Пиксельный - Александр Интелл

Меня это почти не обижает.

Одарив легкой улыбкой, короткими шажками она подступает ко мне. Улыбка Лены капает бальзамом на душу, разливается слезами Феникса по ядовитой ране.

Вблизи Лена выглядит не лучшим образом, несмотря на юную упругость и бархатистость кожи: за обильными слоями сине-розовых теней и черной туши видны опухшие веки, красные от недосыпа глаза. Где же она шляется, эта дурочка?

– Привет. Как дела? – от банальности моего вопроса, я чуть сам не закатываю глаза.

– Да ниче как бы, нормально так, – тоненький музыкальный голос звучит тихо, по-детски мило. Но грустно.

– Как ты себя чувствуешь? У тебя все нормально?

– А с чего мне плохо будет? – презрительно гнусавит Лена.

– Ну, ты какая-то грустная. Выглядишь немного вялой, – я отвожу взгляд в свою тарелку.

– Да это я не высыпаюсь, – увиливает она.

– Да? А чем ты занимаешься, что выспаться не можешь?

Лена раздраженно выдыхает.

– Ой, ну давай не будем, а? Ну пожалуйста, мне и вправду не очень то весело.

– Ну ладно, – я все же таю от ее голоса и сжаливаюсь, – Ты будешь что-нибудь?

– Да я не знаю. Я тут время скоротать хотела. Мы с подружками гулять собрались.

– Опять по разрушенным стройкам будете лазить? Может, еще на помойку загляните? А? – я снова не могу удержать себя в руках.

– Чего ты начинаешь то?! – буркает Лена.

– Да ничего я не начинаю. Пойду тебе сока принесу.

Пока беру сок, Лена принимается за телефон. По-видимому, что-то срочное и важное. Отменяет встречу с подружками? Боится что я их встречу?

Друг, ненавидящий эмо – проблема.

– Вот твой сок, – я возвращаюсь за стол со стаканом светло-красноватой жидкости. – Ты, кажется, вишневый любишь, правильно?

– Да, спасибо, – на ее лице снова заиграла улыбка, стоящая больше целого ящика вишневого сока.

– Я все помню. И тебя помню. Какая ты была раньше… Милая девочка, без всей этой мишуры.

– Ну хватит, ну перестань уже, – Лена супит брови. Это последнее предупреждение. Дальше будет игнор.

– Ты совсем меня слушать не хочешь… – я вздыхаю. – Как мать?

– Нормально, – сухо отрезает она. – Давай о чем-нибудь другом. Расскажи лучше, что ты сейчас пишешь? Для детей?

– А я больше ни для кого не пишу. Не могу и все. Раньше хоть дети меня понимали, а теперь… будто нет детей вовсе, словно бы взрослые все стали. Вот и ты больше не ребенок, наверное, раз не слушаешь.

– Я тебя слушаю, но слушаю когда надо. Мне шестнадцать, я уже сама могу решать, что для меня хорошо, а что плохо, – это звучит так убедительно, что мне хочется верить.

– Звучит, конечно, красиво, но не похоже на правду. Ни сколько.

– Какая ты все-таки язва!

Лена деланно обижается, косится в пол, смешно пьет сок урывками. Наконец, отходит, и произносит:

– Я могу с тобой говорить, если ты будешь слушать. Но ты же не станешь?

– Стану, ты попробуй.

– Да ща! Орать будешь!

– Ну попробуй.

Она суетится, елозит, потом немного нагибается, будто собралась рассказать что-то важное.

Я смотрю на нее внимательно, с интересом, желанием узнать ее мысли.

Должно быть, заметив это в моих глазах, она решается рассказать. Больше всего люди хотят, чтобы их слушали.

– Я хочу… серьезно поговорить. Мне нужно поделиться кое-чем с тобой. Ты не поймешь, но все-таки…

– Говори, я все пойму. Постараюсь.

– Ты когда-нибудь вены себе резал?

Лучше бы она меня по башке трахнула! Вот тебе и серьезный разговор!

Это странно: сначала я порываюсь взорваться смехом, видимо, включается своеобразная защитная реакция организма на вот такой случай. Но я мастер включения и отключения всяких штучек, поэтому я сдерживаюсь, а еще через мгновение понимаю, что вообще происходит, и что она с таким трудом мне сообщила.

– Нет. И не собираюсь, – я моментально взвинчиваюсь, я закипаю.

– А я вот попробовала недавно. Так, слегка. Мне не понравилось, – я закрываю глаза, мотаю головой. – Это потому что я тихонько?

– Господи, да что же я слышу! – произношу шепотом, и ударяю кулаком по столу – все вокруг вздрагивает, включая Лену. – Скажи мне, Леночка, почему это должно нравится? С какого перепугу ты должна испытать что-то по-ло-жи-тель-но-е? – уже отчетливо спрашиваю я.

– Нууу… – Лена делает идиотское выражение лица, становясь похожей на умственно отсталую, – вот девчонки говорили, что во время ужасного депрессняка это помогает. Прям расслабляешься, говорят.

