Искусство любви - Екатерина Савина

– А-а-а... Пусти меня в дом сей... сын мой заблудший, – на мгновение заглушил шум гремевшей пьянки густейший бас, – ибо ошибаешься ты и на праздник этот я приглашен... твою мать...

Ой, ну что бы Васику обернуться и посмотреть, кто это пожаловал на его мальчишник – ведь я могу видеть только его глазами. Но Васик в этот момент был занят – он увлеченно отплясывал на освобожденной специально для него от лишних предметов барной стойке какой-то зажигательный латиноамериканский танец. При этом он в упоении ритма закатывал глаза, так что я почти ничего не видела, кроме каких-то радужных пятен, круживших передо мной в пляшущей темноте – наверняка несуществующих пятен, рожденных пьяной фантазией Васика исключительно для того, чтобы расцветить чем-нибудь ту самую темноту.

Охранник, тем не менее, как я слышала, все еще не пускал священника, несмотря на то, кстати говоря, что за последнего активно вступился Пункер, успевший нажраться до невменяемого состояния.

– Жизнь человеческая, – гудел бас явно нетрезвого священнослужителя, – и создана для того, чтобы совершать ошибки. Но подумай, сын мой... Как тебя?.. А, ладно, не важно... Подумай – если бы этих ошибок было бы меньше, насколько легче стало бы тебе жить... бы... Короче говоря, ты меня пустишь или нет, козел безр-родный?

– Не велено никого пускать после десяти часов вечера, – уныло проговорил охранник.

– Ты заблуждаешься, сын мой... Я приглашен и следовательно, я могу зайти...

– Не велено...

– Пусти б-батю!!! – вклинился в разговор фальцет Пункера. – Пусти, говорю, а то башню пробью сейчас! Я вот Васика позову, а он тебя ув-волит. Ик... П-п-понял? У него папаша, знаешь, кто? Я тебе сейчас дам так... ик... так... ик... так... ик...

– Мне сказали, что не велено...

– Позови, сын мой, Васика, позови! – снова забасил священнослужитель, – ибо друг он мой хороший и приглашен я был на праздник сей лично им. Ах, как мы кагора нажабались с Васиком в прошлом году! Я даже обедню не смог отслужить, потому что икал. Я почему-то от кагора постоянно икаю. Пришлось Васику за меня отдуваться. А что? Волосы у него длинные, бороду мы ему за пять минут состряпали из пакли и моего старого шарфа... Рясу надели. И все у него прекрасно получилось. Только в самом конце он уже от себя стал добавлять, а это уже зря, конечно... Что же он тогда пел?.. Ага! Однажды два ежа, бля... Упали с дирижабля... Эх! Эх! Эх! – во все горло проорал священник.

Услышав куплеты, видимо, хорошо знакомой ему песни, Васик наконец-то соизволил прекратить свои хореографические упражнения и обратить внимание на то, что происходит у входной двери.

А когда он обернулся и увидел – и, конечно, я увидела – прочно занимавшего весь дверной проем грузного священника в самой настоящей рясе, с массивным крестом на груди, то заорал что-то нечленораздельно, но явно радостное и побежал к священнослужителю, занесшего уже грозящую длань над головой трусливо гнусившего что-то охранника.

Охранник хотел было отскочит в сторону, но наткнулся на мотылявшегося неподалеку Пункера.

– Щас дам как! – взревел Пункер.

– Не надо... – вдруг пискнул охранник, неизвестно к кому обращаясь.

– Внемли мне, сын мой заблудший! – пробасил священник широко размахиваясь.

Ого, кажется, сейчас начнется драка. Охранник вроде неслабый мужик, но рядом с гигантом-священнослужителем он выглядит просто пигмеем. А тут еще и Пункер сжимает свои кулачонки, а тут еще и бармен Семен подозрительно выглядывает из-за своей стойки и снимает уже с аппарата телефонную трубку...

Но скандал, слава богу, угас, не успев как следует разгореться.

Заметив приближающегося к нему Васика, священник расплылся в радостной улыбке и, не опуская поднятой для удара руки, осенил втянувшего в плечи голову охранника крестным знамением. Пункер икнул, шагнул в сторону и упал, пропав из моего поля зрения. Бармен Семен вздохнул, покачал головой, но все-таки положил телефонную трубку.

– Васик! – заорал священнослужитель.

Оттолкнув в сторону совершенно стушевавшегося охранника, он бросился к Васику с распростертыми объятиями.

– Отец Никодим! – подпрыгивая на ходу, заверещал Васик.

Где-то, примерно, на середине зала они встретились и пали друг другу в объятья.

– Вкусим чашу греха смертного, – гудел бас священника, а я видела только его густую бороду и толстенную цепочку на шее, – вкусим чашу греха и познаем порок, ибо лучше самим съесть отравленный хлеб, чем оставить его ни в чем не повинным людям...

– Водки! – заорал Васик, очевидно, прекрасно разбираясь в витиеватых словоблудиях священнослужителя. – Святой отец выпить хочет!

– Хочу, хочу!!! – энергично закивал головой отец Никодим. – Ибо сказано – выпившему добавить... Непременно – добавить...

Обнявшись, приятели проследовали к банкетному столу. То, что происходило потом, не представляло для меня никакого интереса. Во-первых, потому что опьянение окончательно заволокло мое сознание, а во-вторых... Что может быть интересного в том, как громадного роста православный священник отплясывает на банкетном столе кан-кан, тряся подолом рясы и вскидывая ноги на манер распутных девиц из парижского варьете.

Я за всю свою жизнь и не такое видела.

Глава 3

Инесса Бурдукова вернулась домой много раньше обычного. Швырнув ключи от машины на диван, а мобильный телефон в кресло, Инесса упала на всклокоченную постель, неубранную с утра и разревелась.

Истерика ее продолжалась, примерно, полчаса. А через полчаса во входной двери щелкнул замок. Инесса Бурдукова на мгновение примолкла, затаив дыхание, а когда убедилась в том, что это пришел домой ее муж, разрыдалась с новой силой.

Степан Леонидович Бурдуков – немолодой уже, дородный человек с породистой, гладко причесанной головой, зашумел в просторной прихожей, снимая пальто. Раздевшись, он по привычке глянул в в большое – от пола до потолка – зеркало, пригладил начинающие уже седеть волосы и механически подумал о том, что неплохо было бы сходить в приличный салон, где ему уберут появившуюся вдруг недавно седину.

«Надо же хорошо выглядеть, когда на тебя смотрят миллионы телезрителей по всей стране, – подумал Степан Леонидович, – все-таки должность обязывает. Недаром наш шеф говорит, что телеведущий – это лицо канала»...

Тут из спальни до него донеслись звуки плача.

– А это еще что такое? – пробормотал себе под нос Степан Леонидович и направился в спальню.

Увидев собственную жену рыдающей в молочном море всклокоченной постели, Степан Леонидович Бурдуков нисколько не удивился. К истерикам Инессы Бурдуковой он привык давно – с самого начала замужества.

«Что на этот раз? – тоскливо подумал он. – Опять гаишники ей нахамили? Или какой-нибудь идиот стукнул ее новенькую „Шевроле“? Или в супермаркете ее обсчитали. Она всегда расстраивается, когда ее обсчитывают. Подумать только – она от меня на ежедневные карманные расходы получает столько, сколько какой-нибудь директор какой-нибудь заштатной школы не получает за несколько лет упорной работы. И она из-за нескольких сотен расстраивается... Слезы льет. А ведь, казалось бы, чего ей слезы лить? В жизни ни дня не проработала, с грехом пополам окончила школу, получила аттестат зрелости, купленный ей ее же папашей, и тут же выскочила замуж. Целыми днями занимается тем, что ходит по магазинам и покупает обновки... которые надевает, может быть, раз году... Когда мне приходится ее выводить на тусовки какие-нибудь... Во ревет, аж икать начала... А, может быть, она опять мобильник свой потеряла? Да нет, вот он валяется»...

– Инночка, – позвал Степан Леонидович, осторожно присев на краешек постели, – что случилось, солнышко мое?

Инесса Бурдукова отняла от подушки заплаканное лицо, посмотрела в овечьи глаза мужа и зарыдала еще громче. Хотя, громче, казалось бы, некуда.

«Это надолго теперь, – подумал Степан Леонидович, – что же случиться могло? Машину угнали? Да хрен с ней, новую куплю... Неужели?.. Не-ет, только не это... Пожалуйста, господи, только не это...»

От внезапно пришедшей ему на ум мысли Степан Леонидович даже изменился в лице. Он нервно потер руки и подумал было уже о том, что вот Аркадий Аркадиевич приглашал его сегодня в бане – в хорошую баню в Марьиной Роще.

«Можно было поехать в баню, – тоскливо подумал Степан Леонидович, – зачем отказался? Тем более, завтра выходной день. Мог бы отзвониться домой в обеденный перерыв и рвануть... И там бы и позвонил кое-кому»...

Появившийся в сознании Степана Леонидовича образ заставил его губы расплыться в мечтательной улыбке. Степан Леонидович томно прикрыл глаза и почти полностью уже погрузился в негу сладостных грез.

Пронзительный вопль вернул его к действительности.

– Лыбишься?! – заверещала Инесса, снова оторвавшись от подушки. – Смеешься? Всю жизнь ты, мудак, надо мною смеялся и сейчас продолжаешь! Я для тебя... А ты!.. Да как же это так могло получиться, чтобы я вышла замуж за такого идиота, как ты?..