Зеро - Эрик Ластбадер

Дзёдзи, как и Масаси, унаследовал от отца сходство с волком, но если младший брат казался зверем сильным и жестоким, то средний выглядел поджарым и облезлым. Дзёдзи и впрямь рос болезненным ребенком, мать любила его до безумия и вечно с ним нянчилась. Да и потом он превратился в хилого, вялого подростка. Но правдой было и то, что, повзрослев, он окреп, никогда не болел и редко уставал. При звериной выносливости и необычайной работоспособности Дзёдзи неплохо шевелил мозгами и, пока был жив отец, вел всю бухгалтерию клана. Это означало, что он посвящен во все семейные тайны и ничто на свете не может заставить его выдать их.

Черные, глубоко посаженные глаза Дзёдзи воззрились на младшего брата, шествующего сквозь толпу с победоносным видом триумфатора. Хотя Масаси в последнее время частенько открыто перечил отцу, ему было не занимать обаяния, умения привлечь людей на свою сторону и повести их за собой. Логично предположить, что «лейтенанты», взвинченные последними событиями и озабоченные своим будущим, охотно потянутся за ним, и Масаси станет правой рукой Дзёдзи.

Дзёдзи подождал, пока брат доберется до помоста, и поднял руку, призывая к молчанию.

— Наш оябун умер, — без вступления начал Дзёдзи. — А теперь вот и Хироси, любимый наш брат, удостоенный чести стать новым оябуном Таки-гуми, безвременно вырван из лона нашей семьи. Отныне я, как следующий по старшинству, буду делать все, что в моих силах, дабы сохранить наследие и претворить в жизнь мечту Ватаро Таки. — Он склонил голову и на мгновение застыл, прежде чем удалиться.

И тут он с удивлением увидел, что на его место выходит Масаси.

Тот выступил вперед и обратился к собранию.

— Когда мой отец, Ватаро Таки, скончался, об этой утрате скорбела вся нация, — начал он. — Во время похорон проститься с ним пришли тысячи людей. Дань уважения отдали главы государств, министры, президенты корпораций и политические лидеры. Присутствовал даже посланник самого императора. — Масаси обвел взглядом слушателей, обжигая горящими глазами то «лейтенанта», то кобуна. — Почему они это сделали? Потому что мой отец был выдающимся человеком, столпом власти, к которому любой член нашей большой семьи мог обратиться за поддержкой и защитой. Враги же боялись его пуще смерти, с ними он был свиреп, как лев.

Теперь он нас покинул, и я прошу вас задуматься над тем, какое будущее нас всех ожидает. Мы осиротели. К кому обратиться за советом и помощью в эти тревожные времена? Кто даст гарантию, что враги будут, как прежде, держаться на почтительном расстоянии?

Я говорю не только о соперничающих с нами кланах. Исторически сложилось так, что Таки-гуми всегда первым вставал на защиту Японии от русской экспансии. От нас до Советского Союза меньше сотни миль. Советы относятся к нам с опаской и недоверием и, как некогда американцы, выискивают возможность подчинить нас своему влиянию и поработить. Вот против чего мой отец боролся всю жизнь. Мы должны продолжить его дело.

Взор Масаси блуждал по залу, он пристально и проникновенно вглядывался то в одного слушателя, то в другого. Голос его, будто у искушенного оратора, грозно понижался, а потом нарастал и начинал звенеть с призывным пафосом.

— Весь вопрос в том, сумеет ли Таки-гуми сохранить первенство среди кланов якудзы? Или нас окружат многочисленные, алчущие добычи враги и будут вырывать у нас кусок за куском, пока не отберут все, сведя на нет наш некогда гордый род?

Смею утверждать, что ответ для вас уже очевиден. Обеспечить прекрасное, мудрое руководство делами клана, не отступая от пути и традиций Ватаро Таки, был способен мой возлюбленный брат Хироси. Но Хироси умер. Пал от руки наемного убийцы по кличке Зеро. Кто из наших врагов нанял негодяя? Кому понадобилось в час тяжкого семейного горя добавить нам скорби и страданий, чтобы, цинично воспользовавшись нашей слабостью, урвать себе кусок пожирнее?

Так вот, я утверждаю, что сейчас наша самая насущная задача состоит в том, чтобы обеспечить будущее Таки-гуми. Либо мы, расколотые и ослабленные врагами, вскоре погибнем, либо, сплотив свои ряды, став более воинственными и беспощадными, лишим сил и подавим тех, кто в противном случае сокрушит нас.

Мы вступаем в полосу кризиса. Наступают отчаянные времена, как для якудзы, так и для всей Японии. Наша семья, гордость якудзы, должна стремиться занять подобающее ей место в международном бизнесе. Будучи японцами, мы обязаны добиваться равенства нашей нации с остальными нациями мира, равноправия, в котором великие державы всегда отказывали жителям наших крошечных островов. Я призываю вас присоединиться к борьбе за будущее, в котором нас ждут лишь слава и процветание! И к такому будущему наш дом может привести только один оябун — это я, Масаси Таки!

