Император - Андрей Посняков

– Прежний-то похуже этого был, – на ходу учил молодого дядюшка Гюнтер. – Как только ни чудил – и бегал, и скрывался, как-то раз даже нанял какое-то отребье с дубинами… ну, мы сразу же стражу вызвали… Бедные были те дубинщики! А потом и сами… без начальства – послали людишек, да те и встретили нашего черта на узенькой улочке, переломали ребра. А ты не бегай! Не своеволь!

– Может, и этому стоит переломать?

– Не, этот себя прилично ведет. И ходит почти всегда по одним и тем же местам. Вот сейчас куда идет?

– Гуляет просто… Ай, нет – в контору ганзейскую… Слушай, дядюшка! А что же он новгородское подворье для своих дел не использует?

Гюнтер расхохотался:

– Там же полным-полно наших людей! Каждое слово ратманам известно будет… не-ет, этот русский далеко не дурак. Вот, сейчас зайдет в контору, поболтает с моряками… а нам бы неплохо послушать, у приказчиков-то и своих дел полно, чтобы они еще к болтовне разной прислушивались. Могут и не дослышать, не сообщить.

– Это – да-а!

– У каждого свое дело. – Старый агент задумался и хлопнул напарника по плечу: – Слушай, Михаэль, давай-ка, обгони да прибеги в контору первым. Ежели там ставни да окна закрыты – так сделай так, чтобы распахнули. Усек?

– Усек. Дело нехитрое.

Молодой соглядатай быстро пошел вперед и, обогнав прогуливающегося по набережной русского, скрылся за углом – там был прямой путь к ганзейской конторе.

Ставни ее к моменту прихода русского были уже открыты. Вот под окошком-то и устроился многоопытный дядюшка Гюнтер, прислушиваясь к каждому доносящемуся слову. У другого окна слушал его молодой коллега.

Русский пробыл в конторе недолго, вышел еще до полудня и все так же, не торопясь, направился в гавань.

– Интересовался судами, отправляющимися в Нарву, – поспешно доложил Михаэль.

Гюнтер задумчиво кивнул:

– Я тоже слышал. Что ж, пошли в порт.

Из всех, отходящих в Нарву – и далее – в Новгород, кораблей, русского интересовали исключительно двух– и трехмачтовые суда, большие и надежные, каковых, если отбросить традиционно одномачтовые когги, оказалось четыре: трехмачтовая каракка «Святая Инесса», два нефа – «Золотая Дева» и «Бургундия», плюс новомодный двухмачтовый когг «Сигизмунд», недавно сошедший с гамбургской верфи.

По словам матросов, «приятный молодой человек» расспрашивал именно о надежности и мореходности судов, а также об их охране, никаких особых поручений не выказывая – кому-либо что-либо в Новгороде передать вовсе не просил.

– Зачем тогда приходил? – недоумевал Михаэль.

– А помнишь, в прошлый раз мы на «Бургундии» грамотку перехватили?

– Да-а… – Молодой агент довольно прикрыл глаза и чуть было не споткнулся. – Обещанную награду нам, кстати, так и не выплатили! А сколько уже времени прошло? Безобразие!

– Согласен, – отрывисто кивнул дядюшка Гюнтер. – В удобный момент напомню об этом герру Енеке.

– Х-хе! Давно пора напомнить, давно.

Войдя на постоялый двор, молодой человек в светло-голубом плаще с улыбкой кивнул хозяйке:

– Доброго здравия, любезнейшая госпожа Магдалена.

– И вас храни господь, герр Теодор. Не жарковато в плащике-то?

– Да нет, знаете ли, ветрено нынче.

– Вам обед, как всегда, в апартаменты подать?

– Да уж, сделайте такую милость, любезнейшая госпожа.

Герр Теодор еще раз улыбнулся хозяйке – пышнотелой, лет тридцати пяти даме с выбивавшимися из-под апельсинового цвета чепца медно-рыжими кудряшками – и, провожаемый загадочно-томным взглядом (хозяйка явно благоволила своему молодому постояльцу), поднялся на второй этаж, где снимал небольшую – зато с отдельным входом – комнату, пышно именуемую «апартаментами» и соответствующим образом стоившую. Что ж, за удобства нужно было платить – а деньги, слава богу, имелись.

Войдя в комнату, молодой человек уселся за стол и, пододвинув к себе стоявший на нем массивный ларец, открыл крышку. Губы юноши тронула легкая и немного презрительная усмешка: вот эта жемчужная пуговица лежала вовсе не так близко к стенке, а эта вот лента – совсем не той стороной… А в общем-то, нынче покопались аккуратно, почти и не заметно. Интересно, как в вещах?

Герр Теодор поднял крышку стоявшего у окна сундука… потом подумал и, открыв окно, распахнул пошире ставни… заметив, как поспешно отвернулась маячившая на углу парочка.

