Царь Аттолии (ЛП) - Меган Уолен Тернер

— Скажи мне, — сказал он жарким шепотом, — ты участвовал в проделках Сеануса?

— Зачем мне это?

— Не ври мне, Арис. Я видел твое лицо!

— Ну и что?

— Что ты сделал?

Арис потер лоб.

— Кажется, это я передал записку, в которой говорилось, что царь хочет посмотреть гончих в Львином дворике.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе кажется?

— Записка была запечатана. Откуда мне знать, что там было написано?

— Но ты понял, что здесь что-то не так? Почему царское послание отправили с тобой? Кто тебе его дал?

— Костис…

— Кто? И почему ты доставил его, дурак?

— А что я должен был делать? Скажи, если сам такой умный?

— Пораскинуть мозгами.

— Ну, конечно, ты бы вежливо отказался, Костис, потому что ты не из охлоса. Хочешь знать, кто попросил меня передать записку? Второй сын человека, которому мой отец платит налоги. Что я должен был делать? Что бы ты сам сделал? — Арис вскинул ладони. — Я знаю, что бы ты сделал. Ты бы сказал «нет», и к черту последствия, потому что твое чувство чести широко, как разлив Сеперхи. Извини, Костис, я не такой благородный.

— Я тоже не такой, — отрезал Костис. — Иначе не дал бы священную клятву защищать своего господина, чтобы потом полезть на него с кулаками.

Арис фыркнул. Костис постарался сосредоточиться. Он никогда не знал за собой таких внезапных вспышек ярости, хотя часто наблюдал их у других солдат.

— Что ты собираешься делать? — спросил он, и Арис пожал плечами.

— Релиус узнает, кто доставил записку, если уже не узнал. Расскажи капитану до того, как это сделает Релиус.

— И что будет с моей семьей? — спросил Арис.

— А что будет с тобой, если ты не скажешь капитану?

Арис задумался.

— Наверное, я должен.

Теперь настала очередь Костиса пожать плечами. Он не хотел походить на лицемера.

— Думаю, так будет правильнее.

— Да, да, — согласился Арис. — По крайней мере, сохраню свою честь.

— А это очень важно, — произнес Евгенидис.

Арис с Костисом подпрыгнули при звуке царского голоса. Он стоял на площадке над ними, как привидение. Его темные волосы сливались с темнотой позади него, в то время, как белое пятно рубахи, освещенное фонарем парило над полом в сиянии золотой вышивки. После короткого паралича Арис вытянулся по стойке «смирно». Костис узнал голос, как только услышал первые звуки. Он глядел не на царя, а за его плечо, высматривая свиту, которая, конечно, должна была сопровождать государя. Через секунду он понял, что кроме них, здесь никого больше нет.

Было невозможно поверить, что внизу Сеанус болтает о песке в царской постели, когда его господин стоит здесь, наверху, но настолько же невозможным казалось, чтобы царь появился в казарме один, без своих личных слуг и Сеануса в том числе.

Евгенидис наклонился вперед и прошептал на ухо Аристогетону:

— Поговорите с Телеусом утром, — сказал он достаточно громко, чтобы Костис тоже услышал.

Потом он отступил за угол, где начинался ведущий к лестнице коридор. Ни единого звука шагов. Когда Костис вытянул шею, чтобы посмотреть за угол, царя уже не было.

На следующее утро Костис проснулся перед рассветом еще до сигнала и начал одеваться со странно знакомым чувством страха. Он уже однажды испытывал этот страх, когда сбежал от учителя и провел весь день, играя в лесу, вместо уроков. Что бы ни случилось сегодня утром, синяки, как и следы розог учителя, скоро пройдут, да Костису было и не привыкать к синякам. Он пытался вернуть себе мужество мыслью, что по справедливости должен был бы болтаться в петле, а не готовиться к тренировке с самим царем. Он никогда не боялся боли, даже в детстве, когда взбунтовался против учителя, но сейчас, направляясь к тренировочной площадке, ощущал сосущую пустоту под ложечкой.

Он пришел рано. Никто не заговаривал с ним. Солдаты подвергали остракизму опальных телохранителей. Капитан пришел и встал рядом с ним, но ограничился молчаливым кивком в качестве приветствия. Наконец явился царь, в этот раз в сопровождении четырех слуг и телохранителей. Он оставил их у входа на полигон и в одиночестве прошел через открытое пространство. Приблизившись к Костису и Телеусу, он вежливо кивнул им обоим. Меч он принес с собой и засунул его под правый локоть, чтобы помахать рукой, приглашая начать занятие. Костис поморщился. Капитан занасекомил бы любого из телохранителей, посмевшего так небрежно обращаться с оружием.