Лицо Дзёдзи посерело, он был ошеломлен и оглушен восторженным ревом и рукоплесканиями, которыми общее собрание клана ответило его брату. Дзёдзи слушал его слова со смешанным чувством изумления и ужаса, и теперь, скованный страхом, безвольно смотрел на этих людей, в едином порыве вскочивших с мест, словно войско пехотинцев по сигналу к выступлению.

Он перестал слышать звуки, перед глазами все смешалось, завертелись искаженные безумным исступлением лица с разинутыми ртами...

Очнувшись, Дзёдзи Таки торопливо покинул зал. Он сгорал от стыда и унижения.

Строго говоря, Джоунас Сэммартин не был дядькой Майкла Досса. Во всяком случае, по крови. Но благодаря многолетней дружбе с отцом Майкла он стал Филиппу Доссу даже более близким человеком, чем кровные родственники, от которых тот в свое время отдалился.

Филипп Досс любил Джоунаса, как брата. Он доверил ему благополучие своей семьи и собственную жизнь. Вот почему не мать или сестра, а именно дядя Сэмми позвонил Майклу в Париж. А возможно, еще и потому, что Сэммартин был шефом Филиппа Досса.

Так или иначе, дядю Сэмми любили все члены семьи.

Филипп Досс нечасто бывал дома, так что Джоунас Сэммартин во многом заменял его детям отца. В свои редкие и всегда неожиданные наезды домой отец никогда не забывал привезти из стран, по которым ему доводилось путешествовать, подарки детям, но воспитанием и учебой его сына ведал Джоунас. Дядя Сэмми играл с Майклом в ковбоев и индейцев, когда тот был совсем ребенком. Они часами выслеживали и подстерегали друг друга, оглашая округу дикими воплями и завываниями. А когда Майкл отправился учиться в Японию и взял за правило хотя бы раз в год приезжать домой, именно дядя Сэмми всегда приходил к нему на день рожденья.

Так было всегда, сколько Майкл помнил себя. И в детстве, и в отрочестве он часто задавался вопросом, что значит иметь настоящего отца, который всегда с тобой, с которым каждый день можно поиграть в мяч или обсудить важные дела. Теперь, подумал он, ему этого уже никогда не узнать.

Самолет пошел на снижение над Международным аэропортом. Сверху Вашингтон казался серым. Майкл не был здесь всего десять лет, но впечатление возникало такое, будто минула целая вечность.

Пройдя таможню и иммиграционный контроль, Майкл получил багаж и взял напрокат автомобиль.

По дороге он сам себе удивлялся: городская планировка была настолько свежа в памяти, что он безо всяких усилий находил дорогу. Не домой, как сказал по телефону дядя Сэм-ми, а всего лишь к дому родителей.

До Даллеса было далеко. Майкл решил ехать по Литтл-ривер Тэрнпайк, а не по прямому Южному шоссе. Его путь лежал мимо Фэрфакса, где работал отец и где дядя Сэмми, должно быть, восседал в своем чиновном кресле. Сэммартин был директором правительственного агентства под скромной вывеской МЭТБ — «Международное экспортно-торговое бюро».

Кроме того, подумал Майкл, неплохо прокатиться вдоль берегов Потомака, полюбоваться вишневыми деревьями в цвету, которые так напоминают о сельской Японии, где он учился фехтованию и живописи.

Конечный пункт своей поездки он увидел издали — дом, покрытый свежей белой краской, стоял на окраине Беллэйвена, на западном берегу реки южнее Александрии. Дядя Сэмми выразился вполне в своем духе: «Домой, в Вашингтон». Не в Беллэйвен, а в Вашингтон. Для него это название олицетворяло державную власть и величие.

Дом Доссов всегда, даже когда в нем жили дети, казался чрезмерно большим для их семьи. Чего стоил один помпезный портик с дорическими колоннами! Под ним, должно быть, все так же гуляет звонкое эхо, хотя некому уже хлопать в ладоши и перекликаться.

Здание высилось над Потомаком на пригорке, по которому взбегала лужайка, обсаженная по краям березами и ольховником. Ближе к дому росли две старые плакучие ивы, на одну из которых Майкл в детстве любил забираться и сидеть там в развилке ствола, словно в гигантском шалаше.

По обе стороны от портика буйно цвели азалии, но время жимолости и ложных апельсинов еще не подоспело.

Когда Майкл направился от ворот к дому по дорожке, вымощенной красным кирпичом, дверь открылась, и он увидел мать. Она была бледна, одета, как всегда, безупречно и со вкусом — в черный костюм-тройку с бриллиантовой брошью, скреплявшей воротник шелковой блузки.