Куросиво - Токутоми Рока

Мир забыл о Сабуро, но Сабуро помнил о мире. Неприязнь к новому режиму слишком глубоко укоренилась в его сердце, чтобы двадцать лет добровольного изгнания могли смыть старинную обиду. Разумеется, Сабуро был не настолько слеп, чтобы не видеть, что времена изменились и дни Токугава безвозвратно канули в вечность. Он был также достаточно умен, чтобы понимать, что и сам он с каждым днем все безнадежнее отстает от своего времени. Он не переступал за пределы тесной долины, где поселился, но на его столе всегда лежали токийские газеты и книжные новинки. Однако, пока он колебался, стоя на берегу и в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, жизнь стремительно текла мимо, уносясь все дальше и дальше, и правительство Тёсю – Сауума, пользуясь попутным ветром, очутилось далеко впереди. Смутное ощущение оторванности от жизни прочно поселилось в душе Сабуро, и чем сильнее было это чувство, тем острее испытывал он отвращение и ненависть к новому строю. У него не было никакой четкой программы, он не знал, каким путем следует изменить новый режим, какие меры нужно принять, чтобы жизнь стала лучше, – просто на протяжении всех этих двадцати лет не было ни единого дня, когда бы он каждой клеткой своего тела не чувствовал, что он, Сабуро Хигаси, и правительство Мэйдзи не могут существовать одновременно под одними небесами. И всякий раз, когда, умываясь поутру, он видел свое отражение в воде, налитой в кадку, – видел, как, словно рябью от неощутимого ветра, покрывается морщинами лицо, как, словно посыпанные невидимым снегом, постепенно седеют волосы, он с горечью думал о том, что, пожалуй, ему так и не суждено при жизни увидеть падение нынешнего режима. Вот почему он не пожалел сил, чтобы вдохнуть свою ненависть в грудь единственного сына Сусуму.

5

Не часто можно было встретить такого странного ребенка, как единственный сын Сабуро Хигаси – Сусуму. Приходилось удивляться, что он появился на свет, не облаченный в боевой панцирь! Младенческий крик его напоминал звуки трубы, зовущей к сраженью. Еще находясь в материнском чреве, он барахтался так сильно, что казалось, вот-вот пробьет утробу матери. Роды были трудные, ребенок родился смуглый, некрасивый, и мать в первое время не испытывала сильной привязанности к своему первенцу, зато отец Сабуро улыбался, – ему нравился отважный взгляд мальчика, нравились его неистощимые проделки, которые становились все отчаяннее по мере того, как сын подрастал.

Шалости – прерогатива мальчишек, но шалости Сусуму поистине переходили все границы. Взрослых он ни во что не ставил, с посторонними не считался, и только отец пользовался у него авторитетом; впрочем, отношение его к отцу тоже было вовсе не таким, какое детям подобает питать к родителям: отец и сын напоминали скорее двух товарищей, между которыми установилось молчаливое дружеское взаимопонимание. Соученики в школе, слуги, гости, изредка бывавшие в доме Хигаси, даже родная мать – никто не питал симпатий к Сусуму. Мальчик чувствовал это и проказничал еще больше, словно в отместку. Полюбить его было трудно, ненавидеть – рискованно. Шести лет он подрался с десятилетним сыном соседа и проломил ему голову, пробив такую дыру, что в нее мог целиком войти большой палец. Мать перевязала пострадавшего, отцу пришлось наказать Сусуму – он связал сына и запер в кладовке для угля, закрыв дверь на весьма надежный засов. Неизвестно, как удалось Сусуму освободиться от стягивавших руки шнурков, но, спустя непродолжительное время, он выбил дверь и выбрался наружу, в кровь ободрав при этом руки и ноги. Мать плакала: что только станется с этим ребенком в будущем, но отец собственноручно наклеил ему пластыри на исцарапанные, окровавленные ноги и руки, а потом сорвал с большого дерева позади дома три спелых хурмы и подал их сыну.

Еще до этого происшествия он начал обучать сына китайским классическим книгам, читал с ним Ши-Цзи,[72] Гай-Си.[73] Лежа рядом с отцом в постели и крепко прижавшись к нему – найдется ли человек, будь то сам Гоэмон[74] или Тайко,[75] кто не знавал подобных вечеров в детстве? – Сусуму слушал рассказы отца о сражениях и битвах Тайра и Минамото, о событиях эры Гэнко и Гэнко-Камму,[76] о витязях годов Гэнки-Тэнсё,[77] о братьях Сога,[78] о верных воинах из Акоо,[79] о героях «Троецарствия»,[80] о войнах Наполеона, и стоило отцу на минуту умолкнуть, как он спрашивал: «А что было дальше?», и требовал продолжения.

