Кровная добыча - Ирина Глебова

– Отойдем в сторону, нечего больного человека нервировать.

И почти оттащил Чура на несколько шагов. Иван со страхом смотрел на них, ожидая, что сейчас начнется драка, прибегут конвоиры и Степана запрут в карцер, заберут от него… Но нет, Смирнов что-то тихо сказал, Чур отступил, Ивану даже показалось – шарахнулся. И побрел прочь, несколько раз растерянно оглянувшись.

По дороге к больничному корпусу Иван восторженно говорил:

– Вот что значит сила слова образованного человека! Никакая ругань на этого негодяя не подействовала бы, а ты сказал ему жестко, решительно! И, конечно, твой характер – твердый и благородный…

«Да, – думал Смирнов, идя рядом и поддерживая возбужденного товарища под руку, – очень сильно на этого валета подействовало имя Хлыста». И усмехнулся про себя, вспомнив, как тихо выговорил в перекошенную злостью физиономию Чура: «Ты, шелупонь, хочешь, чтоб на воле лично Хлыст объяснил тебе, кто я? Сам он до тебя не снизойдет, поручит Коту и Крысаку поставить тебя в стойло. Представляешь?» Судя по тому, как Чур отшатнулся и сник, он хорошо представил двух личных палачей главаря самой суровой в городе шайки…

Позже, когда Смирнов пришел в изолятор перед сном, присел, по обыкновению, на кровать, Иван рассказал ему, что Чур пытался отобрать крест еще раньше, в камере.

– Я вижу, – сказал Смирнов, – вещь ценная. Из вашей семейной коллекции?

Иван покачал головой:

– Нет, не оттуда.

И вдруг, схватив Смирнова за руку, быстро зашептал:

– Я, Степан, спрятал нашу коллекцию! Не всю, картины остались. А иконы спрятал. Они – самые ценные! Не только по стоимости своей, это, конечно, тоже, что и говорить. Но ведь какие есть прекрасные и древние работы, каких мастеров! Андрей Рублев – ты ведь слышал о нем? И даже одна икона самого Алипия, одного из первых иконописцев, монаха Киево-Печерского монастыря! Это одиннадцатый век. А какие работы Гурия Никитина, семнадцатого века, а старообрядческие иконы-миниатюры, а работы Кирилла Уланова! Есть не только письмо на досках, нагрудные иконы-панагии, даже работа Амвросия пятнадцатого века! Серебряные и золотые, литые и чеканные, с эмалью, сканью, драгоценными камнями. Красоты великой, а в руки возьмешь – такое благоговение охватывает… Батюшка мой десятилетия собирал. Видишь, и ты слышал, что музей древнерусского искусства он создавал. Для всех, для сохранения памяти…

Иван обессиленно откинулся на подушку. Отдышался, продолжил уже спокойно:

– Когда я понял, что в Настасьевку войдут эти революционные роты, успел спрятать. Теперь не разграбят, не сожгут, не испоганят.

Смирнов сделал удивленную гримасу:

– Как же ты умудрился вывезти все? Не попал под проверку, обыск?

– Так я там же, в Настасьевке, и спрятал. – Иван радостно заулыбался. – Вместе с моим другом Васей Шарошевым перенесли в тайник, только-только успели и сразу к баррикадам, отстреливаться.

– Рисковый ты парень, – покачал головой Смирнов. – Там ведь сейчас столько народу, солдаты, как ты говоришь, «революционные». Они, полные энтузиазма, обшаривают небось Настасьевку, миллионы ваши ищут. Если наткнутся?

– Нет, – ответил Иван уверенно. – Наткнуться на этот схорон невозможно, уж очень хороший специалист-архитектор его задумал и сделал. Можно только знать. А знают о нем лишь члены моей семьи… которых почти и не осталось…

– А твой друг, Василий? – осторожно спросил Смирнов. – Ему ты доверяешь?

Иван глубоко вздохнул, слезы набежали на глаза:

– Вася погиб там, когда мы пытались отбиваться. А меня вот взяли.

Он замолчал. Нельзя было спрашивать напрямую, как-то в обход… И Смирнов сказал, как бы тревожась:

– А если власти спросят тебя: где коллекция икон? Наверняка о ней знают.

– Скажу, что матушка увезла их за границу. Не проверят теперь.

