Сто братьев - Дональд Антрим
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто-нибудь подаст мою сумку? – спросил Барри в своей обычной непререкаемой манере, словно обращаясь к санитару.
Сумка стояла у камина. Ближе всех был Хайрам. Принес ее Кристофер.
– О боже, лишь бы он не делал Максу укол, – прошептал издерганный Вирджил, спрятав лицо в руках и наотрез отказываясь смотреть, как Кристофер подает сумку Барри, как тот ее открывает и извлекает латексные хирургические перчатки, вату, различные инструменты. Стрелок, верный своей собачьей природе, не мог удержаться и не принюхаться.
– Уберите вы пса, – сказал Барри, поднимая на свет маленький флакон, в котором оказался опиатный препарат против дыхательной недостаточности, вызванной передозировкой наркотиков. Как такая бутылочка попала в стандартный набор терапевта? Ответ прост и печален. За годы Барри довелось спасать от бэд-трипов многих из нас, включая Вирджила.
Лицо Макса посерело. Братья, стоя кружком, всматривались в его широко раскрытые глаза.
– А почему у него язык зеленый? – спросил Зигфрид, все еще сжимая в руках осколки фарфора. Вокруг них кружил Филдинг со своей восьмимиллиметровой камерой, пробуя разные ракурсы. Наконец Чак оттащил Стрелка за ошейник и привязал к креслу в стиле ар-нуво; освободившееся от пса место тут же занял Филдинг, чтобы снимать без помех.
– Э-э, никто не подвинет журнальный столик чуток влево? От меня влево. Теперь назад. Осторожно, край ковра. Прекрасно. Пожалуйста, не двигайтесь, ладно? – предупредил Филдинг братьев.
– Прости, приятель, придется тебя привязать, – тем временем утешал животное Чак. На поводке доберман разлаялся. Вирджил с удивлением вскинул голову на шум. Тут-то Барри и сделал то, что делают все врачи с флаконом и шприцем, – театрально набрал в цилиндр жидкость.
– О нет, – прошептал Вирджил.
– Постарайся не брать в голову, – сказал я ему.
– Ничего не могу с собой поделать, Даг. Вижу такую штуку – и перед глазами тут же все чернеет, а меня как будто душат.
Я обнял его, он попытался отодвинуться, встать с двойного кресла, но не смог – так тесно мы на нем сидели. Так что я обнял его посильнее, и после пары беспокойных мгновений он прекратил ерзать и затих, хотя его глаза так и рыскали из стороны в сторону, глядя куда угодно, лишь бы не прямо перед собой, на Барри и Максвелла. Я распознал в этом состоянии нечто вроде параноического подавления – неподвижность тела, оцепенелое и нерушимое состояние покоя, вызванное обостренной гипербдительностью мозга. Словно парализующие мысли, незваные чувства зловредно залегли в засаде, и теперь растормошить и высвободить их может даже простейшее движение. Как я уже отмечал, детские годы Вирджила не назвать светлыми. Он часто болел и не раз стоял на пороге смерти. Над ним безжалостно издевались.
Я прижал к себе руку Вирджила, а с середины комнаты раздался приказ Барри:
– Кто-нибудь, засучите Максу рукав.
Это сделал Кристофер, и Барри воткнул иголку в руку.
– Вот так, – сказал Барри, когда убирал шприц.
Филдинг добавил из-за камеры:
– Снято.
Из-за неуместных замечаний вроде вышеприведенного мы все и ненавидим Филдинга с его бессмысленными съемками любых наших несчастий. Зачем вообще удостаивать его ответом? Барри тем временем принялся объяснять:
– У Макса зеленый язык из-за листьев, которые он жевал. Видите крошки? – Он сунул палец в резиновой перчатке в рот Максвеллу и поймал одну, пока Филдинг снова включил камеру и наклонился для сверхкрупного плана. – Какое-то психоактивное вещество природного происхождения, – должно быть, он нашел его в джунглях. Вероятно, дурман. Сколько времени он уже галлюцинирует, мне известно не больше вашего. Несколько часов. Возможно, дольше. Кто-нибудь сегодня встречал Макса? Нет? Сердцебиение понижено, дыхание впечатляюще замедленное. Зрачки сужены, реакция на свет минимальна. Я ввел ему «Наркан» внутримышечно, чтобы нейтрализовать наркотик. Почему у вас вечно проблемы с наркотиками? Может, пожалуйста, хоть кто-нибудь утихомирить собаку?
