Вариант Пинегина - Сергей Снегов

— Ну как, убедил я тебя? — спросил Пинегин. Он не сомневался, что против его логики не удастся выдвинуть возражений. Он вспомнил старое изречение: «Свет освещает и самого себя и тьму». Простым рассуждением он показал достоинства «Варианта Пинегина» и — одновременно — поверхностность доводов его критиков.

Шелепа сидел склонив голову, ничего не ответил. После нового вопроса Пинегина Шелепа сказал:

— Все это убедительно, конечно, Иван Лукьянович. Но металлургию в наших местах нужно строить все-таки по новой схеме.

— Тогда объяснись еще раз, — с неудовольствием проговорил Пинегин. — Возможно, я чего-нибудь не уловил.

Шелепа повторил старые аргументы, все то, что Пинегин уже слушал и опроверг. Пинегин сухо подвел итоги:

— Значит, так. Держаться любого мнения ты вправе — твое личное дело. Но, как штатный работник проектной конторы, обязан разрабатывать утвержденный вариант. Не хочу больше слушать о ваших неладах с Вертушиным. Все, товарищ Шелепа!

Шелепа встал, покраснев и раздраженно блестя глазами.

— Думаю, не только мое личное дело, Иван Лукьянович. Считаю своим долгом поставить вас в известность, что я написал докладную записку в Госплан и собираюсь ее отправлять.

Пинегин долго не сводил взгляда с разозленного лица Шелепы.

— Не о записке речь, отправляй куда хочешь. Повторяю, твое дело. Я спрашиваю, кончатся наконец споры, начнется ли дружная работа?

Шелепа пожал плечами:

— Работать я обязан, обязанности свои нарушать не собираюсь. Но и мнения свои буду отстаивать, не считаясь ни с чем.

Пинегин принимал решения быстро и уж не пересматривал их. Не раздумывал он и тут.

— Завтра подашь заявление. Увольняю тебя из комбината. Мотив подбери сам — ущемлять не буду: состояние здоровья или там детки на южные пляжи запросились.

Шелепа не поверил. Он побледнел, у него перехватило дыхание.

— Вот как? — спросил он. — Выгоняете за критику?

— Не за критику. Критикуй сколько влезет, никому не возбраняется. За то, что отказываешься наладить дружную работу. Знаю, во что теперь выльется твоя деятельность: кляузы, комиссии по расследованию, снова кляузы, — тут не до чертежей! Мне нужны работники, а не болтуны.

8

На другой день к Пинегину приехал расстроенный Волынский.

— Иван Лукьяныч, что же это такое? — сказал он с укором. — Ни за что ни про что увольняешь дельного инженера!

— Во-первых, не дельного, а бездельного, — возразил Пинегин. — А потом, почему ни за что ни про что? Именно за это самое — за безделье. И «про что» есть — чтоб проектные разработки пошли наконец по-настоящему. Или ты против проектирования?

— Я не против проектирования. Именно поэтому и отстаиваю Шелепу: он из лучших наших проектировщиков.

Пинегин насмешливо покосился на него.

— Это кто тебе сказал? Он сам, конечно? Умеет человек рекламировать себя! Вертушина послушать, совсем по-иному выходит.

— Вертушин, однако, его не увольняет, — не уступал Волынский. — Вертушин ссорился с Шелепой, но не требовал освобождения его от работы.

Волынский продолжал настаивать. Пинегин рассердился.

— Знаешь, Игорь Васильевич, — сказал он, — твоя должность, конечно, такая — обязан быть другом человеков и защищать их права. Но склоки в проектной конторе и ты не обязан защищать, а суть в этом, не желает он дружно работать. Только поэтому и приходится с ним расстаться.

— Работать он не отказывается, — заметил Волынский. — А если обосновывает достоинства своего варианта, не вижу еще в этом плохого, в споре выясняется истина.

— Никаких нет споров. И мы с ним не спорим.

— То есть как не спорите, Иван Лукьяныч?

— Так. Не спорим — и все! Ибо нет никакого его варианта, а есть один вариант, разработанный нами с тобой и утвержденный министерством. О чем тут спорить? Надо выполнять — и только! А выполнять искренне, с душой он не хочет — здесь корень зла, в сотый раз тебе повторяю.

Волынский минуту раздумывал. Пинегин, сдвинув седые брови, наблюдал за ним.

— Ладно, — скапал Волынский. — В конце концов, это твое право — увольнять и перемещать своих работников в зависимости от обстановки и в интересах дела. Важно, чтобы не было нарушения законов или личной неприязни.

— Рад, что разобрался. Прямого нарушения законов нет, косвенного — тоже. И личной неприязнью не пахнет. А дело выиграет, если мы этого Шелопута, или Шелепу, отстраним от дела. Об этом можешь не беспокоиться. Значит, кончим на этом?

— Не совсем, Иван Лукьяныч, — ответил Волынский. — Я когда ехал сюда, подозревал, что разубедить тебя не удастся.

— Удивительная проницательность! Ну, и что ты надумал в предвидении того, что я от своего решения не откажусь?

Волынский спокойно ответил:

— Собираюсь взять его в горком партии, в промышленный отдел. Там у меня нужен толковый инженер. Шелепа к тому же — член пленума, сам ты голосовал за него на конференции.

