Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства - Андрей Буровский

Что же до самой этой «братии», живущей в хозяйстве кроме большака, то она была свободна как ветер, и никому не пришло бы в голову удерживать любого из них, вздумай уйти хоть все, хоть по одному все «суседи» и «подсуседники». Разве что сам глава этой патриархальной крестьянской артели, большак, огорчился бы временному отсутствию рабочей силы.

Среди черносошных крестьян были и весьма богатые крестьяне, занимавшиеся не только земледелием, но и торговлей и разными промыслами; обычно они пользовались наемным трудом. Были «среднезажиточные», а были совсем «маломочные». Известны и «половинники», то есть батраки, обрабатывавшие чужую землю за часть урожая.

Кроме собственно крестьян-тяглецов, в черносошных общинах жили еще так называемые «бобыли» — обычно ремесленники или наемные работники, то есть сельское население, но не тяглое; те, кто изначально земли не пахал.

Были, правда, и «пашенные бобыли», владельцы небольших участков земли. Само их существование доказывает: землю можно было купить и продать. Иначе откуда бы взялась земля у «пашенных бобылей»?

Впрочем, М. М. Богословский давно и совершенно определенно писал: «Владельцы черной земли совершают на свои участки все акты распоряжения: продают их, закладывают, дарят, отдают в приданое, завещают, притом целиком или деля их на части».

Этот крестьянский капитализм зашел так далеко, что возникли своего рода «общества на паях», союзы «складников», или совладельцев, в которых каждый владел своей долей и мог распоряжаться ею, как хотел, — продавать, сдавать в аренду, подкупать доли других совладельцев, а мог и требовать выделения своей доли из общего владения.

М. М. Богословский писал: «В севернорусской волости XVII века имеются начала индивидуального, общего и общинного владения землей. В индивидуальном владении находятся деревни и доли деревень, принадлежащие отдельным лицам, на них владельцы смотрят как на свою собственность: они осуществляют на них права распоряжения без всякого контроля со стороны общины. В общем владении состоят и земли и угодья, которыми совладеют складничества — товарищества с определенными долями каждого члена. Эти доли — идеальные, но они составляют собственность тех лиц, которым принадлежат, и могут быть реализованы путем раздела имущества или частичного выдела по требованию владельцев долей. Наконец, общинное владение простирается на земли и угодья, которыми пользуется как целое, как субъект… Река с волостным рыболовным угодьем или волостное пастбище принадлежит всей волости, как цельной нераздельной совокупности, а не как сумме совладельцев».

Право же, тут только акционерного общества и биржи не хватает! Или до этого просто не успело дойти дело?

М. М. Богословский сравнивает положение черносошных на Руси и положение вольных крестьян-бондэров, или бондов, в Норвегии, вольных бауэров в Германии, находя множество аналогий.

Со своей стороны, автор только хотел бы смиренно напомнить, что север Московии — это коренные земли Великого Новгорода. И что Великий Новгород и в XIV, и в XV веках, до самого своего убийства Москвой, развивался как одна из циркумбалтийских, то есть «вокруг балтийских», цивилизаций.

И этих крестьян очень много: более 50 тысяч дворов, то есть патриархальных артелей, а всего никак не меньше полутора миллионов человек.

Причем не только ведь на севере, но и в центре Московии, в самом сердце Великороссии, в XVII веке есть черносошное крестьянство. Солидный советский справочник отрицает это: «К середине 16 в. Ч.к. исчезли в центр, р-нах страны, но сохранились на севере».

По этому поводу я только позволю себе привести такой небезынтересный эпизод: в 1634 году был случай, когда часть из отличившихся во время Смоленской войны правительство решило сделать помещиками. Но крестьяне, жившие возле Арзамаса (далеко не север!), не захотели становиться владельческими и прогнали незваных помещиков дубьем.

Здесь много чего можно спросить, в том числе: что же это за профессиональные воины, которых мужики гонят дубьем? И что же это за героические крестьяне? Но в любом случае факт любопытнейший, и я совершенно не допускаю мысли, что составители Большой советской энциклопедии не знали бы этой истории и что они не слыхали ничего про вольных крестьян центральной Великороссии. И потому вопрос имеет смысл задавать только один: кому в 1978 году до такой степени не хотелось, чтобы россияне знали бы не мифы, а свою настоящую историю?