Поразительно, но Стрелок замолк без всякого принуждения хозяина. Остается предположить, что в этих мрачных обстоятельствах (бессилие врача; замолкший пес; обреченность, с которой молодые мужья задвигают антикварную пошлятину обратно на полки), когда драгоценность жизни, ее важность, кажущаяся стоимость… Хотя, впрочем, ни «важность», ни «стоимость» не передают должным образом сокрушительную значимость, которую приобретает жизнь, по крайней мере для друзей и родных, когда ей угрожает завершение… Остается предположить, что эта так называемая – мной – драгоценность жизни действительно считывается в поведении и отношении, сознательных или подсознательных повадках среднестатистического наблюдателя, как будто целую вечность ждавшего хороших или плохих новостей, – даже если этот наблюдатель, увы, собака. Я это говорю из-за того, что все мы по примеру Стрелка, внезапно бросившего завывать, вдруг, подобно Максу, перестали дышать (если такое возможно!.. вся сотня, без Джорджа, одновременно быстро и заметно затаила дыхание – от стресса ли, от любопытства, в скепсисе или в надежде), перестали дышать и сопереживательно задумались (разве не ощутили мы слабость и головокружение, стоя, сидя на диванах или на корточках, сознательно не дыша?) о том, что Макс должен чувствовать в этот миг, – если он еще может чувствовать, – пока его легкие силились заработать, о том, как ему сейчас одиноко и холодно, а заодно о том, что мы его по-настоящему любим и будем любить память о нем, если он скончается. Даже черноволосый великан Закари, чью эмоциональную историю слишком часто окрашивает жестокая насмешливая агрессия по отношению к слабым и робким, стоял притихший, искренне озабоченный благополучием Максвелла или по крайней мере уловивший беспокойство, пронизавшее библиотеку. Сейчас-то Закари никому не сделает «крапивку». Он стоял поодаль, спрятав кулаки в карманах, склонив голову. (Какого же размера у Закари обувь? Доходит до пятидесятого? Интересно знать.) А Хайрам у камина словно на время забыл об огне, который собирался развести. Он смотрел из-за ходунков пустым взглядом. Его запястье ужасно раздулось, но он не обращал на это внимания. Рядом его помощник Донован стиснул в нежных розовых руках не до конца скомканную воскресную газету. Донован стоял совершенно неподвижно, ведь в его случае любое движение могло привести к шуршанию бумаги – очевидная грубость в свете того напряжения, что охватило всех, когда Барри наклонился массировать грудь Максвелла.
Жужжала камера Филдинга. Женатые братья наблюдали за происходящим от шкафчика с порно; они, как и Закари, засунули руки глубоко в карманы, у одного (Клея) даже брюки из камвольной шерсти не могли скрыть стояк.
Действительно, так или иначе, но все мы видели друг друга раздетыми, и могу сообщить, что диапазон наших размеров именно таков, как можно предположить. Что можно сказать о пенисах сотни мужчин всех возрастов? Клей мягко, рассеянно наглаживал свой, сжимая сквозь уютную подкладку кармана.
– Даг, кажется, мне нужно на воздух, – прошептал Вирджил очень тихо даже для него. Он вперился глазами в пол. От страха перед иглами его даже пот прошиб.
– Точно. Хорошая мысль, – ответил я в тишине библиотеки, проникнутой ожиданием и напряжением, и потянул его за руку. – Пойдем. Я помогу.
– Все в порядке. Можешь меня отпустить, – заупрямился Вирджил.
– Ничего страшного. Вставай, а я помогу. Улизнем в газебо[3] и расслабимся на скамейке, посмотрим, как бездомные жгут костры на лугу.
– Даг, руке больно. Пожалуйста! Не хочу я в газебо.
Несколько братьев бросили на нас неодобрительные взгляды. Один – Роджер в его вечных ковбойских сапогах – помахал нам. Ни Вирджил (нервно сгорбившийся, упершийся липкими ладонями в колени), ни я (надежно схвативший Вирджила за предплечье) не осмелились махать в ответ. Стоит хоть как-то отреагировать на Роджера – и он обязательно подойдет.
– Люди смотрят, – сказал я Вирджилу.
– Прости.
– Если я тебя отпущу, ты возьмешь себя в руки и будешь себя вести прилично?
– Да.
– Не хочу, чтобы ты убегал. Ладно? Не хочу потом за тобой гоняться.
От Вирджила пахнуло угрюмостью. Со стен на нас взирали мертвые звери. Среди мужчин, собравшихся вокруг Максвелла, шел серьезный этномедицинский консилиум. Время
