Флаг миноносца - Юлий Анненков

Один из самолетов пошел на корабль бреющим полетом, стреляя из пушек и пулеметов. Зимин почувствовал, что ему обожгло плечо, и в тот же момент он увидел, как флаг корабля, сорванный осколком с гафеля грот-мачты, упал на палубу. Зимин рванулся вперед, но не удержался на ногах и свалился грудью на штормовой леер, вцепившись в него обеими руками. К флагу уже бежали со всех сторон. Бодров поднял его и передал на кормовой мостик. Лейтенант Николаев укрепил флаг на конце ствола зенитного автомата. Кто-то из матросов тут же начал вращать маховик подъемного механизма.

Все, кто еще держался на ногах, повернулись к флагу. Их было человек сорок, а то и меньше. Они тесно сошлись вокруг орудия с флагом: Зимин, Николаев, Закутников, странно повзрослевший за это утро. Рядом с ним Бодров, матросы - Клычков, Гуляев в изодранных кровавых фланелевках. Кровь была всюду - на мокрой палубе, на поручнях и переборках, на замках разбитых орудий, даже на кормовом флаге, потому что в крови были руки боцмана Бодрова. Ветер расправил ленточки на бескозырках с золотой надписью "Ростов" и развернул бело-голубое полотнище над тонущим лидером.

- Справа десять - корабли! - закричал, срывая голос Косотруб.

Эсминцы из группы прикрытия самым полным шли навстречу лидеру, но они были слишком далеко, чтобы успеть. Арсеньев даже не обернулся на крик сигнальщика. Он видел только два "Юнкерса-87", которые разворачивались на боевой курс.

- По самолету! - крикнул Арсеньев.

Николаев, Клычков и Гуляев кинулись к последнему уцелевшему зенитному автомату. Застучали выстрелы. Пикировщик с воем обрушился на корабль.

Если бы эсминцы, спешившие на выручку, были ближе, с них могли бы увидеть, как от прямого попадания бомбы "Ростов" переломился пополам. Носовая часть тут же пошла ко дну, а кормовая, с обнажившимися винтами, все еще держалась на плаву. С кормового мостика грохотали выстрелы зенитного автомата.

Когда второй "юнкерс" спикировал на эти обломки корабля, снаряд угодил ему прямо в моторную группу. Самолет взорвался в воздухе, даже не долетев до воды. Это был последний выстрел "Ростова". В дыму и огне уже ничего нельзя было разобрать, но на поднятом в зенит орудийном стволе все еще развевался бело-голубой флаг с красной звездой.

Г Л А В А  II

МОРЯКИ

1. ЭТО НЕ ПОЛ, А ПАЛУБА

Сержант Сомин лежал на нарах в темной комнате и смотрел в окно. За окном тоже было темно и только изредка вспыхивали голубые затемненные фары. Справа и слева от Сомина лежали такие же, как и он, люди в измятых летних гимнастерках. Пахло мокрыми шинелями, новыми кирзовыми сапогами и еще чем-то, очень противным.

"Закурить, что ли?" - Он полез в карман, но вспомнил, что махорка кончилась еще вчера. "До каких же пор мы будем здесь торчать!" Отвернувшись от окна, Сомин закрылся с головой шинелью, и сразу она отгородила его от внешнего мира, а воспоминания двинулись в путь сами собой.

В девятнадцать лет детство кажется очень далеким, гораздо дальше, чем это бывает в более зрелом возрасте. Картины родного города, излучина реки, дом под красной крышей и собака во дворе промелькнули мгновенно. Потом Володя Сомин увидел себя уже в Москве студентом первого курса истфака.

Москва в представлении Сомина была неразрывно связана с Маринкой. Просто нельзя было себе представить, чтобы она не жила в этом городе. А сейчас Маринки нет, и неизвестно, где она. Как только Сомину пришло в голову страшное слово "эвакуация", все, что было до начала войны, отодвинулось на задний план, словно это происходило с кем-то другим милый неправдоподобный рассказ о чем-то далеком. Три месяца в армии были отдельной, новой и единственно реальной жизнью, хотя за это время Володя не видел ни одного фашиста, кроме тех, что были изображены на погрудных мишенях в учебном полку. Попытавшись припомнить первые дни войны, раньше всего он увидел мешки с песком, загораживающие витрины. На стенах домов намалеваны маскировочные клумбы и деревья. Первый плакат: Гитлер просунул свое рыло сквозь разорванный договор, а красноармеец всадил ему в лоб русский четырехгранный штык.

Воспоминания тех дней были очень четки, но не многочисленны. Память отбирала только то, что действовало сильнее всего. Например, первая бомба, разорвавшаяся в переулке, и оконные рамы, лежащие в комнате на полу. Или длинный зеленоватый "юнкерс" на площади Свердлова. Володя старался тогда представить себе, как падал этот самолет, когда его сбили наши зенитчики.

