Чертова баба - Ирина Арбенина

Выйдя из турагентства «Санвояж», Светлова остановилась у книжного лотка, разглядывая разноцветную продукцию. Книги Погребижской она обнаружила сразу…

«Приключения львенка Рика в Звездной стране», Мария Погребижская!

Светлова полистала шикарно изданную красивую книгу. "Купить, что ли, ребенку?

Может, это как раз то самое, «доброе и светлое»? Без психологического террора?

На обложке — довольно симпатичный львенок…"

Светлова купила книжку и, потихоньку размышляя о свалившемся на нее «деле Селиверстова», направилась к своему дому.

«Все-таки, может, не ездить так далеко? — думала Анна. — Пожалеть кошелек Майиного папы? Ну, мало ли, что Погребижская не хотела прежде ни с кем разговаривать о Селиверстове, а вдруг у нее, Светловой, получится?»

И после некоторых размышлений Светлова все-таки сделала «честную попытку номер один» — встретиться с писательницей в Москве…

Происходило это так. По доступному простому смертному номеру телефона ее довольно подробно расспросили — некий женский голос! — кто она, что она и зачем ей так нужно увидеться с писательницей Марией Погребижской.

После того как из нее вытрясли эту информацию, женщина, представившаяся секретарем, объявила ей, что с почитателями своего таланта писательница Погребижская не встречается, а для журналистов есть особый порядок: нужно письмо от газеты с просьбой об интервью — на официальном бланке за подписью главного редактора и печатью. А то, мол, сейчас столько проходимцев, которые ничтоже сумняшеся выдают себя за журналистов.

Поняв намек, Светлова ретировалась. Кстати, женщина-секретарь и оказалась той самой Лидией Евгеньевной. Так она, во всяком случае, в ответ на настойчивую просьбу Светловой представилась.

А что, если просто «постучать у порога», подумала Светлова, и снова рассказать ту же бесконечную «сказку о белом бычке»? Перед вами, мол, преданная почитательница таланта писательницы Погребижской: не откажите хотя бы в автографе…

Не прогонят же ее?

«Попытка номер два» заключалась в том, что Светлова без всяких договоренностей и приглашений уселась в машину и поехала в дачный поселок Катово, где находилась дача Погребижской, на которой, по словам Кронрода, писательница постоянно и проживала.

Раньше шутили про «страну вечно зеленых помидоров». Теперь впору было говорить о «стране заборов», за которыми зреют все те же вечно зеленые помидоры… Светлова очень долго пробиралась по узкой улице дачного поселка, похожей на коридор с глухими трехметровыми стенами.

По безлюдности улица способна была соперничать с поверхностью Марса.

Однако ясно было, что за заборами кипит жизнь: когда Светлова останавливалась и выходила из машины, чтобы разглядеть номер дома, слышно было, как из-за этих заборов доносятся покашливания, голоса, тявканье собачек и запахи сортиров типа «выгребная яма».

Наконец Анна нашла нужный номер дома, но попытка номер два не удалась.

Светлова и звонила, и стучала, однако никто ей не открыл. Даже и звуков никаких из-за забора Погребижской не доносилось — ни человеческих голосов, ни даже лая собаки.

Для очистки совести Светлова посидела еще в машине, наблюдая за домом — вдруг кто появится?

Но никто так и не появился ни у ворот этого дома, ни вообще на этой безлюдной улице. И Анна уехала.

Кронрод был прав.

Более замкнутую, закрытую для посторонних, жизнь как у этой Погребижской, трудно себе представить.

Однако Светлова не сдалась.

В отделе культуры, где прежде работал Максим и где про писателей, о которых писала газета, знали если не все, то много, Ане не отказали в консультации. Правда, затруднились назвать хотя бы несколько фамилий людей, через которых к ней можно было подобраться…

Более других, однако, как источник информации, на взгляд сотрудников отдела культуры, мог бы тут Ане пригодиться знаменитый детский писатель Малякин.

Писателю Малякину явно было скучно. Его «алло» в трубке было вялым, апатичным, лишенным жизненного тонуса. Тем заметней был контраст, когда Малякин услышал в трубке молодой женский голос.

Писатель Малякин сразу оживился и, в общем, отнесся к Аниной «легенде»

— студентка, пишет дипломную работу по детской литературе! — совершенно не критически.

— Что ж, голубушка, хотите навестить старика — приезжайте! И жена будет вам рада…

— Правда?

Оказалось, правда…

Жена Малякина оказалась просто чудом дрессуры.