– Твою ж мать! Ты прости меня Лена, но насколько ты могла рехнуться, чтобы поверить в бред, наболтанный твоими наголову больными подругами? Режешь вены? Не пробовала ногу отрезать? Знаешь, снижается масса тела, организму легче; можно меньше питаться – экономить на продуктах; начинают платить пенсию! Лучше бы пробовала шевелить извилинами! Ты дура, останешься с болтающейся кистью на всю жизнь, если силу не рассчитаешь и перережешь сухожилия, пытаясь, прости Господи, получить удовольствие. Это если кровотечение остановишь. Или ты физиологию не знаешь? Хотя откуда тебе знать, правда? Весь мозг высосали эмо-песни. Идиотка.

– Какого хрена ты меня обзываешь? Ты что? – Лена меняется в голосе.

– Какого хрена? Да ты себе вены режешь! Вот какого хрена!

– Ну, я не сильно порезала. Я не дура. Так, чуть-чуть, – в глазах Лены появляется стыд. Детский стыд. Словно отчитывается за не сделанное домашнее задание. – Я по коже, горизонтально, я не дура.

– Дура! Покажи.

– Не покажу.

– ПОКАЖИ! – Лена вздрагивает от моего крика, уводит глаза в сторону. Из соседних столиков начинают пялиться.

– Я же говорю, чуть-чуть… – она бледнеет и опять добавляет. – Я не дура.

Я хватаю ее протянутую руку и принимаюсь осматривать: ничего серьезного.

– Прекрати это, я сейчас заплачу! – она вырывает руку, на ее глазах, в самом деле наворачиваются слезы, беспощадно размывая жирные тени.

– Нет, не прекращу, идиотка ты тупая. Не прекращу, пока до тебя не дойдет, что ты окончательно свихнулась от этой эмо-херни! – Лена начинается злиться и плакать одновременно. – Завтра же поговорю с твоей мамой. Будем решать, что делать с тобой и твоими ненормальными подругами.

– Какое ты имеешь право что-то за меня решать?! – Лена похожа на маленькую ведьму. Обильно подведенная тушь стекает черными ручьями по усеянному пирсингом лицу. Металл, тени и слезы. И все на ее лице, как маска от окружающих. Как же до этого дошло?

Я замечаю, что кроме меня, плачущую Лену наблюдают из-за соседних столиков.

– Полное. Я имею полное право, Леночка. Потому что, если я за тебя в ближайшее время не решу, решать уже будет не за кого.

– Что ты о себе возомнил? Ты ничего не понимаешь! Ничего! Ты не знаешь, ЧТО я чувствую, ты не знаешь ничего… – истерика переходит в глухой плач и всхлипывание.

О, наивные тупые подростки. Почему вы всегда думаете, будто осознаете что делаете, понимаете жизнь и считаете, что все уже знаете, а надоедливые «предки» только вечно мешают?

– Лена, – я подсаживаюсь поближе, и одновременно стараюсь закрыть своей рукой весь этот скандал от чужих глаз, – позволь помочь. Я не могу понять, что с тобой происходит. Ты же себя разрушаешь. Я просто хочу помочь. Ты мне веришь?

Лена некоторое время думает, тихо всхлипывает, потом поднимает голову и холодно говорит:

– Мне не нужна твоя помощь. Не лезь в мою жизнь. Я без тебя во всем разберусь, ты только вечно расстраиваешь меня.

Я отсаживаюсь. Невозмутимо гляжу по сторонам.

– Хорошо, придется поговорить с твоей мамой. Завтра же, – я строю из себя строгого папашу, но выглядит это – я так чувствую – неубедительно.

– Ты не посмеешь… Ты не имеешь право!

– Посмею. Это не сложно.

Повисает пауза.

– Тогда я скажу ей, что ты изнасиловал меня полгода назад…

* * *

Я встаю из-за стола, подхожу к окну и опускаю жалюзи. Я люблю всматриваться в небо. Сейчас оно покрыто густыми тучами: лунный свет разливается по бархатистым лугам небосвода, окрашивая их в буро-черный и пепельный цвет. Это как смотреть на холст, авторство которого тебе не известно.

Я опускаю взгляд и вижу застывших светлячков, они редко горят на телах громадных домов-ульев. Где-то в них идут другие жизни, и ее участники наверняка видят окружающий мир по-иному. Мы словно бы смотрим в разные калейдоскопы, и каждый видит свои картинки.

Ниже, с высоты пятнадцатого этажа, можно разглядеть только свет горящих фонарей и очертания недвижимых машин с мигающими блекло-синими огоньками сигнализаций. А больше ничего.

Я приоткрываю окно и высовываю нос, чтобы набрать в легкие свежего воздуха. Делаю три глубоких вдоха, закрываю окно и задергиваю жалюзи. Я удобно сажусь за стол и хочу сделать это снова.

Я внимательно гляжу на фигурку за окном, которое ведет в виртуальный мир. Я впиваюсь в нее взглядом, не прерывая зрительный контакт ни на секунду, начинаю реже моргать. Вокруг ничего больше не существует – только сонная фигурка, я и тишина. Далекая и близкая. Манкая и пугающая. Я зависаю в этой тишине и сливаюсь с фигуркой.