Крестовые походы глазами арабов - Амин Маалуф

21 октября 1097 года раздались крики с высоты цитадели Антиохии, самого большого тогда города Сирии. Все праздношатающиеся поспешили к крепостному валу и увидели более чем слабое облако пыли на далёком расстоянии в конце широкой равнины рядом с Антиохийским озером. Франки были ещё в одном дне пути, а может быть и дальше, и всё указывало на то, что они захотят остановиться и немного отдохнуть после долгого марша. Тем не менее благоразумие требовало, чтобы пять тяжёлый городских ворот были немедленно закрыты. На базарах затих утренний шум; и продавцы, и покупатели оцепенели. Женщины перешёптывались и некоторые молились. Город был охвачен страхом.

Глава вторая

Проклятый оружейник

Когда Яги-Сиян, правитель Антиохии, узнал о приближении франков, он стал опасаться возможного мятежа христиан, живших в городе. И поэтому решил изгнать их.

Об этом поведал арабский историк Ибн аль-Асир [6], более чем через сто лет после начала франкского вторжения, основываясь на свидетельствах, оставленных современниками событий.

В первый день Яги-Сиян приказал мусульманам выйти за стены и очистить рвы, окружающие город. На следующий день он послал на ту же работу только христиан. Они трудились до ночи и, когда собрались возвращаться, он остановил их, сказав: «Антиохия — ваш город, но вы должны оставить его в моих руках, пока я не разберусь с франками». Они спросили его: «Кто же защитит наших женщин и детей?». Эмир ответил: «Я позабочусь о них». И он действительно защитил семьи изгнанных, не позволив никому тронуть хотя бы волосок на их головах.

В октябре 1097 года престарелого Яги-Сияна, сорок лет являвшегося послушным слугой одного из сельджукских султанов, преследовал страх измены. Он был убеждён, что франкские армии, собравшиеся перед Антиохией, смогут вступить в город, если только найдут сообщников внутри его стен. Ибо город нельзя было взять штурмом и ещё более невозможно выморить блокадой. Предположительно, этот белобородый турецкий эмир командовал не более чем шестью или семью тысячами солдат, в то время как франки имели почти тридцать тысяч ополченцев, но Антиохия была практически неприступна. Её стены были длиной в 2 фарсаха (около 12 тысяч метров) и имели не менее 360 башен, расположенных на трёх уровнях. Сами стены, выстроенные из камня и кирпича, на массивном основании, вздымались на восточном склоне горы Хабиб Аль-Наджар и окружали неприступную цитадель на её вершине. На западе находилась река Оронт, которую сирийцы называли Аль-Асси, «мятежная река», потому что иногда она вдруг начинала течь вверх, от Средиземного моря вглубь страны. Русло реки пролегало вдоль стен Антиохии, образуя труднопреодолимое естественное препятствие. На юге фортификационные сооружения возвышались над долиной со столь крутыми склонами, что они казались составной частью городских стен. Таким образом, нападающие не могли окружить город, а у защитников было мало проблем при общении с окружающим миром и при пополнении запасов.

Продовольственные резервы города были необычайно обильными; городские стены окружали не только постройки и сады, но и обширные участки возделанной земли. Перед фасом (мусульманским завоеванием) Антиохия была римской метрополией с населением в 200 тысяч жителей. К 1097 году это население насчитывало только 40 тысяч, и некоторые прежние жилые кварталы превратились в поля и пастбища. Хотя Антиохия и утратила свой былой блеск, город ещё производил впечатление. Все путешественники, даже из Багдада или Константинополя, были поражены при первом взгляде на этот город с простиравшимися насколько мог видеть глаз минаретами, церквями и крытыми рынками, с его роскошными дворцами, поднимавшимися на лесистых склонах вплоть до самой цитадели [7].

У Яги-Сияна не было сомнений в мощи укреплений и достаточности запасов. Но всё это оборонительное оружие могло оказаться бесполезным, если хоть в какой-нибудь точке бесконечной стены нападающие смогут найти сообщника, готового открыть им ворота в башню, как это уже случалось в прошлом. Отсюда — его решение изгнать большинство христианских подданных. В Антиохии, как и в других местах, христиане Ближнего Востока — греки, армяне, марониты и якобиты — подвергались с приходом франков двойному давлению. Их западные единоверцы подозревали их в симпатии к сарацинам и обращались с ними как с людьми низшего ранга, в то время как их мусульманские соотечественники часто видели в них естественных союзников западных пришельцев. На самом же деле граница между религиозной и национальной принадлежностью практически отсутствовала. Один и тот же термин, «Рум», использовался в отношении византийцев и сирийцев греческого вероисповедания, которые всё ещё рассматривали себя как подданные басилевса. Слово «армянин» обозначало в равной мере и церковь, и людей, и если мусульманин говорил о национальности (аль-умма), то он имел в виду сообщество верующих. По мнению Яги-Сияна, изгнание христиан было не столько актом религиозной дискриминации, сколько вынужденной мерой военного времени против граждан вражеской державы, Константинополя, которому Антиохия принадлежала долгое время, и который никогда не отказывался от намерения вернуть город.

