Ветхозаветные пророки - Мень Александр Владимирович

Пророки старого поколения, такие, как Самуил, Нафан, Ахия, Илия, хотели видеть в жизни народа осуществление нравственных идеалов Синайского Десятисловия. Поэтому они подходили к «помазанникам» с совсем иными мерками, нежели Светоний к Нерону или Калигуле. Пророки верили в возможность создания подлинно теократического общества, но действительность постоянно обманывала их ожидания. Нужны были многие потрясения и разочарования, прежде чем эта идея «земного града» отступила перед более возвышенным пониманием Царства Божия. Пока же не утихала упорная борьба царей и пророков: Самуил порвал с Саулом и помазал на царство Давида, Нафан обличал Давида, Ахия подстрекал Иеровоама отделиться от Иерусалима, Илия предсказал конец династии Ахава.

Как мы уже говорили, главное, в чем Илия обвинял Ахава, — это пренебрежение правами народа и склонность к чужеземным культам. После смерти Ахава борьба последователей Илии против царского двора лишь усилилась.

Правда, сын Ахава Иорам приказал удалить статую Ваала-Мелькарта, воздвигнутую отцом в Самарии, но дальше этой уступки не пошел. В капище Мелкарта продолжали звучать гимны, на алтарях Астарты курились благовония, а ее служительницы-гетеры зазывали прохожих в свои вертепы. Оплотом язычества оставалась вдовствующая царица Иезавель. Она оказывала на сыновей такое же сильное влияние, как в свое время на мужа, и не оставляла тайной мечты сделать культ Ваала если не господствующей, то, по крайней мере, второй по значению религией Израиля.

Противники идолопоклонства в свою очередь не собирались мириться с половинчатой политикой Иорама. Ненависть к Ваалу они перенесли на весь дом Ахава, постоянно напоминая всем, что над ним тяготеет проклятие пророка Илии. На юге, в Иудее, царей могли осуждать, поносить, отказывать им в повиновении, но при всем том оставались верными династии «ради Давида, отца их». Верили, что настанет день, когда над одним из потомков псалмопевца исполнится пророчество Нафана и Он будет вечным царем над вечным мессианским царством. Цари же Самарии были лишены этого эсхатологического ореола. Народ по-прежнему смотрел на них как на временно поставленных «начальников» и в наследственные права их верил мало.

Но высокий дух Моисеева откровения, запечатленный в Декалоге и Священной Истории, в сознании израильтян был оттеснен примитивной религией, в которой Ягве представал лишь Господином земли и Подателем благ опекаемому племени.

Глашатаи Ягве, пророки нередко превращались в царских слуг: через них монархи вопрошали Божество перед войнами. Многие из этих прорицателей быстро деградировали и становились угодливыми приспешниками двора. Они постоянно ждали подачек и строили свои предсказания так, чтобы получить одобрение властелина. Среди пророков того времени наиболее известен Иона, сын Аммитаи, удачно предсказавший Иеровоаму II победу над моавитянами. Он, вероятно, отличался большой нетерпимостью к иноземцам, и это впоследствии отразил автор Книги Ионы. Иона представлен в ней человеком, который отказывается выполнить повеление Ягве, так как недоволен милосердием Господа в отношении к язычникам.

Естественно, что богослужение в эти годы стало приобретать черты типичного земледельческого магизма. Полагали, будто Ягве нуждается в жертвоприношениях, в благодарность за которые Он будет дарить народу свои милости. Дух самодовольства и пошлости, свойственный всякой узконационалистической вере, воцарился в Израиле. Все были убеждены, что благоволение Божие неизменно и что День Ягве не за горами.

Когда народ собирался на праздники в один из священных городов Эфраима, он предавался буйному веселию «перед лицом Ягве». Здесь люди ощущали себя как бы в гостях у своего Бога. Храмовые дворы представляли собой в эти дни красочное зрелище. Повсюду дымились костры, варилось мясо, жарились туши; на циновках и прямо на земле сидели многочисленные паломники. Они пели старинные песни под звуки арф, плясали и пили вино.

Это была добродушная бытовая религия, в которой народ видел свое, исконное, родное и которая помогала ему снимать с себя бремя тревог и забот. В ее стоячей воде, казалось, уже не могло родиться ни что великое, и жертвенный дым как бы означал, что светоч погас навсегда.

