Всё впервые - Виктор Курьянов

– Ладно, Толяна ещё возьмём, хорошо?

Назавтра, спрятавшись в переулке за оградой, они втроем наблюдали как у входа в ДК «Металлург» появились одна за другой три девушки. Народу на дневной сеанс было немного, и девушек хорошо можно было разглядеть. Сначала они стояли недалеко от входа, изредка поглядывая по сторонам. Потом начали прохаживаться вдоль фасада, заходить и выходить обратно из кассового зала.

Мишка показывал:

– Вот Людка, видишь, в сером пальто, это ей последнее письмо писали. Вовремя пришла – отличница, я ж говорил!

– А эта в белых валеночках моя новенькая из 10-й школы. Опоздала всего на пять минут. Но видно не нарочно, … запыхалась! Живёт далеко, у парка.

– Миша, а зачем сразу трём?

– А что время тратить на каждую!

– А смысл какой? Вдруг они знакомы? Разоблачат тебя?

– Да, ты что! Они из разных школ, в своей, чтобы разговоров не было, вообще ни с кем не связываюсь. Если даже знакомы, они постесняются сказать, что парня ждут! А мне со стороны видно, кто вовремя пришёл, кто опоздал. Сколько ждать будут.

Первой, прождав всего минут пять, ушла Валя, последней, продержавшись полчаса Люда.

– Вот с ней и будем заниматься, – сказал Мишка, – Валька слишком строптивая, пусть подождет.

– Миш, назначил, а сам не пришёл, они же обидятся?

– Для друзей обидно, а тут другое, тут важно чувства пробудить, чтобы обижалась, ревновала, чтобы обо мне думала постоянно. Сейчас переживать начнут, ночь спать не будут, – он засмеялся. – А завтра записки пришлют. С Валькой на катке встретимся, что-нибудь совру. Пусть видит, что не очень-то она мне и нужна.

Следующие две недели ушли на переписку с Людой. И тут Мишка ещё больше удивил Витька. Понятно, что парень он симпатичный. Среднего роста голубоглазый блондин, и нос у него прямой, а не курносый, как у многих из них, понятно, что многим девчонкам он напоминал Есенина, стихами которого все тогда увлекались. И одевался он намного лучше остальных, не зря мать в магазине работала. Полупальто с шалевым воротником, шапка пирожок, а не ушанка как у них. Ему не надо было заправлять брюки в валенки, брюки у него спускались свободно на тёплые ботинки. На школьные вечера и на танцы в клубе он приходил в сером тонком пуловере и белой рубашке. Но брал он всё-таки не этим.

Витёк понял это, когда Мишка стал приносить в школу черновики писем. Это были не обычные записки, которые Витёк видел до этого, вроде: «Ты мне нравишься, хочу с тобой дружить, давай встретимся…». У Семёнова это были послания страдающей от непонимания души: тут и одиночество, и обманутое сердце, и женская неверность. И всегда немного надежды, что может в мире есть и другая подобная душа. Витёк диву давался, такие мысли, такая глубина, откуда это у Мишки, которого он знал, как облупленного? Вроде смешно? Но ведь действует! Исправляя ошибки, Витёк стал чувствовать в его посланиях что-то немного знакомое, как будто встретил мельком виденное когда-то в толпе лицо. Вот эти противопоставления он точно где-то встречал:

«Я был скромен – меня обвиняли в притворстве, родители меня не любит – я стал злым и грубым, я говорю правду – мне не верят, в душе моей отчаяние, прикрытое весёлостью!»

Он, может быть, и не догадался, но увидел у Мишки книгу Лермонтова.

– Да, оттуда взял, немного переделал под себя, Печорин в этих делах хорошо разбирался.

Витёк, как и большинство учеников, только запоминал сюжет, имена героев, их характеристики. Лирику и описания природы бегло просматривал, выбрасывал из памяти эту муру. Мишка же пускал всё это в дело.

– Витёк, стишок, что ты мне давал, тоже пригодился! Я ей вопросик подкинул к этим строчкам:

– «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне!» Хочешь ли ты узнать настоящую любовь?

– Ну, и какой ответ?

– Какой, какой! Завтра придёт ко мне после школы. У меня мать уезжает на два дня в деревню к бабушке за продуктами. Приходите с Толяном, поучитесь, как девок надо уговаривать. Потом выпьем, у меня и переночевать можно, если сильно забалдеем.

Вечером Витёк сказал родителям, что завтра пойдет заниматься с отстающим. Он с первого класса занимался с двоечниками, поэтому мать не удивилась, была только рада, что в новом классе ему уже дали комсомольское поручение. Семёновых она знала ещё с детского сада.

– Предметов много, может, я останусь у них, а то темнеет рано, а фонарей там за рекой нет.

.На следующий день после уроков он пришёл домой, взял тетрадки и учебники на завтра. По пути зашёл за Толяном, вместе отправились к Мишке. Мишка уже поджидал их:

– Давайте садитесь в кладовку, одежду тоже туда берите. Как придём – услышите, я ногами на крыльце потопаю – дверь закрывайте, сидите тихо. Минут через десять буду, она к мосту придет. Они сели на табуретки, глаза привыкли к свету, Толян показал на щель в перегородке: «Смотри, тут видно немного». Витёк прищурил один глаз: «Ага, стол и край кровати. Гляди, а Мишка кровать уже приготовил, покрывало снял!». Они посмеивались над ним, но в душе- завидовали.