Антиохия была последним из городов арабской Азии, попавшим под власть сельджукских турок: ещё в 1084 году она была зависима от Константинополя. Поэтому через 13 лет, когда франкские рыцари начали осаду города, Яги-Сиян был убеждён, что это была часть попытки восстановить власть Рума при пособничестве местного населения, большинство которого были христиане. Оказавшись лицом к лицу с этой опасностью, эмир был не слишком разборчив в средствах. Поэтому он изгнал назар, единоверцев назаретян (так называли христиан), и затем взял в свои руки распределение хлеба, оливкового масла и мёда, каждый день устраивая осмотр крепостных сооружений и сурово наказывая любую небрежность. Но было ли этого достаточно? Ничего нельзя было утверждать наверняка. Эти меры должны были дать городу возможность продержаться до прибытия подкреплений. Когда они придут? Этот вопрос настойчиво задавал каждый в Антиохии, и Яги-Сияну ответить на него было не легче, чем простому человеку с улицы. Ещё летом, когда франки были далеко, он послал своего сына с визитом к разным мусульманских вождям Сирии, чтобы известить их об опасности, угрожавшей его городу. Ибн аль-Каланиси сообщает нам, что в Дамаске сын Яги-Сияна говорил о священной войне. Но в Сирии в XI веке джихад был не более чем лозунгом, которым пользовались князья в затруднительных обстоятельствах. Ни один эмир не двинулся бы на помощь другому, пока это не затрагивало его личные интересы. Только в этом случае он был готов принять в расчёт высокие принципы.

Теперь же, осенью 1097 года, единственным лидером, которому прямо угрожало франкское вторжение, был только Яги-Сиян. Не было ничего необычного в том, что наёмники императора собирались вернуть Антиохию, ибо город издавна принадлежал Византии. Во всяком случае, думали, что Рум не пойдёт дальше этого. И было отнюдь не так уж плохо для соседей, если бы Яги-Сиян попал в затруднительное положение. Ведь он десять лет играл с ними, сеял раздор, возбуждал зависть, разрывал союзы. И теперь он будет просить их забыть обиды и выступить на помощь. Стоит ли ему удивляться, если они не будут слишком торопиться?

Будучи реалистом, Яги-Сиян хорошо понимал, что он будет предоставлен сам себе и будет вынужден умолять о помощи в расплату за свои прошлые хитрости, интриги и предательства. Но он вовсе не думал, что его единоверцы дойдут до того, чтобы выдать его, связанного по рукам и ногам, наёмникам басилевса. В конце концов, он лишь боролся за выживание в беспощадном осином гнезде. Кровавые конфликты были неизбежны в том мире, в котором он вырос, в мире сельджукских турков, и хозяин Антиохии, как и все эмиры этого региона, не имел другого выбора, нежели отстаивание своей позиции. Если он окажется побеждённым, его уделом будет смерть или, по крайней мере, тюрьма и позор. А если посчастливится выиграть, он некоторое время сможет пользоваться плодами победы и в качестве вознаграждения получит несколько прелестных пленниц, прежде чем вновь ввязаться в какой-нибудь новый конфликт, ставкой в котором будет его жизнь. Выживание в таком мире зависело, главным образом, от умения сделать правильную ставку, а не в том, чтобы полагаться на одни и те же средства. Любая ошибка была роковой, и в самом деле, эмиры редко умирали в своей постели.

К моменту появления франков в Сирии, политическая жизнь была осложнена «войной двух братьев», конфликтом между двумя неординарными личностями, которые особо воздействовали на воображение некоторых историков. Это были Рыдван, князь города Алеппо, и его младший брат Дукак, князь Дамаска. Их взаимная ненависть была столь невыносимой, что даже общая угроза им обоим не могла заставить их подумать о примирении. Рыдвану едва исполнилось 20 лет в 1097 году, но его личность была уже окружена мистикой, и о нём распространялось большое количество страшных легенд. Маленький, худой, с жестоким, а порой и ужасающим выражением лица, он (как утверждает Ибн аль-Каланиси), подпал под влияние «врача-астролога» из ордена ассасинов [8], недавно организовавшейся секты, игравшей важную роль в политической жизни на протяжении всей франкской оккупации. Князя Алеппо обвиняли, и не без основания, в использовании этих фанатиков для устранения своих противников. Ввиду убийств, интриг и чёрной магии, Рыдван возбуждал недоверие у всех, но самую ожесточённую ненависть он испытывал со стороны членов собственной семьи. Взойдя на трон в 1095 году, он велел удавить двух своих младших братьев, опасаясь, что когда-нибудь они смогут оспорить его власть. Третий брат ускользнул живым, убежав из цитадели Алеппо в ту самую ночь, когда жестокие руки рабов Рыдвана были готовы сомкнуться и на его горле. Этим выжившим был Дукак, который после этого, естественно, мог относиться к своему старшему брату только со слепой ненавистью. После своего бегства он нашёл убежище в Дамаске, гарнизон которого провозгласил его царём. Этот импульсивный молодой человек, легко поддававшийся чужому влиянию, склонный к приступам гнева и имевший хрупкое здоровье, был одержим мыслью, что его брат всё ещё хочет убить его. Находясь между этими двумя ненормальными князьями, Яги-Сиян испытывал большие затруднения. Его ближайшим соседом был Рыдван, столица которого, Алеппо, один из древнейших городов мира, находилась менее чем в трёх днях пути от Антиохии. За два года до прибытия франков Яги-Сиян отдал в жёны Рыдвану свою дочь. Но скоро он понял, что его зять жаждет захватить его царство, и тоже стал сильно опасаться за свою жизнь. Как и Дукак, Яги-Сиян страшно боялся секты ассасинов. И так как общая опасность сближала его с князем Дамаска, именно к нему и обратился Яги-Сиян, когда франки оказались перед Антиохией.