На севере, правда, черносошных несравненно больше; есть даже такое понятие, как «черносошные волости», то есть обширные области, где владельческих крестьян вообще нет, все исключительно вольные. В центре страны все это не совсем так, черносошные и владельческие крестьяне живут чересполосно, но, во-первых, вольные «государевы хрестьяне» там тоже есть. А во-вторых, положение владельческих крестьян не так уж сильно отличается от положения черносошных.

То есть отличается, конечно, и в худшую сторону, даже при том, что государственные подати владельческих крестьян значительно меньше, чем у черносошных, но ненамного. Суммарно же они платят больше.

Но главное, государство и после Уложения 1649 года не отказывается видеть во владельческих крестьянах своих подданных: они платят государевы подати, они не лишены личных прав; помещикам запрещается «пустошить» свои поместья; правительство не отказывалось от своего права наказывать злоупотребления помещичьей властью.

Был, например, случай в 1669-м, когда «великий государь указал стольника князя Григория Оболенского послать в тюрьму за то, что у него в воскресенье на дворе его люди и крестьяне работали черную работу да он же, князь Григорий, говорил скверные слова».

Не сомневаюсь, что после этого случая не один помещик говорил «скверные слова» в адрес правительства, но ведь случай очень назидательный!

Владельческие крестьяне были кем угодно, но не рабами, их «крепость земле» вовсе не означала одновременной «крепости владельцу». Помещики и владельцы вотчин нарушали права владельческих крестьян — продавали их без земли, меняли на холопов, разбивали семьи. Историки справедливо отмечают, что таких случаев становится больше только к самому концу XVII столетия. По мнению В. О. Ключевского, это признак нарастающего закрепощения, симптом того, что все идет к полному превращению владельческого крестьянина в вещь. И боюсь, что это один из тех пунктов, по которым невозможно согласиться с В. О. Ключевским.

Потому что, во-первых, нарушались и нарушаются права самых различных людей, и вовсе не одних владельческих крестьян на Руси XVII века. Недавно, например, мои права нарушил один очкастый чмырь, напечатавший в газете мой рассказ под своей фамилией (думал, наверное, что я об этом так и не узнаю). В те же сложные времена права даже людей из феодального сословия мало чем были защищены и нарушались очень часто.

В конце концов, это не кого-нибудь, а самого что ни на есть натурального Патриарха всея Руси велено было считать рядовым монахом и отправить в дальний монастырь в ссылку, когда он вошел в конфликт с Алексеем Тишайшим. В конце концов, не кого-нибудь, а боярыню Морозову и княгиню Урусову сгноили в земляной тюрьме в Боровске — двух женщин, и по рождению, и по фамилиям мужей принадлежащих не просто к дворянству, а к высшей феодальной аристократии и лично знакомых с царем.

Я специально привел примеры бессудной расправы, совершившейся по личному приказу царя; те случаи, в которых не очень понятно, о чем идет речь, — не о пресловутом ли нарушении прав?

Что ж удивляться тому, что права владельческих крестьян время от времени оказывались нарушены?

Во-вторых, каждый случай такого рода нарушения был не случаем обычной повседневной практики, а актом нарушения закона — со всеми вытекающими последствиями. И помещик, разлучавший супругов, чтобы повернее добраться до понравившейся ему молодки, и вотчинник, менявший крестьянина на холопа, очень хорошо знали, что они преступники и что, если они не поберегутся, их действия вполне могут иметь для них же самих весьма плачевные последствия.

Правительство таких и ссылало, и секло кнутом, и, уж во всяком случае, отнимало поместья, а с ними — и средства к существованию и общественному положению. Потому что закон владельческого крестьянина ЗАЩИЩАЛ.

В-третьих, служилое сословие, конечно, наращивало масштаб эксплуатации крестьян, сидевших на их земле, и, наверное, очень хотело бы получить полное право владения крепостными, как античными рабами. Но осмелюсь утверждать, что никакой «исторической неизбежности» в таком повороте дел вовсе не было. Была возможность, но и только.

Весь вопрос и состоял в том, каким образом распорядится страна сама собой на крутом повороте истории. Только от этого зависело, что станется с владельческими крестьянами — получат ли они свободу и на каких условиях или останутся «в крепости»? И тоже еще вопрос, в какой именно крепости — в крепости земле или владельцу?