Моя чужая жена - Ольга Карпович

Мать поворачивается к отцу, делает тому едва заметный знак подойти и говорит вполголоса:

— Опять приехали, посмотри. За кем на этот раз? Соседи говорили, вчера Пятакова арестовали, с четвертого этажа…

Отец выглядывает во двор через ее плечо, видит, как тормозит внизу черная «эмка». Из машины выходят трое и направляются к подъезду. Отец, раздраженно передернув плечами, отходит от окна, наставительно говорит матери:

— Образованная женщина, а слушаешь какие-то бабьи сплетни… Зря никого не забирают. И потом, время сейчас такое, опасное. Бдительность нужна. Разбираются товарищи.

Отец подходит к Диме, смотрит, как мальчик пытается дрессировать щенка, кладет сыну на плечо широкую ладонь. Тим ликующе тявкает, одновременно в передней звенит звонок.

Он врывается в дом как яростный и страшный сигнал тревоги. Он проносится по сонным комнатам, разрушая атмосферу уюта и тепла, словно вместе со звуком просачивается в дом страх, утробный ужас, различимый в отчаянном шепоте матери:

— Не будем открывать! Пожалуйста! Я боюсь! Можно через черный ход…

А Дима слишком увлечен новым другом, он не слышит звонка, не ощущает повисшего в воздухе запаха страха и беды, не понимает, почему отец, высвободившись из рук матери, говорит оскорбленно:

— Ты каким-то трусом меня выставить хочешь? Я ни в чем не виноват, и бояться мне нечего!

Дима сидит на полу, ласкает щенка, гладит его морду, приговаривая: «Тим, Тимошка…», и не замечает, как опустела детская, не слышит негромкого разговора в гостиной, вскрика матери, спокойного, рассудительного голоса отца и отрывистых приказаний кого-то незнакомого. Лишь спустя полчаса, когда мать начинает вдруг отчаянно рыдать там, за стенкой, Дима вздрагивает, поднимает голову и бежит в гостиную.

Первое, что он видит, — это поваленная елка на полу. Елка, пушистая полутораметровая красавица, которую они с отцом так тщательно выбирали в субботу, для которой вместе с матерью и Зиной клеили из цветной бумаги игрушки, лежит опрокинутая, и у самых ног Димы поблескивает рубиновым боком расколотая красная звезда с верхушки.

Елка почти загораживает мальчику вход в гостиную. А там что-то происходит, какие-то крики, шум. «Бандиты! — решает Дима. — Я должен помочь, спасти!» Он опускается на колени и пытается проползти под ветками опрокинутой ели, сквозь зеленую хвою ему видна мать в сдвинутой на затылок голубой Снегурочкиной шапочке. Мать стоит почему-то на коленях, отчаянно голосит и цепляется за руку кого-то невидимого. Дима приподнимается повыше и понимает, что это рука отца. Отец без пиджака, волосы его всклокочены, он хочет что-то сказать матери, но его под руки хватают двое незнакомцев и выталкивают в коридор. Мать, хрипло рыдая, пытается удержать их, и один из ночных гостей грубо ее отталкивает. Мать, падая, вцепляется в черный хромовый сапог одного из незнакомцев, тот отбрасывает ее, и она остается распростертой на ковре. Отец же, в дверях, на секунду оборачивается, кричит что-то, но его быстро выталкивают за дверь.

Увиденное настолько нереально, что Дима в первую минуту замирает, словно не верит своим глазам. Да не может же быть такого! Так не бывает! Но уже в следующее мгновение он с криком рвется к матери сквозь еловые ветки, раздирая в кровь руки и лицо, рвется с единственным намерением — растерзать, растоптать этих мерзавцев, этих бандитов, которые посмели ворваться в его жизнь, еще полную детских грез и мечтаний. Он кричит и рвется вперед, но чьи-то сильные теплые руки подхватывают его сзади и уносят обратно в детскую. Дима, не видя противника, молотит его кулаками и коленками, лишь в детской понимая, что держит его Зина, старая няня.

Глаза у Зины заплаканы, на лице странное выражение смирения перед неизбежностью, тупой покорности судьбе.

— Не гляди, миленький, не гляди, коралик, — ласково успокаивает его Зина.

От нее так знакомо пахнет — кухней, теплом, выглаженным фартуком… Ее родной голос, белорусский твердоватый выговор, ласковые слова… Дима понемногу затихает, замечает щенка, увлеченно грызущего на ковре его тапку.

— Смотри, вон и дружок твой новый тебя зовет. Правда, Тимка? Тихо, милый, видно, такая уж судьба… — уговаривает Зина.

И Дима успокаивается, поднимает с пола щенка, бережно прижимает его к груди.

А потом сразу жаркий летний день, вокзальная суета, сверкает на солнце новенький вагон поезда, снуют взад-вперед люди, нагруженные чемоданами и баулами. Дима, в белом матросском костюмчике, восторженно поглаживает никелированный поручень вагона. Рядом с ним, на поводке, подросший Тим. Он оглядывается по сторонам, вертится, обнюхивает все вокруг, заливается веселым лаем. Чуть в стороне Зина, сосредоточенная, нахмуренная, пересчитывает багаж:

— Так… сумки, корзинка, чемодан… Вроде ничего не забыли.

Рядом с ней мать, в белом летнем платье, на груди — значок партийной конференции. У матери болит голова, она машинально трет висок, в смятении оглядывается по сторонам, словно потерялась, запуталась в сутолоке вокзала. Но рядом Зина, спокойная, уверенная, и мать невольно старается держаться возле нее.

— Завтра уж на месте будем, — рассуждает Зина. — Вот не знаю, как там, в деревне, дом-то мамкин без меня… Ну ничего, сестра писала — стоит, крыша только прохудилась. Нехай, это мы быстро залатаем…

Мать неожиданно мотает головой, с напряжением улыбается, берет себя в руки, говорит повелительно:

— Не беспокойтесь, Зинаида, я уверена, что нам все понравится. Диме необходим свежий воздух, фрукты… Да и Владимир… — Она чуть запинается, но затем продолжает ровно, спокойно: —…когда вернется, будет рад отдохнуть в деревне.

— Когда вернется? — переспрашивает Зина, зорко глянув на мать. — А когда вернется?

— Вот когда вернется, тогда и вернется, — обрывает та.

Зина сокрушенно качает головой, поджимает губы, затем снова бросается к сумкам.

— Ну да что же? Пора и в вагон проходить…

Она берет тяжелый чемодан, волочет его за собой, о чем-то шумно спорит с проводником. Дима оглядывается по сторонам и видит мороженщика, ловко захватывающего металлической ложкой шарики пломбира и шлепающего их между двух круглых вафель.

— Ма-а-ам, — ноет Дима. — А мороженое-то… Ты обещала!