Пинегин уставился на Волынского, потом рассмеялся:

— Здорово придумано! Удар по черепу! Значит, теперь мне придется встречаться с ним по три раза в неделю, согласовывать мероприятия. А вдруг он не захочет срабатываться со мною, я ведь такой, подлаживаться не буду, как тогда? На бюро горкома вынесете наши несогласия? Цирк, ей-богу!

И, не давая Волынскому ответить, снова становясь серьезным, Пинегин сказал:

— Ладно, бери в горком, если нравится, — твоя епархия. В чужие дела не мешаюсь: своих забот хватает. Но представляю, сколько же он теперь будет строчить на меня рапортов и докладов. И подписывать придется тебе!

— Не соглашусь с чем, не подпишу, — ответил Волынский.

9

Волынский от Пинегина возвратился в горком. В приемной его поджидал Шелепа.

— Зайдите ко мне, Олег Алексеевич, — пригласил Волынский.

— Ну как? — с тревогой спросил Шелепа. — Уломали Пинегина?

Волынский невесело улыбнулся:

— Такого уломаешь! Упрямее быка. Слушать ничего не хочет — не буду с ним работать — и все!

Волынский с сочувствием смотрел на опустившего голову Шелепу.

— Не горюйте, Олег Алексеевич. В горкоме вам тоже будет неплохо.

Шелепа хмуро ответил:

— Я инженер. Мое призвание — схемы и расчеты, ватман и калька. А в горкоме не чертежи — люди. Этот материал расчету не поддается, линиями в туши его не представишь, схемой не изобразишь.

Волынский ласково возразил:

— Я, как вам известно, тоже металлург, и не проектант — хозяйственник. В свое время не меньше вашего страшился переходить на партийную работу, не мыслил существования без конверторов и шахтных печей, без кранов и шлаковых тележек. А теперь не только привык, привязался к своей работе. И насчет человека вы зря: в туши его не изобразишь — верно, но расчету он поддается, вернее, не расчету — предвидению.

Шелепа со вздохом сказал:

— Конечно, ничего другого не остается, раз Пинегин отказывается оставить меня на комбинатской работе. Но обидно убираться, когда разворачивается такая гигантская реконструкция.

Волынский предложил, садясь за стол:

— Поговорим о неотложных мероприятиях. Что вы намечаете для начала своей работы в горкоме?

— Да ведь мы вчера все с вами обсудили, — ответил удивленный Шелепа. — Именно это и надо начинать, раз Пинегин упорствует, — бороться против него. Написать на машиностроительные заводы, в проектные организации, в исследовательские институты — всех поднять на дыбы! И добиваться в ЦК и Госплане пересмотра решения.

Волынский сжал губы, подпер голову рукой. Шелепа тоже замолчал, ожидая ответа. Он не сомневался, что Волынский с ним согласится. Секретарь горкома после первых же объяснений полностью принял проект Шелепы, он не откажется от этого проекта, несмотря на сопротивление Пинегина. Просто надо все взвесить, рассчитать свои и Пинегина силы, прежде чем объявить открытую борьбу начальнику комбината. Но Волынский думал совсем о другом.

Он увидел себя юношей, приехавшим на курсовую практику на завод, затерянный среди лесов. Начальник завода принимает их, группку студентов, сам водит по цехам, объясняет и показывает. Но они смотрят не столько на агрегаты, сколько на этого человека. Он им знаком, не раз они видали его портреты в газетах, читали его речи на партийных съездах, говорили о нем на экзаменах, горячо обсуждали на занятиях его опыт, его достижения — вот он, живой, насмешливый, точный, он, Пинегин, тот самый — старый большевик, знаменитый хозяйственник, один из прославленных героев первых пятилеток. Это был удивительный день, первая встреча с Пинегиным, такие встречи остаются в памяти на всю жизнь — эта осталась… А потом, через несколько лет, вторая встреча, уже здесь, на Севере. Только что прилетевший молодой инженер Волынский представляется начальнику комбината, прилетевшему за два дня до него. На этот раз беседа коротка, всего две фразы. «Принимайте конверторное отделение, — говорит Пинегин. — Там до вас шляпа сидел, вы шляпой не будьте!» А затем каждый день то телефонный разговор, то вызов в управление, то беседа в цеху. Пинегин строго, и дружески контролирует молодого руководителя, направляет, поправляет его, то хвалит, то сердито выговаривает. Да, это была настоящая школа, трудный курс хозяйствования, в иной день узнавалось больше, чем за месяц институтских лекций. Кто был Пинегин тогда Волынскому? Начальник? Наставник? Администратор? Как мало говорят эти равнодушные слова сердцу, а ведь он, Пинегин, не только направлял ум, но и зажигал сердце! Такой он был, такой, — может, один отец, умерший в год поступления Волынского в институт, был дороже и ближе. Не он один ощущал на себе эту отеческую заботу Пинегина — всем тот был дорог, всему их большому коллективу. «Старик, — говорили о нем любовно. — Старик разбушевался — страх! Старик сегодня не в духе! Братцы, видали, старик в президиуме весь вечер посмеивался!»