Скрип снега на тропинке, топот отряхиваемых ног, поворот ключа. Невнятный пока разговор. Они закрыли дверь.

– Люда, давай пальто повешу. Возьми тапочки – пол холодный, я печку только после школы затопил, – Мишка поставил пластинку, – старая пластинке, «Бесаме мучо», тебе нравится?

– Да, нравится. – А знаешь, как переводится? – Нет. – Целуй меня крепче!

Началась какая-то возня, видать Мишка её целовал и раздевал одновременно. Толян подтолкнул слегка друга, чтобы тоже посмотреть.

– Миша, что-то шуршит за стеной, ты слышишь?

Мишка, первый раз сказал, что ничего не слышит. Во второй раз соврал, что запер там кота, чтобы он к ней не приставал.

– Кто ни придёт, ко всем лезет, возле ног трётся, потом вся в шерсти будешь.

Миша начал красиво говорить о любви, повторять то, что Витёк читал в его письмах к ней. Для Толяна такие речи были в диковинку, он начал давиться смехом. У Мишки же дело шло на лад, видно верхнюю одежду всю снял, так как девушка сказала: «Миша, тут очень холодно». Мишка тихим, вкрадчивым голосом: «Сейчас согреемся …. любовью!»

Этого «согреемся» кладовка не выдержала. Оба зашлись от хохота, как на уроке, когда изнемогающие от напряженного внимания ученики вдруг получают возможность расслабиться и хохочут над самой простой шуткой.

Девушка, обозвала Мишку дураком и убежала. Пошли провожать Толяна, на обратном пути купили бутылку «Столичной». Сделали уроки, сложили тетради и учебники в портфели, чтобы утром не тратить время. Пожарили картошку, разогрели котлеты и сели ужинать. Выпили по две стопочки водки. Мишка рассказал, что отец пока дома постоянно ревнует мать, а сам частенько пропадает неделями. Наверное, разойдутся. Ему даже лучше будет, надоели эти страсти, постоянные ссоры. Витёк вспомнил:

– У меня тётя тоже так жила лет десять. Она красивая, муж – пьяница тоже ревновал, частенько её бил, она с дочкой даже к нам приезжала несколько раз жить, пряталась от него. Ушла от него, и теперь живёт спокойно.

– Ладно, давай угля подкинем на ночь, а то утром совсем холодно будет.

Утром, действительно, было холодно. Умылись, можно сказать, символически, плеснув пару пригоршней воды на лицо. Пожарили яичницу с салом. Сели за стол

– Давай допьем, чего оставлять, – Мишка достал припрятанную на всякий случай бутылку.

– Давай, тут как раз по сто грамм выйдет

Только они выпили – хлопнула входная дверь

На пороге стояла мать. Красивая, слегка полноватая, хорошо одетая женщина с двумя сумками в руках. Полвосьмого утра, единственный сын – школьник сидит за столом с бутылкой водки! Она старается, прёт эти чертовы сумки с мясом и картошкой, а сын? Сумки упали на пол, она поднесла руки к вискам как от внезапной боли: «Что за жизнь такая бл… я!? Муж потаскун! Сын – алкоголик!» Ошарашенные они бросили вилки, быстро оделись и пошли в школу. Мать не сказала больше ни слова, только села на табурет, охватив голову руками. Витёк впервые выпил утром – мост, подвешенный на тросах, легко покачивался под ногами, в начале февраля было уже тепло и солнечно – но радости не было.

Шли молча, Мишка чувствовал предстоящий вечером тяжёлый разговор с матерью. Витька же потрясло отчаяние Мишкиной матери. Женщина так выругалась! Он первый раз услышал такое от женщины. Вот и его мать, наверное также переживает, только не матерится.

Вот такая филология!

«К нам в Бутырскую тюрьму

залетели гуленьки.

Залететь-то залетели,

а отсюда ху… ки!»

Ну, Витёк-то залетел ненадолго, и был твердо уверен, как и все остальные советские люди, в своем «завтрашнем дне», в светлом будущем, которое наступит ровно через десять суток. Пять он уже отсидел. В тюрьме вместе с подследственными он оказался, то ли потому, что у дознавателя сначала было желание предъявить ему 206 ст. УК РСФСР, то ли в КПЗ места свободного не нашлось. Но, слава богу, кончилось все административкой. Да-да, вы правильно поняли, было это давно. Было это в те времена, когда ещё был жив СССР, а в нем помещалась и РСФСР, и все её четырнадцать разномастных, как от разных отцов, сестер. И у каждой свой УК, списанный, как и все остальные законы с УК старшей сестры. Если бы вы знали, как это здорово, знать наперед своё будущее, даже сидя в камере. Тем более радостно, что основания у милиции были, могли за «бакланку» и срок дать. Уже через три дня и еда стала казаться сносной – до этого он пил только чай с хлебом – и интерес к окружающим людям появился.