Дредноут - Чери Прист

Возле пациентов, нуждавшихся в срочной помощи, толпились, спина к спине, зад к заду, доктора. Медсестры, шаркая, сновали по узким проходам между койками так быстро, словно по торной дороге. Мерси на секунду остановилась здесь, чтобы окинуть взглядом увечных патриотов, лежащих там, где их оставили медики: либо на полу на носилках, либо возле коек старых пациентов, еще не освободивших места.

Потом она обогнала двух совещавшихся хирургов; не раз ее толкали ведрами для угля, черпаками с водой, подносами с лекарствами; она наткнулась на одного из мальчишек, которые передавали сообщения с этажа на этаж, от врача врачу. Мерси насчитала четырех таких гонцов, доставлявших клочки бумаги со скоростью телеграфной службы — и, пожалуй, гораздо исправнее.

Глубокий вдох. Один, другой. Нужно работать, нужно.

Протискиваясь между рядами, она добралась до перекрестка, где открывался вход в бывшую бальную залу судьи, которую они прозвали «больной», хоть каламбур получился скверным, поскольку тут собирали самых тяжелых пациентов с огнестрельными ранениями. Пуля — дура, она непредсказуема и безжалостна — всегда. Она впивается в тело, разрывая плоть; порой раненые конечности удерживаются лишь фрагментами костей и хрящей. Пули попадают в щеки, руки, ноги, глаза, оставляя на их месте кратеры. Иногда пуля пробивает легкое или расщепляет ребро.

Ничего, кроме ужаса, от пули не жди. А ядра и того хуже.

Тридцать кроватей было уже занято, около полудюжины изуродованных мужчин лежали на полу, измазанные по колено еще военной грязью, перевязанные такими черными бинтами, что трудно было сказать, запеклась ли на них кровь или это только земля с поля боя. Лица почти у всех были смертельно — уже смертельно — бледны, от кровопотери или же от шока после того, что им довелось увидеть. Да что там! Они и сейчас продолжали видеть это.

Они ждали в относительной тишине, слишком вымотанные, даже чтобы стонать. Один или двое хрипло просили пить, или умоляли подойти доктора, или звали далекую мать или жену. Многие где-то потеряли мундиры и кутались в одеяла, и прижимались друг к другу в поисках тепла, хотя в комнате с двух сторон жарко полыхали камины, огонь в которых поддерживали двое выздоравливающих.

Новая медсестра, девушка на несколько лет младше Мерси, стояла как вкопанная, оцепенев от необходимости делать все и сразу. Лишь прижатые к телу руки слабо подергивались да моргали глаза, переполняемые слезами неверия в свои силы.

— С чего мне начать? — прошептала она.

Мерси услышала девушку; она могла ей ответить.

Она миновала стол, заваленный разрозненными носками, ремнями, лубками, бинтами, отброшенными кобурами, из которых еще не вынули оружие, рубахами с отрезанными рукавами. С соседнего стола она взяла таз размером с небольшую ванну, охапку ветоши и уродливый брусок коричневого мыла, пахнущего дешевой свечкой.

— Сестра, — резко бросила она и схватила бы девчонку за руку, если бы у нее самой руки не были чертовски заняты.

— Мэм?

— Сестра. Как вас зовут?

— Мэм? Меня… Сара. Сара Фитциг.

— Значит, Сара. — Мерси сунула таз в не вполне готовые принять тяжесть руки девчонки. Теплая вода выплеснулась на передник Сары, оставив влажную полосу на груди. — Возьмите это.

— Да, мэм.

— И это, и вот это. — Она отдала мыло и тряпки, которые Сара удержала с трудом. — Видите этих людей? — Мерси кивнула в ту сторону, где толпились вызывающей жалость кучкой, старающейся походить на очередь, еще не «обработанные» новоприбывшие, дожидающиеся оформления документов и осмотра врача.

— Я их вижу… да, мэм.

— Начните с конца ряда. Соберите обувь, если она еще на них, потом носки, мундиры, рубахи. Разденьте их, отскоблите, и быстро. Свежие рубашки в углу позади вас, у стены, а слева — кучка носков. Выдайте им чистое белье, суньте грязное в чаны для стирки, что в соседней комнате, и переходите к следующему ряду солдат.

— Отскоблить… — Сара даже запнулась на слове от неожиданности. — Отскоблить их? Солдат?

— Ну не врачей же и не крыс, — фыркнула Мерси. — И поторопитесь. Меньше чем через полчаса явятся хирурги, и, если капитан Салли увидит у себя на этаже грязных людей, она будет в ярости.

Лицо бедной девушки стало почти таким же белым, как ее новенький накрахмаленный фартук, надетый на первое дежурство. Но она ответила «да, мэм» лишь чуть-чуть дрогнувшим голосом и отправилась делать то, что ей было сказано.

Мерси могла бы помочь ей, но у Мерси, старшей медсестры первой палаты, имелись дела и поважнее. Да, сейчас она находится не в первой палате, а в бальной зале, но старшая медсестра бальной залы прикована к постели, и никто другой не готов взять на себя ее обязанности, так что именно Мерси, подстегиваемая обстоятельствами, устремилась на сцену, чтобы помочь на этом конце беломраморной комнаты. И слово «сцена» сказано здесь не случайно: поперек зала висел занавес, отгораживая часть палаты не приличия ради и уж определенно не в попытке пощадить чувствительность солдат. Мальчики и без того видели и слышали предостаточно.

Кто-то из докторов крикнул:

— Сестра!

Мерси бросилась на зов. Хирурги уважали ее сноровку и часто просили ассистировать. И сейчас, когда дела плохи и новую партию почти-смертельно-раненых готовят к ампутациям, ее помощь придется весьма кстати.

Она отвела край занавески, подавила всхлип и шлепнулась на стул возле первой же койки, от которой ей энергично махал один из оставшихся докторов:

— Вот ты где, Мерси. Рад, что это ты.

— Ну хоть кто-то мне рад, — откликнулась она, приняла из рук врача несколько окровавленных пинцетов и бросила их в жестяное ведро, стоящее на полу возле ее ног.

— Не он один, — прохрипел мужчина на койке. — Я тоже рад, что это ты.

Она выдавила улыбку и ответила, словно поддразнивая:

— Сильно сомневаюсь, поскольку это наша первая встреча.

— Первая из многих, надеюсь… — Кажется, он хотел продолжить, но в этот момент доктор изучал то, что осталось от его руки.

Мерси подумала, что парню, должно быть, чертовски больно, но он даже не вскрикнул. Только резко замолчал.

— Как тебя зовут? — спросила девушка, частично по обязанности — документы-то оформлять все равно придется, частично — чтобы отвлечь его.

— Иисусе! — пробормотал врач, отрезав рукав солдатской рубахи и обнаружив, что повреждения гораздо серьезнее, чем казались на первый взгляд.

Раненый выдохнул:

— Нет, не так. — И ухмыльнулся, хотя губы его остались сжаты плотнее валиков для глажки белья в прачечной. — Генри. Гилберт Генри меня звать. Откликаюсь на Генри.