Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - Николай Чернышевский

– Да.

– То-то же и есть. И вы вошли в аристократическое общество?

– Да.

– А ваш муж?

– Конечно, и его не могут не принимать хорошо в тех домах, которые дружны со мною.

– То-то же и есть. Это хорошая вещь, подружиться с аристократами, не переставая быть демократом. Как ему было втереться самому? Первое, собственно его-то и не впустили бы; второе, стараясь втереться, испортил бы репутацию демократа. Ныне, известно, всё реформы; реформировать должны демократы. Надобно было и залезть в высший круг и сберечь свою славу, что он дельный реформатор. Удалось, как видите. И я думаю, он говорит друзьям-демократам в минуты откровенности: «Против воли якшаюсь с аристократами и продолжаю ненавидеть их». – Так думает Рязанцев, – вероятно, не сам выдумал, слышал от него. – Хорошо. Вы производите эффект; за вами ухаживают; а вы неглупая женщина. Что же из этого? – Натурально: «Прошу тебя, душа моя, будь любезна с таким, он мне нужен». – «Душа моя, прошу тебя, будь очаровательно мила с женою, или с сестрою, или с теткою такого-то, он мне нужен», – позвольте спросить, так ли? – Да и спрашивать нечего. – В чем же, оказывается, вся сущность дела? – «Я беру вас, mademoiselle, переименоваться в madame и помогать моим делам». – Вы помогаете. Чего ж ему больше? – Больше ничего и не требуется.

Раздался звонок. По манере звонить Волгин узнал жену.

Ну, вот и Лидия Васильевна. Да-с, чего же ему больше? Вашего расположения? – Вот, очень нужно оно ему. Если оно было важностью для него, он и сохранил бы его, вы сами сказали. – Чем ему огорчаться? – Что он, маленький ребенок, что ли? – Не знал он вперед, что если женщина окружена поклонниками и потеряла расположение к мужу, то увлечется кем-нибудь другим? – Зачем же он не берег вашего расположения? – Значит, сам решил: «Душа моя, конечно, для мужа неприятно, если жена увлекается другим, ноты видишь, у меня много интересов гораздо поважнее этого. Мне с тобою некогда нянчиться, душа моя. Знаю, ты увлечешься кем-нибудь, – но, душа моя, продолжай усердно помогать мне в делах, более важных для меня». Теперь, вы видите…

Взошла Волгина. Савелова бросилась на шею к ней. Пока она душила и заливала слезами Лидию Васильевну, он перебирал пальцами бороду: ловко ли уйти, не договоривши, – и особенно, когда говорил с горячим участием? – Неловко. – Но случай уйти не раскланиваясь был очень хорош. Раскланиваться! – Да; если пропустить эту минуту, надобно будет раскланиваться. – Он пятился к двери и благополучно исчез.

Вчера Савелова с трепетом возвращалась домой. Нивельзин оставил ей в магазине записку, наскоро написанную карандашом: «Он подозревал. Но опасность совершенно миновала. Благодарите Волгину». Магазинщица также успокаивала ее. Но она все-таки боялась. Напрасно. Перчатка Волгиной имела полный успех. Савелов был уже дома, когда жена, сделавши несколько визитов, чтобы дать себе время сколько-нибудь оправиться от волнения, вернулась. Муж, против обыкновения, встретил ее: он дожидался! – Это снова испугало ее. Он очень ласково обнял ее и, как ей показалось, не заметил ее смущения. Она ободрилась и успела подавить свое замешательство. Но все она еще не знала, как понимать его ласковость и веселость. Не притворяется ли он, чтобы лучше можно было продолжать следить? – Но ушедши в свою комнату раздеться, она увидела на столике у трюмо новую коробочку. Это был дорогой браслет; слишком дорогой по доходам ее мужа. Такого дорогого подарка он не мог бы сделать для притворства: видно было, что в самом деле он был в восторге, забыл расчет от радости. Теперь она перестала сомневаться. Но как ей тяжело было идти благодарить за подарок! – За подарок, который сделан обманщице обманутым мужем!..

Она с неподдельным чувством говорила о том, как мучительно было для нее лицемерить перед мужем. Она получила награду за верность! – Муж был в этой новой сцене совершенно доверчив; ему было даже как будто бы совестно за себя перед женою. Если б она захотела, она могла вырвать у него признание, что он подозревал ее, – он стал бы просить прощения! – Но ей и без того было слишком тяжело: она получила награду за верность!

Пусть он перестал подозревать, но надолго ли? – стала говорить Волгина. – Такие опасные отношения не могут продолжаться.

При первых словах ее об этом Савелова заплакала.

Чего вы требуете от меня? – Чтобы я разлюбила Нивельзина? Чтобы я перестала видеть его? – Я не могу.