Вскоре ему самому пришлось стать зенитчиком. Он видел себя шагающим на призывной пункт по пустынному утреннему переулку. На стенах чернели надписи: "Бомбоубежище". На Володе была клетчатая кепка и новый костюм, а за плечами - туристский рюкзак, набитый до отказа. Впоследствии, за исключением авторучки и безопасной бритвы, не понадобилась ни одна вещь из взятых с собой. Все пришлось отослать.

В учебном полку были разные люди. Много таких же первокурсников, как Володя, которые воображали, что их сразу же пошлют на передовую. Были и люди постарше. Всех собрали в клубе. Володя подошел к репродуктору и включил его. Передавали какой-то марш. Хмурый командир с одной шпалой на петлицах преспокойно вытащил штепсель, смерив неодобрительным взглядом узкоплечего, худощавого паренька с чуть припухлыми губами и круглым подбородком. На его лице не было еше ни одной морщинки. Светлые глаза сердито смотрели на командира. "Ничего, обтешешься!" - подумал капитан.

- Как ваша фамилия? - спросил он.

- Моя? Сомин.

Сомин стоял перед капитаном, заложив за спину тонкие руки. На щеках у него выступил румянец. Густые брови насупились.

- Учтите себе, красноармеец Сомин, с этой минуты ничего здесь не делается без разрешения. Ясно?

Этот урок красноармейцу Сомину пришлось повторять еще не раз, но в общем в учебном полку ему понравилось. Он легко вскакивал в пять часов по окрику "Подъем!" и бежал в трусах на зарядку. Строевая, матчасть, стрелковая подготовка, уставы... Кажется, он неплохо усвоил за три месяца эту науку. Во всяком случае разбирался не хуже сержанта, командира отделения. Черт бы его побрал! Тупой попался парень, и чем не понравился ему Володя с первого дня? Наряд за нарядом - то за нечищеные сапоги, то за опоздание в строй на четверть минуты. Ну да ладно. Сейчас я сам сержант. Только нашу пушку мы изучали плохо. Ни разу не пришлось выстрелить, зато чистить и протирать - сколько угодно. "Попадете в часть - доучитесь!" успокаивал лейтенант. А где она, эта часть? Вот уже третью неделю валяюсь тут на формировочном. Казарменный двор бурлит как котел. Батареи формируются, получают матчасть и отправляются на фронт, а оттуда прибывают оборванные дикие люди, которые рассказывают страшные истории: "Немцы прут! Ничто не может их сдержать. У них много танков. Наши пушки не пробивают их броню". Такие разговоры приходилось слышать ежедневно, лежа на голых нарах в темной казарме или стоя в тесноте где-нибудь в коридоре, ожидая очереди в столовую. Кормили два раза в день, потому что кухня не поспевала. Времени свободного - хоть отбавляй. Валяйся на нарах от подъема до отбоя. В город не отпускали, но на тех, кто отлучался, смотрели сквозь пальцы. Лишь бы явился к вечерней поверке. Можно вдосталь походить по Москве.

"...А Москва становится все более хмурой. Без конца идут грузовики с солдатами, а сверху из окон падает на них черный снег. Это в учреждениях жгут архивы. Говорят, не сегодня-завтра немцы ворвутся в Москву. А чем защищаться? Палками? Оружия на формировочном пункте - ни у кого, кроме часовых. Поскорее бы попасть в строевую часть, в какую угодно. Лишь бы было оружие и командиры, которые знают, что нужно делать. А кому воевать, у нас найдется!" - думал он. - Вот сегодня послали регистрировать призывников. Сводчатый потолок огромного зала тонул во мраке. Над столиком слабо мерцала лампочка. Сомин сидел, зажатый со всех сторон людьми в гражданской одежде. Это были в большинстве случаев молодые деревенские парни. В полутьме они все казались на одно лицо. От усталости ручка выпадала из пальцев. А он писал, писал и писал на длинных серых листах: "Фамилия? Имя? Год рождения? Каким военкоматом призван?.." Сквозь монотонный гул толпы доносился рокот моторов - очередная батарея отправлялась на фронт. "Фамилия? Имя? Год рождения?.. Когда же я?" Он возвратился к себе на нары, разбитый физически и душевно. Спать он не мог. Мешали духота и мысли. Главным образом - мысли.

Володя откинул шинель и снова вытянулся на спине, положив руки под голову. Какой-то пожилой солдат рассказывал о фронте. В темноте мелькала ярким пятнышком его цигарка. Солдат говорил о "бешеной артиллерии". Сначала Сомин не обращал внимания. Ему надоели эти рассказы о немцах и их вооружении. Но скоро он начал прислушиваться. Речь, оказывается, шла не о немецкой, а о нашей артиллерии. На передовой появились какие-то новые пушки. Этих пушек немцы боялись.

Солдат взмахнул рукой, и огонек его цигарки вскинулся высоко вверх: