Инспектор Антонов рассказывает - Райнов Богомил

— Извините, пожалуйста, только что занялась уборкой, — оправдывается Лиза, снимая фартук и ставя веник в угол прихожей. — Знаете, конечно, эти веники, которые сделаны из перьев и которые поднимают пыли больше, чем собирают. Но не будем заниматься вопросами быта.

Хозяйка вводит меня в светлый холл с неизбежными для каждой хозяйки извинениями «не успела убраться» и «еще не обставились как следует», на что я отвечаю столь же обязательными «что вы, что вы» и «все еще успеется». Потом я сажусь и прошу разрешения закурить.

— Курите, — пожимает плечами хозяйка. — Раз уж нет воли бросить… Мой муж тоже курил, но я его заставила бросить, и вы даже не представляете себе, как он теперь хорошо себя чувствует.

— Завидую ему, — бормочу, пытаясь скрыть сострадание к этому несчастному. Иметь такую командиршу в доме и вдобавок быть лишенным права утешить себя сигаретой… Хорошо еще, что есть люди, которые считают это семейным счастьем.

Закуриваю и, чтобы не сердить хозяйку, вдыхаю дым по возможности глубже, чтобы ликвидировать его у себя внутри.

— Мне нужны сведения о некоторых ваших знакомых. Точнее, о ребятах из «Бразилии».

— Из «Бразилии»? Лучше и не напоминайте! Я о них давно забыла, — отвечает Лиза.

— И Моньо забыли?

— Моньо забыла раньше всех. Хотя он, может быть, самый приличный из них. Но какой безвольный, боже ты мой!

— Пристрастился к табаку, да?

— К табаку? — Она смотрит на меня презрительно, скрестив руки на груди. — Здесь речь не о табаке, а о его будущем. Я не удивлюсь, если он совсем сопьется.

— Идет к тому. А остальные?

— Про остальных не могу сказать, что перебарщивают.

— Но вы только что заметили, что Моньо — все же лучший из них.

— Это да. Потому что он не испорчен. Филипп и Спас не пьют, но они испорченные люди.

— Неужели?

— Да, да. Если Спас подцепит какую-нибудь, обязательно переправит ее Филиппу, потому что Спас не очень падок на это дело. Ему довольно драк и болтовни о легковых машинах.

— А Магда?

— И Магда испорчена, как все они. Если Филипп велит ей пойти с первым встречным, она пойдет, не думая, лишь бы показать, какая она покладистая.

— А другая?

— Та разыгрывает из себя жертву. Вываляются в грязи, а потом прикидываются униженными и оскорбленными.

— Ясно, — говорю, — ну а еще что?

— А что может быть еще? Шляются, бездельничают и языком треплют. Особенно тот, наш философ, Моньо. Дай ему только жевать эту жвачку: «Жизнь как бессмысленное существование», «Развитие как движение к самоубийству»… — Лиза высокопарно произносит эти фразы, пытаясь подражать голосу Моньо. — Наизусть знаю все его словечки. «Тогда кончай с собой, — говорю, — а мне предоставь идти своей дорогой, дурак ты этакий». Вот точно так ему сказала, и больше ноги моей не было в этой «Бразилии». И надо сказать, что я и вправду уже забыла их.

— Я верю вам. И очень сожалею, что заставляю вас вспоминать. Но иначе нельзя, дело требует. А что это была за история с Асеновым?

— Глупая. Как все их истории. Филипп задумал выдать Магду за Асенова. «И чтобы помнила, — говорит, — что это я устроил твою жизнь. Короче, когда уедешь в Мюнхен, не забудь пригласить меня в гости…»

— Так и сказал?

— Ну, не так, но это подразумевалось. Филипп не из тех людей, которые называют вещи своими именами.

— Ну и…?

— И ничего. Она пошла с Асеновым. Не все ли ей равно, с кем пойти. Перепадет ей там кофточка, другая, а остальное…

— А потом?

— Про «потом» не знаю. Я как раз с тех пор больше не была в «Бразилии».

— Ну и правильно сделали, хотя там подают хороший кофе, как я слышал.

— Ой! Ну и хороша же я! Можно, я вам косре приготовлю?! — восклицает вдруг Лиза, истолковав, по-видимому, мою фразу как намек.

— Да нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду, если разрешите.

Хозяйка провожает меня до дверей, не без гордости демонстрируя свой выпуклый живот. Миловидная женщина с природным даром быть хозяйкой, матерью и командиршей в доме. Непонятно, как она попала в ту компанию бездельников. Наверное, в поисках мужа.

— Вы еще придете? — осторожно спрашивает Лиза, провожая меня.

— Не думаю. Зачем?

— Я не против, но понимаете… Я не хотела бы вести эти разговоры в присутствии мужа.

— Будьте спокойны, — говорю. — И следите, чтобы он снова не закурил.

— А за это уж будьте спокойны, — улыбается самодовольно Лиза.

Следующий мой визит — на чердак. Когда я говорю «чердак», не думайте, что это какая-нибудь дыра под крышей с выбитым слуховым окошком и хлопьями паутины по углам. Может быть, этот самый чердак выглядел когда-нибудь именно так, но это уже давно пройденный этап. Сейчас здесь просторное помещение с добротно оштукатуренными и свежевыкрашенными стенами, с натертым до блеска полом, с широким окном, которое открывает панораму соседних крыш, и со старинной, хорошо сохранившейся мебелью. Веселые занавески в синих и белых цветочках. Роскошная репродукция картины «Шильонский замок», такая заманчивая, что так и хочется стать шильонским узником. Горшок с нежно вьющимся растением, которое ласкает своими зелеными листочками всю стену.

Старичок, который вводит меня в эту студию на чердаке, — низенький, но гибкий и подвижный человечек из породы тех, кто живет до глубокой старости. Когда я гляжу с высоты своего роста на хозяина, я просто не могу себе представить, как ему удавалось заключать в свои объятия массивный стан гражданки Гелевой. К счастью, это не та проблема, которая меня сейчас занимает.

— Очень миленько вы тут все устроили, — пользуюсь одной из своих дежурных банальностей, располагаясь в предложенном мне кресле.

Истинное наслаждение сидеть в таком кресле. Так и чувствуешь, как оно поглощает твою усталость, как ты весь расслабляешься, и приходится мобилизовать все свои волевые центры, чтобы не впасть в сладкую дремоту. Ничего удивительного. Мебель, как я уже сказал, старинная…

— Да, уютненько у вас, — повторяю свою банальность в новом варианте.

— Что же остается старому человеку, как не наводить уют в своем гнезде, — отвечает Личев, скорее обеспокоенный, чем обрадованный моими похвалами.

Хозяин, видно, из тех людей, которые, когда их хвалят, непременно ожидают подвоха. Закуриваю сигарету. Старичок тут же вскакивает, подносит мне пепельницу и щелкает каким-то включателем в стене, у которой я сижу. Слышится тихое жужжание, и, к моему удивлению, дым от сигареты плавно течет по направлению к стене и исчезает в крохотном отверстии, которое я только сейчас замечаю.

— Так вы можете курить, сколько хотите, не отравляя воздуха, — объясняет хозяин. И тут же с удовлетворением добавляет: — Мое изобретение. По принципу пылесоса.

— Хитро придумано. Хотя, если хотите знать мое мнение, форточка проделывает ту же работу.

— А зимой? Откроешь форточку — и снова топи печку. При моей пенсии нужно все учитывать.

— Верно, — киваю, — хитро придумано.

— А вот это?

Он нажимает кнопку у кровати, и радиоприемник в другом конце комнаты отзывается музыкой.

— Этого можно достичь и с помощью розетки, — возражаю я осторожно.

— Да, но розетка-то вон где! Зачем мне делать еще одну у кровати? А тут у меня выключатель — и никаких забот. Лежишь себе, и хочешь — включай, хочешь — выключай!

— Здорово!

— А в кухне вы бы посмотрели… — еще больше оживляется старичок.

— С удовольствием, но попозже, — пускаю я в ход свой переключатель. — А сейчас я просил бы вас рассказать мне кое-что о бывшей вашей жене. Когда вы были у нее в последний раз?

— Когда? Пожалуй, с неделю тому назад.

— А поточнее нельзя?

— Да, точно с неделю, в прошлый вторник. Да-да, потому что я просил у нее денег, а она мне говорит: во вторник я ничего не делаю, а денег тем более не дам.

— Ага. А каковы, в сущности, эти ваши финансовые отношения?

Старичок смотрит на меня не то вопрошающе, не то с опаской и отвечает:

— В долгу она у меня. Настояла, чтобы при разводе квартиру отдали ей, а мою часть она мне, дескать, выплатит. И пять лет все платит… в час по чайной ложке… и всегда с криком. Погубила она меня, ну да что там. Когда женишься на старости лет, так и получается…

— А что вы знаете об Асенове?

— Ничего такого. Знаю, что обосновался там, и все. Я в пичную жизнь моей жены, бывшей то есть, не вмешиваюсь.

— Сейчас я вас спрашиваю не о вашей жене, а об Асенове.

— С Асеновым я встречался раз-другой. У моей жены, бывшей то есть. Человек как человек, приличный. Вчера, как узнал, все равно что громом меня поразило. И кто мог это сделать?

Старичок впился в меня своими влажными желтыми глазками, словно и впрямь ожидал, что я ему отвечу.

— И другие спрашивают меня о том же, — отвечаю с легким вздохом, думая о полковнике. — А о чем вы говорили с Асеновым?