— Начнем с первого упражнения?

Костис послушно занял позицию для прямого выпада и парирования. Он знал, что царь не был солдатом, но сильно удивился тому, что Евгенидис не освоил простейших приемов фехтования. Возможно, он утратил мастерство вместе с правой рукой, но Костис считал, что у царя было достаточно времени перейти на левую руку. Прошло немало месяцев с тех пор, когда царица поймала его в своем дворце и приказала отрубить кисть руки. Тогда он было просто Вором Эддиса и не успел еще украсть трон Аттолии и саму царицу.

Телеус отступил назад и притворился, что не смотрит. Остальные гвардейцы сделали то же самое. Холодок пополз у Костиса между лопатками.

— Ты слишком низко держишь меч, — спокойно сказал Евгенидис, и Костис заставил себя отвести взгляд от охранников и посмотреть на царя.

Евгенидис приподнял одну бровь. Костису пришлось упереться подбородком в грудь, чтобы сдержать возмущенное сопение. Он был не самым лучшим фехтовальщиком и не имел боевого опыта ветеранов, но за что боги наказывают его, заставляя начинать с первого упражнения?

Евгенидис прочитал его мысли и злобно ухмыльнулся. Костис стиснул зубы, поправил меч и уставился на вышитую грудь царской туники. Царь не двигался. Костис стоял с мечом в вытянутой руке, в то время как царь напротив него все еще держал меч под мышкой. Рука и плечо Костиса начали гореть. Деревянный меч для тренировок весил столько же, сколько настоящий, и совсем непросто было стоять в глубоком выпаде, особенно после того как мышцы еще ныли от долгих часов неподвижности накануне.

Наконец царь встал в позицию. Он отбил меч Костиса в сторону и сделал выпад, остановив острие клинка в дюйме от груди Костиса.

— Еще раз? — сказал он.

Костис вернулся в позицию. Потом снова и снова. Царь не имел достаточно навыка, чтобы вести тренировочный бой и избить Костиса, как ожидали в гвардии, но он мог бесконечно повторять одно и то же упражнение, заставляя Костиса стоять неподвижно и из последних сил скрывать напряжение, которого требовала эта неподвижность. Костис был полон решимости не допустить, чтобы его усилия стал заметными публике. Он сосредоточился на острие вытянутого вперед меча, желая только одного: добиться полной неподвижности.

Царь после первой своей насмешливой улыбки обратился к практике, переключив на нее все свое внимание. Его сосредоточенность была еще хуже издевательства. Если бы он смеялся, Костис мог бы рассердиться, и гнев придал бы ему сил, но Евгенидис с почти сверхъестественным спокойствием отбивал меч, делал выпад, блок и возвращался в стойку. Однообразный стук клинков уже отдавался толчками головной боли. Отбить, выпад, блок, стойка, отбить, выпад, блок, стойка.

Костису хотелось откинуть голову назад и завыть прямо в яркое небо. Боги, так вот какого царя вы дали Аттолии?

Наконец люди вокруг них стали отворачиваться и уходить. Костис ожидал, что каждый выпад будет последним, но царь, казалось, ничего не замечая, говорил:

— Еще раз? — после каждого из них.

Солдаты ушли. Единственными людьми на плацу между стеной дворца и казармами остались Костис, царь, Телеус и царские слуги, развалившиеся на нижних ступенях лестницы. Наконец подошел один из спутников царя. Он был выше своего господина, примерно одного роста с Костисом, дорого одет и преисполнен достоинства.

— Ваше Величество? — сказал он холодным высокомерным тоном.

Евгенидис опустил меч и отступил от Костиса, чтобы оглядеть пустое поле. Он поднял лицо к солнцу.

— Я вижу, начинается день, — вежливо сказал он. — Спасибо, Костис.

Он довольно кивнул. Костис отступил назад и чуть не споткнулся. Царь заметил его неловкость и приподнял бровь. Костис не сомневался, что является объектом скрытого злорадства. Он поклонился и зашагал прочь. За его спиной Телеус что-то говорил царю, но он уже ничего не слышал.

С полигона он прошел прямо в столовую, немного поколебавшись в дверном проеме. Здесь тоже никто не приветствовал его. На него даже не посмотрели. Он огляделся, но Аристогетона не увидел. Костис надеялся, что тот был на дежурстве, но полагал, что Арис избегает ситуации, когда ему придется поддержать Костиса или публично игнорировать его. Костис направился к кухне, и цепочка мужчин, стоящих перед раздаточным окошком расступилась перед ним, словно перед прокаженным. Он взял миску каши, пару ломтей сыра и горсть сушеных абрикосов, а потом сел за длинный стол в углу комнаты.