Но произошло чудо. Дух прорвался через наслоения лубочного крестьянского благочестия. Уже в то время, когда Сыны Пророческие торжествовали свою победу, он тихо стучался в двери, он уже жил незаметно рядом с верованиями толпы. И вот пришел день, когда вестником его явился новый пророк…

То был один из самых решительных переломов в религиозном сознании Израиля. Преемником Авраама и Моисея стал тоже пастух — третий созидатель ветхозаветной религии.

Это происходило около 760 года до н. э. Была осень, и близился праздник урожая. Как обычно в это время, горы Эфраима оживились; вереницы людей тянулись на юг. Они шли пешком, ехали верхом на ослах и в повозках. Целью их путешествия был Бетэль, скрывавшийся за холмами на рубеже Израиля и Иудеи. Там, среди обнаженных валунов, овеваемых ветром, в царском храме обитал сам Ягве: согласно преданию, именно в Бетэле патриарх Иаков видел некогда лестницу, поднимающуюся к небу.

С трепетом вступают богомольцы на священную землю «Дома Божия», чьи окрестности так мало похожи на приветливые зеленые луга Эфраима. Блеяние овец и звуки шагов нарушают тишину святилища.

Врата храма открыты. Каждый может созерцать изображение священного быка, служащее подножием незримому Богу. Впрочем, многие простые люди уверены, что этот «золотой телец» и есть сам Ягве.

Вот уже поднимается к небу дым от первой жертвы. Люди располагаются рядами, пришло время праздничной трапезы. Постепенно скованность и робость проходят. Воцаряется непринужденное веселие, столь обычное для жертвенных пиров.

Внезапно среди каменных столбов появляется фигур человека. Он в пастушеской одежде, однако в нем нет неуверенности простолюдина. Без слов проходит он на возвышение, откуда храмовые пророки возвещают волю Ягве. Все смолкают, ожидая, что скажет человек Божий, не открыт ли ему наконец срок наступления Дня Господня?

Но человек Божий, сверкая глазами, внезапно выкрикивает в напряженной тишине:

Так говорит Владыка Ягве:

Опустошены будут жертвенники Иакова,

и разрушены будут святилища Израиля.

И восстану с мечтом против дома Иеровоамова!

Среди беспечных и веселых паломников слова эти летят как камни, выпущенные из пращи. Гул голосов, испуганные лица: что он говорит? Кто он? Откуда? Засуетились и служителя храма. Они хорошо знают, кто этот проповедник. Не первый раз мятежные речи Амоса из Текои иудейской возмущают народ. Старший священник Амация уже посылал в Самарию донос о том, что новоявленный пророк «производит мятеж против царя и земля не может терпеть его слов».

Чтобы праздник не был нарушен, Амация спешит уладить дело. Это не легко; пророкам позволяется говорить многое, ибо они изрекают не от себя, а от Духа Господня.

— Прорицатель, — говорит раздраженно священник, — иди-ка ты в землю Иудейскую и там зарабатывай себе хлеб, и там пророчествуй, а в Бетэле не пророчествуй, потому что он — царское святилище и жилище царя.

— Я не пророк, — отвечает иудей сурово, — и не Сын Пророческий. Я пастух и ухаживаю за сикоморами. Ягве призвал меня от овец моих и сказал: иди, возвести народу Моему Израилю.

И вновь, невзирая на угрозы, Амос повторяет свои пугающие слова, бросая в лицо эфраимитам страшную правду, а затем исчезает. Богомольцы расходятся смущенные и опечаленные. Они вспоминают все недавние события, которые можно истолковать как проявление небесного гнева. Не помрачилось ли солнце несколько лет назад? Не косил ли мор людей по всему Востоку? Не истребила ли саранча многие посевы? Если действительно Бог говорил устами этого пастуха, то воистину доселе они были слепцами.

Между тем Амос, покинув Бетэль, продолжает свое дело. Зная, что отныне путь в царские святилища закрыт для него, он решает поступить так, как до него не поступал ни один пророк Израиля: записать свои видения и откровения, чтобы весь народ знал волю Господню.