– Мои маленькие добрые друзья, – улыбнулся молодой человек. – Гюнтер и Михаэль, вы снова со мной. Ну, а как же? Думаю, на этот раз ратману Енеке уж придется поломать свою седую голову.

Герр Теодор прислушался, положив руку на подоконник, – на улице весело щебетали птицы. Да что б им не щебетать? Весна. Лето скоро.

Глава II

Серенада

Афанасия схватили прямо на улице, едва только он вышел с подворья. Просто взяли под руки, швырнули в возок, повезли… помчались. Интересно, кто такие? И куда?

Ехали, впрочем, недолго, отрок не успел и бока отбить, как распахнулась рогожка, и звероватого вида мужик в сером немецком кафтане нетерпеливо махнул рукой – вылезай, мол.

Выбравшегося на просторный двор – неужто княжеский?! – парня повели в хоромы, в высокую каменную башню, выстроенную не так давно, но уже снискавшую себе в Новгороде дурную славу.

«Пытать будут», – оказавшись в большом, освещенном факелами подвале, расстроенно подумал Афоня, краем глаза опасливо посматривая на дыбу и блестящие палаческие инструменты, аккуратно разложенные на длинном, покрытом окровавленной рогожкой столе. В глубине подвала жарко пылал камин, сильно пахло нагретым металлом… видать, калили… чтоб сподручней пытать.

Да за что же?!

Сглотнув слюну, отрок дернулся было, но тут же почувствовал на своем плече сильную стальную руку:

– Охолонь!

Юноша оглянулся – палач! Ну, точно – палач. Голый по пояс, потный, с перекатывающимися под смуглой кожей мускулами, такой и щелкнет – убьет! Пегая растрепанная бородища, на волосах – тоненький ремешок… Отвратительная, мерзкая рожа!

Зачем-то подмигнув парню, палач прищелкнул пальцами, и его помощники – тоже те еще гады! – проворно сорвав с жертвы рубаху, подвесили бедолагу на дыбу… потянули… захрустели выворачиваемые суставы, отрок дернулся, закричал:

– Ай!

– Цыть! – снимая висевший на стене кнут, кат обернулся, прикрикнул: – Не торопитеся, парни! Спешка, она в любом деле вредна, а особенно – в нашем.

– Всегда знала, что ты немного философ, Мефодий! – вдруг прозвучал в подвале дивный женский голос, певучий и властный. – А ну, подойди.

Кат тотчас бросил кнут, а висевший на дыбе Афоня приподнял голову, силясь увидеть ту, что имела здесь такую власть. Не увидел – лишь заметил, как шевельнулась бархатная портьера, делившая пыточную на две части. Портьеру эту отрок до того как-то не замечал, все больше на инструменты косился – страшно!

– Да, моя госпожа? – заглянув за портьеру, палач упал на левое колено.

– Не в полную силу, – шепотом приказала женщина. – Не жги! Так, попугай только… а потом поглядим.

Увы, Афанасий шепота этого не расслышал, а потому приготовился к худшему и, как только кат замахнулся кнутом, закусил губу…

Ожгло! Больно, да… но не так уж, чтоб совсем нетерпимо… Но это, вестимо, только начало… Такой оглоедище, ежели захочет, враз хребет перешибет, с одного удара!

– Не бейте меня, Христом Богом прошу, – взмолился несчастный отрок. – Я вам все, что надо, скажу… и все для вас сделаю.

– Что ж, поговорим, – снова послышался все тот же голос. – Мефодий, оставь нас… и людей своих забери… как понадобятся – кликну.

Палач с подручным исчезли, ровно их тут никогда и не было. Зашуршала штора, и запахло чем-то таким приятным… Так, верно, пахнет в раю.

– Ну, поведай, что хотел.

Афоня глазам своим не поверил, увидев перед собой ослепительно красивую молодую женщину, девушку, с виду лет двадцати. Златовласая, и волосы вовсе не прятала: светлые, словно бы напоенные летним солнцем и медом, локоны так и струились волнами по плечам, стянутые лишь узким серебряными обручем. Длинное темно-голубое платье в талию, какие принято носить в немецких землях, красные шелковые вставки, серебряный поясок… и лицо! Красивее, пожалуй, и не бывает! Губки розовые, пухлые… васильковые очи из-под длиннющих ресниц смотрят строго, а на щечках играют ямочки. Нет, то не дева – ангел!

– Ишь, смотрит… – усмехнулась дева. – Ты что же, парень, княгиню свою никогда не видал?

– Как же не видал, – Афанасий хлопнул ресницами. – Целых два раза. Правда, издалека – народищу-то вокруг толпилось.

– Поня-атно…

Хохотнув, красавица подошла к столу со страшными инструментами и вдруг, присмотревшись, вытащила какой-то свиток да тут же вслух и прочла:

– Како пичуги трепещут, а рыбы сверещут, тако и ясно всем – весна… Мефодий!