Все манипуляции, которые были ею произведены за то время, пока Аня находилась у них в гостях, были направлены на то, чтобы писателю Малякину в этой жизни было хорошо и удобно, светло и тепло — в общем, чтобы ему Абсолютно не на что было жаловаться.

Она принесла ему «покушать салатик» — диетическая порция, «крошечка в плошечке». Но каково было искусство сервировки! Цветочки, салфеточки, тарелочки, вазочки, корзиночки… На то, чтобы обставить столь изящным образом это действо — «писатель Малякин ест салатик», — было потрачено, как минимум, час времени этой трудолюбивой женщины.

Она подавала ему очки и книги и укрывала ему колени пледом. Хотя, на Анин взгляд, Малякин отнюдь не выглядел инвалидом, не способным дотянуться до пледа. А, напротив, смотрелся бойким сангвиником довольно плотного телосложения — особенно плотного, кстати сказать, на фоне его худосочной жены.

Кроме того, жена Малякина все время молчала, открывая рот, только когда писатель обращался к ней: «Ну, скажи, Танечка, скажи, что ты думаешь». И вообще, была она как-то совершенно незаметна, очень удачно сливаясь с сероватым оттенком ткани, которой была обита мебель в писательской гостиной.

В общем, Светловой показалось, что цирковые дрессировщики животных — просто дилетанты в сравнении с писателем Малякиным. Светловой все время хотелось спросить: как ему удалось достичь такого потрясающего результата? Ведь не родилась же его супруга на свет сразу такой бессловесной и выдрессированной?! Наверняка это был итог планомерной работы…

Но отвлекаться было некогда. Главное разговорить «классика», вывести его на сплетни о соратниках по литературному цеху.

Нельзя было сказать, что Светловой пришлось для этого слишком стараться.

— Горчаков? Ну, как же… очень известный писатель… Классик! — восхищенно заметила Светлова. — Я главного героя его книжек, собачку Кутю, с детства люблю. А мультфильмы по его сказкам…

— Классик?! — Малякин вдруг втянул воздух и побагровел от негодования… И вдруг возмущенно выдохнул:

— Так вот знайте, милочка: эту собачку Кутю, свой лучший образ, Горчаков у меня украл!

— Да что вы?!

— Точно! — Малякин хмыкнул. — Поделился я как-то в его присутствии своими замыслами, а он, стервец, возьми да и…

— Использовал вашу идею?

— Именно!

— Не может быть! — ахнула Светлова —А я вам говорю: может! Еще как может! А этот стервец Кравинский?! Вы только спросите у меня про этого стервеца Кравинского — так я вам все расскажу!

— А что Кравинский? — покладисто спросила Светлова.

— И он украл! Ах, сколько он у меня украл!..

— Да что вы!

— Точно!

— А Погребижская? — вдруг спросила Светлова, все время целеустремленно придумывавшая, как бы половчее подрулить в разговоре к нужной теме.

Малякин втянул воздух и при этом имени замер, широко раскрытыми глазами глядя на Светлову.

Пауза было такой длинной, что Светлова уже всерьез опасалась, что старика сейчас хватит кондратий… По-видимому, то, что украла у него Погребижская, не шло ни в какое сравнение даже со знаменитой собачкой Кутей…

— Она-то что у вас украла? — забеспокоилась Светлова.

Но все обошлось, старик благополучно выдохнул.

— Она — ничего! Как вы смели такое предположить?!

Оказалось, что это был вздох восхищения, а вовсе не негодования, как это было в случае со «стервецом Горчаковым» и «стервецом Кравинским».

Просто выяснилось, что и возмущение, и восхищение писатель Малякин переживал одинаковым способом.

— Мария Погребижская… Маша… — вдруг совершенно расслабленным голосом прошелестел писатель. — Господи… Какая же она была красавица!

— Была? — переспросила Аня.

— Ну, разумеется… Я имею в виду в молодости. Ведь чудес не бывает.

Машеньке-то уже годков пятьдесят стукнуло. А красота продукт эфемерный.

Консервации, увы, не поддается. Хотя Мария, наверное, и сейчас еще ничего — держится.

— Вот как?

— Ну, такая была красавица, такая красавица!.. — опять заахал писатель.

— Какая все-таки? — решила уточнить Светлова, стараясь представить молодую Погребижскую.

— Черные как вороново крыло волосы и синие глаза. Удивительные глаза…

Пронзительной синевы! Я других таких больше не встречал. Представляете?!

— Пытаюсь, пытаюсь… — пробормотала задумчиво Светлова.