Бен-Гур - Лью Уоллес

По иудейскому исчислению встреча мудрецов, описанная в предыдущих главах, произошла в двадцать пятый день третьего месяца года, то есть, двадцать пятого декабря. Год был второй от сто девяносто третьей Олимпиады или семьсот сорок седьмой от основания Рима, шестьдесят седьмой год Ирода Великого и тридцать пятый год его правления, четвертый до начала Христианской эры. Часы по еврейскому обычаю считались от восхода солнца, и в первый час дня торговля у Иоффских ворот была очень оживленной. Массивные ворота стояли открытыми с рассвета. Бизнес, всегда агрессивный, проник сквозь них в узкий проход и во двор, который под стенами большой башни входил в город.

Поскольку хотя бы беглое знакомство с народом Святого Города, как чужестранцами, так и его постоянными обитателями, необходимо для понимания некоторых из последующих страниц, не помешает нам задержаться здесь и понаблюдать за разворачивающимися сценами.

Если описать происходящее здесь одним словом, мы скажем: смешение — смешение действий, звуков, цветов и вещей. Что в особенности относится ко двору и проходу. Они вымощены широкими необтесанными плитами, от которых отражается каждый звук, вливаясь в звенящее попурри торгового утра. Однако стоит немного потолкаться в толпе, немного присмотреться к заключающимся сделкам, и можно будет найти смысл в кажущемся хаосе.

Вот стоит осел, груженный корзинами с чечевицей, бобами, луком и огурцами, только что привезенными из садов и с террас Галилеи. Хозяин его, если не имеет постоянных клиентов, громко расхваливает свой товар. Ничего не может быть проще, чем костюм галилеянина: сандалии и небеленое, некрашеное одеяло, перекинутое через плечо и подпоясанное в талии. Рядом опустился на колени верблюд, груженный коробками и корзинами, замысловато притороченными к громадному седлу. Владелец его — египтянин, маленький, вертлявый, с лицом, цвет которого многим обязан пыли дорог и пескам пустыни. На нем линялая феска и просторный неподпоясанный балахон без рукавов. Ноги босы. Уставший под ношей верблюд стонет и временами показывает зубы, но человек равнодушно прохаживается вокруг и непрерывно расхваливает свежие фрукты из Кедрона: виноград, финики, фиги, яблоки и гранаты.

В углу, где проход соединяется с двором, сидят несколько женщин, прислонившихся спинами к камням стены. Судя по платью, они принадлежат к беднейшему населению страны: полотняные рубахи до пят, слабо подпоясанные в талии, и покрывала, достаточно широкие, чтобы, скрыв голову, завернуть и плечи. Их товар находится в глиняных кувшинах, таких же, в каких до сих пор носят воду на Востоке, и кожаных бутылках. Между кувшинов и бутылок на каменных плитах кувыркается, не обращая внимания на холод и толпу, полдюжины полуголых ребятишек, чьи коричневые тела, агатовые глаза и жесткие черные волосы говорят о крови Израиля. Временами матери выглядывают из-под покрывал и на местном диалекте скромно зовут покупателей: в бутылках — «мед виноградников», в кувшинах — «крепкое питье». Призывы их обычно теряются в общем шуме, и женщины не выдерживают конкуренции смуглых босоногих малых в грязных туниках и с длинными бородами, бродящих повсюду с бутылками на спинах, крича: «Мед, а не вино! Виноградники Ен-Геди!» Когда покупатель останавливает кого-нибудь из них, бутылка появляется из-за спины, вытаскивается пробка, и в подставленную чашу льется темно-красная кровь солнечных ягод.

В толчее торговцев драгоценностями — остроглазых мужчин, одетых в алое и голубое, с огромными белыми тюрбанами на головах, хорошо знающих, какая сила заключена в сиянии ожерелья из алмазов и блеске золота, откованного в браслет или серьгу, — продавцов домашней утвари, одежды, благовонных умащиваний, всяческих мелочей, столь же замысловатых, сколь полезных, здесь и там вкраплены животные: ослы, лошади, телята, овцы, блеющие козы и неуклюжие верблюды; животные всех родов за исключением запрещенных законом свиней. Все это во множестве, и не в одном месте, а повсюду.

Рассмотрев продавцов и их товар, читателю следует обратить внимание на покупателей.

ГЛАВА VII

Типы у Иоффских ворот

Давайте встанем у ворот и дадим работу своим глазам и ушам.

И вовремя! Вот идут двое, представляющие наиболее примечательное сословье.

— Боги! Как же холодно! — говорит один из них, мощный воин в доспехах; на голове его бронзовый шлем, на теле — сверкающая нагрудная пластина и юбка из металлических чешуи. — Как же холодно! Помнишь, Кай, ту пещеру у нас дома, в Комитиуме, где, говорят, вход в нижний мир? Клянусь Плутоном, я готов отправиться туда, чтобы согреться!