Когда он немного подрос, отец начал обучать его фехтованию, дзиу-дзицу, плаванию. Случалось, весенними днями они вдвоем – отец с ружьем за спиной, Сусуму с запасом рисовых лепешек в котомке – отправлялись охотиться на фазанов в окрестности Цуцудзигасаки,[81] туда, где высились развалины замка, где на обветшавших и обвалившихся каменных бастионах цвели теперь дикие полевые фиалки. А некогда здесь торжественно проходили во главе бесчисленных храбрецов двадцать восемь военачальников Баба[82] и Ямагата,[83] поправляя складки нарядных одеяний, украшенных гербами в праздник Нового года, сверкая рукавами боевых кольчуг в час выступления на битву… Ныне замок сровнялся с землей, обратился в равнину, и весенний ветерок доносил лишь мелодичные напевы деревенских песен, которые распевали девушки, приходившие сюда собирать лист с тутовых деревьев…

Случалось, осенними вечерами, когда небо в горном краю особенно прозрачно и чисто, отец и сын выходили из ворот храма Эриндзи,[84] где, как живой, еще витал образ славного воина Кидзан,[85] где все хранило следы трагически величавой кончины Сиро.[86] «Вот она, та вершина, видишь?!» – указывал вдаль отец, и перед взором мальчика вставала гора Тэммокусан – Небесное Око; не моргая, не щурясь, сияло оно в лучах заходящего солнца, вечно скорбя о безвозвратно исчезнувшем прошлом.

Случалось, волоча обутые в сандалии, тяжелые от усталости ноги, бродили они в окрестностях Кацунума, и, срывая ягоды дикого винограда, сын слушал рассказы отца о былом, о далеких сражениях тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года.

Солнце садилось, печально мерцали огоньки, зажигавшиеся в дальних селениях, откуда-то издалека доносилось ржанье лошадей, навьюченных снопами риса; отец, остановившись у одинокого холма в безлюдном поле, говорил: «Здесь тоже пали в ту пору воины…» и с поклоном опускал пучок полевых хризантем к подножью безыменной могилы, а Сусуму молча стоял с ним рядом.

Открыть вам еще одну тайну? Бывали дни, когда мальчик смотрел на горы – Сиранэ, Комагатакэ, Дзидзо-гатакэ, Яцугатакэ, Кимбусан – на все это беспорядочное нагромождение разделенных ущельями утесов, обступивших горизонт. А над ними, отдельно от других, высилась одна, совсем особая – священная, величественная вершина Фудзи, словно манившая: «Приди!» И мальчик смотрел на эту вершину, на эти преграды и стены, воздвигнутые самой природой, некогда пробудившие дух борьбы и отваги в мужественном сердце славного Кидзан; подобно тигру, яростный порыв которого тем свирепее, чем прочнее клетка, в которую его заключили, загорелся когда-то Кидзан страстным желанием раздвинуть, сломать эти скалистые стены, чтобы вырваться на широкий простор жизни…

Бывали дни, когда, стоя на плотине Сингэн, Сусуму смотрел на неистово бурлившие внизу воды реки Фудзигава; видел, как, вобрав в себя бесчисленные потоки, бегущие по склонам после долгих дождей, мутная, кипящая река легко опрокидывала камни весом в десять и в двадцать тонн, разбрасывала скалы, если скалы встречались ей на пути, а когда дорогу ей преграждали горы – пробивала в них себе новое русло.

Какие мысли, какие чувства запали в эти минуты в душу ребенка – вряд ли нуждается в пояснении…

6

Сусуму исполнилось двенадцать лет, когда в гости к отцу неожиданно приехал давно не подававший о себе вестей дядя Дзюро. В роду Хигаси было десять сыновей, и имена им дали по порядку рождения, по цифрам.[87] Итиро и Дзиро умерли детьми, и наследником дома стал, таким образом, третий сын – Сабуро. Остальных семерых братьев отдали на воспитание в семьи хатамото того же клана. Сиро погиб в бою, когда в рядах дружины Хатиро Иба пытался преградить путь императорскому войску в горах Хаконэ. Горо, воевавший в отряде «сёгитай»,[88] был зарублен мечом в схватке в Уэно. Рокуро удалось спастись бегством, но на пути из Синагава в Хакодатэ судно, на котором он плыл, потерпело крушение в открытом море, и он утонул в водах залива Босю. Ситиро закололся мечом при падении замка Айдзу. Хатиро умер от болезни. Куро из-за родственных связей семьи, в которой воспитывался, примкнул к императорской армии и пал в бою за взятие замка Горекаку. Из десяти братьев в живых остались только двое – Сабуро да младший Дзюро, отданный на воспитание в семью врача по фамилии Аояги в один из кланов на острове Сикоку.