Волгина была проникнута сожалением о бедной женщине; но эти слова очень дурно подействовали на нее. С чего она вздумала, что от нее требуют бросить Нивельзина? – Волгина должна была сделать усилие над собою, чтоб не отвечать резко. Но не могла принудить себя говорить с прежнею нежностью. Она не могла притворяться; все, что она могла, было только сдерживать себя.

– Я не говорила, чтоб вы бросили Нивельзина, – сказала она. – Я сказала только, что это не может продолжаться так; и вы сами должна понимать: не может. Ваше положение слишком опасно и тяжело. Как вы думаете выйти из него?

Савелова не заметила перемены в ней. Плакала, плакала, и опять бросилась на шею к ней. – Волгина подавила свою досаду.

– Я слышала, что Нивельзин очень хороший человек; правда это? Я слышала также, что он перестал быть ветреником, и я расположена думать, что он серьезно любит вас, – так и вам кажется? Или я ошибаюсь?

Савелова стала с энтузиазмом говорить о Нивельзине.

– Верю всему, что вы говорите о нем и об искренности его любви к вам. Но я жду, на что же вы решитесь.

Савелова плакала. – Помогите мне!

– Вы видели, я и без вашей просьбы помогала вам.

– Посоветуйте мне; что мне делать.

– Послушайте, в таких важных делах нельзя поступать по чужому совету. Решайтесь сами так или иначе.

Савелова плакала. Я не знаю, на что мне решиться… Давно он убеждает меня бросить мужа… Помогите мне, посоветуйте!..

– Ах, вот что! – сказала Волгина с досадою, но опять подавила ее. – Он убеждал вас. Почему же вы не решались? – Вы не были уверены в том, что его любовь прочна?

– Нет, нет!.. Я знаю, он любит меня!.. – Она продолжала плакать. – Помогите мне, посоветуйте, что мне делать…

Советовать вам я не могу. Вы не ребенок. Помочь? – Извольте. Вы понимаете, что это не может продолжаться так. Если вы не решаетесь бросить мужа, я пошлю моего мужа вытребовать от Нивельзина, чтобы он не видел вас больше. Вы говорите, Нивельзин благородный человек и искренне любит вас, – и я думаю, что это правда; не сомневайтесь же, он поймет необходимость повиноваться…

Савелова слушала, как убитая. Встрепенулась и с энтузиазмом воскликнула: – Я решаюсь бросить мужа.

Я очень рада, если так, – сказала Волгина. – Я начинала терять терпение с вами. – Она стала ободрять Савелову и сделалась опять ласковою; ободряла, хвалила. – Савелова экзальтировалась и была совершенно счастлива своею решимостью.

– Ну, что, голубочка? – спросил Волгин, обертываясь от письменного стола к жене, которая, проводивши Савелову, шла к нему. – Знаешь, она мне понравилась: в сущности, хорошая женщина. Хочет бросить мужа?

– Да. Нивельзин уже предлагал ей это. Остается только, чтобы ты отправился к нему, сказал, что она согласна. Ты говорил мне, нужно трое суток, чтобы получить заграничный паспорт.

– Это обыкновенным порядком, голубочка. Если захотеть, можно и скорее.

– Помню, ты говорил. Но я уже сказала ей, три дня…

– Зачем же ты сказала, голубочка, «три дня», когда можно б и скорее? – не утерпел не сказать Волгин. Если он не мог пояснить, то уже непременно желал пояснений.

– Было бы долго говорить, мой друг: тебе надобно поскорее идти к нему. Но, между прочим, я сказала так и потому, что вовсе нет надобности подымать шум особенными хлопотами.

– Это твоя правда, голубочка, – согласился муж.

– У меня была и другая причина; но после, когда будет время говорить. Может быть, я и ошибаюсь. Но некогда заводить длинный разговор. – Я сказала ей, что она не должна теперь ни видеться с ним, ни переписываться. Ты…

– Натурально, голубочка, – не преминул пояснить муж. – Им обоим надобно теперь держать себя посмирнее, чтобы не возбудить как-нибудь нового подозрения. Значит, и я должен сказать ему: не ищите видеться и не пишите. – Он взял фуражку: – Как же теперь условие? – Берет паспорт себе и еще какой-нибудь женский – не на ее имя, конечно, голубочка? – Натурально, немудрено: ну, там швея какая-нибудь, француженка, едет за границу. Понимаю это. Значит, только время и место.

– В четверг, в одиннадцать часов вечера…

– Правда, голубочка, – не мог не пояснить Волгин одиннадцать – будет уже ночь. Раньше – еще светло.

На каждом слове задерживаемая его основательными пояснениями, Волгина досказала и остальные подробности.