Иван прикрыл веки, выдохнул еле слышно:

– Устал…

Смирнов понял, что сейчас Христоненко больше ничего не скажет. Ладно, подумал, скажет после, придумаю что-нибудь, чтоб сказал… Он оставил больного, уже засыпающего. И пока помогал другим больным арестантам, пока мыл на кухне посуду и подметал коридоры, все время думал. О том, что время сейчас такое, в котором выживет лишь умеющий приспосабливаться. Кто сможет вцепиться в глотку другому, более слабому, и отхватить себе кусок пожирнее. Люди, которые, упорствуя в наивной глупости, продолжают жить по старым принципам – по чести, совести, сочувствию, – пропадут, сгинут. Он сам отбросил эти сентиментальные пережитки… Ну, если и не отбросил совсем, то уж загнал подальше, в самый дальний уголок души. Те события, которые поначалу показались страшными, разрушительными, ломающими привычную жизнь, теперь виделись ему по-другому. Именно сейчас, в неразберихе, растерянности, суматохе, можно очень быстро разбогатеть умному и предприимчивому человеку. В банде Хлыста он быстро сумел стать правой рукой главаря, и то, что был схвачен и оказался в тюрьме, считал неудачей. И лишь теперь понял – это судьба! Ведь как все сошлось: сын миллионера Христоненко, профессор Шатилов, больница, признание Ивана. Там, в Настасьевке, настоящее богатство, с которым можно уйти за границу и самому стать миллионером. А уж он сумеет распорядиться капиталами, удвоить и утроить их… Нельзя затягивать, нужно сделать так, чтоб этот чахоточный дурачок доверился ему до конца. Найти повод…

Но искать ничего не пришлось. Закончив все дела, Смирнов зашел в изолятор – Иван спал, но стонал во сне, метался. Поднялась температура, понял Смирнов. Ясное дело – пережил сильное волнение, страх, боль. Надо разбудить, дать порошок и теплое питье. Он подошел к постели, тронул было за плечо, но вдруг Иван, не просыпаясь, разборчиво произнес:

– Быстро, Вася, неси в алтарь! Осторожно, не урони, это же Андрей Рублев! – Засмеялся: – В Спасо-Преображенском храме будет спрятан рублевский Спас! Это ведь хорошо, да? Сюда, дальше, в апсиду. Видишь, здесь просто голые стены, никто даже не подумает… А вот на орнаменте все листики дубовые, только один кленовый. Правда, незаметно? Только если знать! Это ключ, сейчас я открою… Вот, как в коде Сэмюэля Морзе – буква Н…

Смирнов быстро оглянулся, хотя и знал – вряд ли в изолятор кто-то войдет в такое время. Сюда и днем почти не заглядывал фельдшер, переложив попечение о чахоточном больном на заключенного, специально приставленного, как было сказано начальством, к Христоненко. Иван замолчал, но за закрытыми веками вращались зрачки, губы шевелились: он продолжал видеть прошлое. И хотя Смирнов уже почти все понял и даже был уверен, что сможет найти тайник, все-таки решился. Взял больного за руку, сказал тихо, мгновенно вспомнив, как называл своего погибшего друга Иван:

– Ваня, это я, Шарошев Вася. Мы все спрятали, все здесь, в тайнике?

И тот ответил, не просыпаясь:

– Да, все, что я хотел, уже здесь. Заходи, дверь сама закроется. Нет, мы здесь не выйдем, это только вход. Выход вон там, видишь?

Он видел в своем горячечном сне-бреду то, о чем говорил. А Смирнов встревожился: как это «только вход»? А вдруг он не найдет выхода или не сумеет открыть? Останется замурованным в тайнике, с драгоценными иконами! Кто знает, вдруг там все прочно и надежно…

– Я не вижу, Ваня? Где выход?

Но больной ответил невпопад, бредя:

– Помолись, Вася, на крест, он наш путь… Руки возложи…Сильнее, вперед!..

Замолчал. Смирнов вновь попытался спросить, наклоняясь почти к лицу Ивана:

– Как же мы выйдем, скажи!

Но тот застонал громко, заворочался. «Сейчас проснется, а если будет помнить, о чем болтал? Нет, это нехорошо». Смирнов отступил к двери, готовый быстро выйти. Прошла минута, другая… Христоненко спал, теперь уже почти спокойно, и Смирнов вновь тихо приблизился, сел на табурет рядом.

«Ну вот, – думал, глядя на лицо спящего, – я и богат. Этот шанс не упущу, дураком не буду. Помешать может только он, Иван. Вот если бы он сейчас умер… А то ведь Шатилов небось хлопочет о его освобождении, вместе с Петрусенко…»

Смирнов знал следователя Петрусенко вовсе не потому, что был из криминальной среды, – нет, в нее он попал совсем недавно. У него со знаменитым сыщиком и недавним начальником полиции имелись общие знакомые. Знал, конечно, и о том, что Петрусенко недавно посетил тюрьму и лично приказал перевести Христоненко в больницу. А следом и профессор сюда явился. Причинно-следственная связь прослеживалась четко – у него был аналитический ум. Так что чахоточный сын миллионера долго в застенке не задержится. А насколько он сам тут застрянет? В этом случае Иван может его опередить, найдет помощников, увезет свое богатство…

Иван уже дышал ровно, спал крепко. Голова его лежала просто на матрасе, и Смирнов взял в руки подушку. Если сейчас он прижмет ее к лицу Христоненко, подержит немного, все будет кончено. Отмучается Иван. И только он, Степан Смирнов, будет знать о тайнике. А смерть тяжелого больного никому не покажется странной: удушье во время приступа сильного кашля – это при чахотке бывает. Да и кто станет в тюрьме расследовать, докапываться? Быстро похоронят, и все…