Тот, к кому обращаются, сбрасывает капюшон военного плаща, открывая голову, и отвечает с иронической улыбкой:

— Шлемы легиона, который победил Марка Антония, были полны галльского снега, но ты, мой бедный друг, ты только что из Египта, и в твоей крови еще его лето.

С последними словами они исчезают в проходе. Даже если бы они молчали, доспехи и тяжелый шаг позволили бы узнать римских солдат.

За ними из толпы показывается еврей, узкокостный, с круглыми плечами, одетый в грубый коричневый бурнус; на глаза, лицо и спину спускаются сбитые, как войлок, волосы. Встречающие его смеются, если не делают чего похуже, ибо это назарей, член презираемой секты, которая не признает книг Моисея, подвергающей себя ужасным обетам и расхаживающей нестриженной, пока они не будут исполнены.

Пока мы следим за его удалением, толпа внезапно раздается с пронзительными криками. А вот и причина: человек, еврей по лицу и одежде. На голове его платок из снежно-белого льна, удерживаемый шелковым шнуром, халат богато расшит, красный кушак с золотой бахромой несколько раз обвивает стан. Повадка его спокойна, он даже посмеивается над теми, кто с такой поспешностью освобождает дорогу. Прокаженный? Нет, просто самаритянин. Толпа, будь спрошена, назвала бы его выродком, ассирийцем, прикосновение к которому — даже к краю одежды — оскверняет. На самом деле вражда обязана не вопросу чистоты крови. Когда Давид, поддерживаемый только Иудой, поставил свой трон на горе Сион, десять племен отправились в Сегем, город, гораздо более старый и в те времена гораздо более богатый священными воспоминаниями. Окончательный союз племен не разрешил этого спора. Самаритяне привержены своему святилищу в Геризиме и, утверждая его высшую святость, смеются над гневом книжников Иерусалима. Для иудеев общение с самаритянами запрещено навсегда.

Когда самаритянин входит под арку ворот, показываются три человека, невольно привлекающих наш взгляд. У них необычная осанка, и люди эти, очевидно, обладают огромной силой; глаза у них голубые, а кожа настолько белая, что под ней видны, будто нарисованные карандашом, вены. Светлые волосы коротко подстрижены, небольшие круглые головы покоятся на мощных, как стволы деревьев, шеях. На них открытые на груди шерстяные туники, оставляющие голыми руки и ноги, так развитые, что сразу приходит в голову мысль об арене; а если добавить до оскорбительности непринужденные манеры, мы перестанем удивляться тому, с какой готовностью уступают им дорогу, провожая потом взглядами. Это гладиаторы — борцы, бегуны, боксеры, бойцы на мечах; профессионалы, неведомые Иудее до прихода римлян, привозимые, по традиции, из галльских провинций или славянских племен Дануба.

— Клянусь Бахусом! — говорит один из них, играя бицепсом, — черепа у них не прочнее яичной скорлупы.

Хищный взгляд, сопровождающий жест, настолько отвратителен, что мы рады отвлечься чем-нибудь более приятным.

Напротив нас торговец фруктами. Он лыс, с длинным лицом и похожим на орлиный клюв носом. Сидит он на ковре, расстеленном прямо в пыли, за спиной у него стена, над головой — скудный полог, а вокруг на низеньких скамеечках расставлены плетеные лотки, полные миндаля, винограда, фиг и гранатов. К нему сейчас подходит человек, столь же властно привлекающий наш взгляд, как гладиаторы, но совсем по другой причине: он по-настоящему прекрасен, каким может быть только грек. Его вьющиеся волосы схвачены миртовым венком с бледными цветами и полузрелыми ягодами. Алая туника тончайшей шерсти подпоясана кожаным поясом с невероятной золотой пряжкой, а подол расшит тем же царским металлом; шерстяной шарф из белых и желтых нитей, обвив горло, падает на спину, обнаженные руки и ноги белы, как слоновая кость, и кажутся как она отполированными, что говорит о душистых ваннах, масле, щетках и щипцах.

Торговец кланяется.

— Что у тебя сегодня, о сын Пафоса? — говорит молодой грек, глядя более на лотки, нежели на киприота. — Я голоден. Что у тебя найдется для завтрака?

— Фрукты с Педия, какими завтракают певцы Антиохии, чтобы восстановить свои голоса, — гнусаво отвечает торговец.

— Твои фиги не помогут певцам Антиохии! — говорит грек. — Ты поклоняешься Афродите — я тоже, что доказывает этот мирт, а потому скажу тебе, что в их голосах холод каспийских ветров. Видишь этот пояс? — подарок могущественной Саломеи…