Создатели - Эдуард Катлас

Но, что стоит упомянуть: никто из них, ни разу, не вспоминал Лекса, мальчика, лежащего на заснеженном тротуаре, с тонкой струйкой крови, стекающей по щеке. Наверное, они просто не были впечатлительны?

Кровь смешалась со снегом, создавая еще одно, пусть далеко не новое и не редкое, сочетание. Оттенок белого, требующий уникальной комбинации красок.

***

Лекс лежал на больничных простынях, под капельницей, в комнате, напичканной множеством непонятных никому, кроме врачей, приборов. В комнате царил полумрак, словно больному дали возможность спокойно уснуть и не хотели будить его до поры до времени.

Его мать сидела рядом, и держала правую руку мальчика. Теплую, но совершенно безвольную. Врач что-то бубнил, но мать его не слышала. Не слушала. Ее состояние сейчас немногим отличалось от состояния сына.

Отец встряхнулся, сумел оторвать взгляд от жены и ребенка, и посмотрел на врача, который продолжал говорить:

– Вы должны понять, что наше вмешательство сейчас бесполезно. Реанимационная бригада вашему ребенку попалась хорошая. Они вовремя накачали мозг кислородом. Ваш мальчик стабилен, и это хорошо, но, сколько он пробудет в коме – этого предсказать не возьмется никто. Может, он очнется прямо сейчас, а может…

Врач замолчал. Похоже, он сам не верил, что родители пациента его слушают, поэтому говорил скорее механически, потому что это оставалось частью его обязанностей, не более. Сейчас он видел сфокусировавшийся взгляд отца, и это выбило его из ритма прямо посередине фразы.

Он не был готов сказать отцу ребенка, что тот может пролежать в коме годы. И умереть, так ни разу из нее не выйдя.

– Страховка все покрывает, поэтому вашему сыну будет обеспечен лучший уход, какой только возможен в таких случаях. Но травма серьезная. Томография показывает, что задеты затылочные доли мозга, серьезное сотрясение…

– Что… – прервал врача отец, – что мы можем сделать? Врач пожал плечами:

– С точки зрения медицины – ничего. Просто будьте рядом с ним. Читайте ему, разговаривайте, говорят, что даже в коме люди слышат, что происходит вокруг. Может быть, он сам захочет вернуться, если будет знать, что здесь его ждут родные? Врача прервала жена.

Сначала она вздохнула, чуть приподнявшись со стула, а потом взвыла. Негромко, но мука и боль настолько насытили этот вой, что врач бы предпочел, чтобы она орала во весь голос. Муж подошел к своей жене и слегка, несильно ее приобнял.

Она этого даже не заметила. Не почувствовала. Всхлипнула, заглатывая внутрь воздух, и взвыла снова.

– Он еще жив, – тихо, только ей, сказал отец. – Не хорони его так быстро. Эти слова сразу успокоили мать. Она замолчала.

Врач решил, что лучше дать им посидеть с сыном. Он точно мог сказать, что беседа с ним не главное в их нынешнем состоянии. Да и не знал он, что еще сказать.

В таких случаях оставалось только уповать на удачу. На чудо. Молиться. Но как бы это выглядело, если бы он, дипломированный травматолог, произнес подобное вслух?

***

Несмотря на домыслы врача, Лекс родителей не слышал. Ни родителей, ни самого врача, ни тихого мерного писка кардиомонитора.

Он вообще ничего не слышал. В этом Месте звуки отсутствовали полностью. Не только звуки – краски, запахи – Место показывало полную импотенцию, неспособность дать Лексу хоть какие-то ощущения.

Его разум старательно обрабатывал абсолютный ноль информации от глаз, от ушей, от носа. От кожи, которая тоже не чувствовала ничего, ни дуновения ветерка, ни холода, ни жара.

Лекс сравнил бы это место с камерой сенсорной депривации, если бы о такой знал. Только, в отличие от темноты той камеры, здесь присутствовал свет. Абсолютно белый. Настолько белый, что мальчик сравнил эту белизну с самой сутью света, с его основой.

Изначальный свет. Абсолютно белый. Тот, от которого произошел цвет снега, цвет молока, цвет новенькой ванной. Тот, которому безуспешно пытались подражать мел и свинцовые белила, известь и каолин.

Единожды увидев это свечение, Лекс знал, что этот белый невозможно получить банальным смешением красного-зеленого-синего. Этот свет – Изначальный, яркий в своем абсолюте, не потому, что где-то горят мощные лампы, но из-за того, что этот свет был совершенством, абсолютом.

После слов учителя этот свет еще раз показал Лексу, насколько он был неправ. Зима лишь пыталась продемонстрировать мальчику красоту Изначального света. Может быть, даже наверняка, ей это не очень и удалось, но теперь он готов был примириться с цветом снега, с каждым его оттенком. Потому что с нынешнего момента он всегда будет сравнивать любой цвет именно с этим.

Лекс оглянулся, подсознательно ожидая увидеть что-то хотя бы у себя за спиной.

Сзади обнаружилась дверь, такая же белая на абсолютно белом фоне. Наверное, он заметил тонкую серую щель, очерчивающую дверной косяк, хотя не мог сказать это с уверенностью. Лекс сморгнул.

Изначальный Белый слегка распался, теряя свое сияние, и Лекс понял, что находится в стерильном белом коридоре. То ли больница, то ли какая-то лаборатория.

Так или иначе, ему надо было вперед. По этому коридору. Он знал, чувствовал, был совершенно уверен, что дверь позади него – закрыта. Воспользоваться ей он сейчас не сможет, как бы ни пытался.

А ведь ему хотелось. Дверь сзади – он понимал, вела его в привычный мир, где все само по себе расставилось бы по своим местам, вещи обрели некий обыденный порядок и свет перестал бы светить так ярко.

Но, хотел он или нет, Лекс не стал пробовать дверь позади на прочность. Вместо этого он пошел вперед.

***

После нескольких сделанных шагов, он понял, ощутил, что пол под его ступнями слегка пружинит, и, каким бы белым он ни был, все равно пол слегка сероват.

Хотя Лекс мог бы поклясться, что мгновения назад белым было абсолютно все вокруг. Абсолютно. Это навело его еще на одну мысль, и мальчик посмотрел на себя. Поднял руку и взглянул на пальцы.

Рука была как рука. У него не повернулся бы язык сравнить цвет кожи с окружающим Белым. Лекс опустил глаза, и понял, что на нем белая пижама и такие же белые (хлопковые?) брюки. Но и они не шли ни в какое сравнение с цветов стен.

Хотя… потолок теперь казался светлее, а стены – темнее чем потолок, но все-таки они находились в промежутке, где-то между потолком и полом.

Лекс шел вперед, и временами ему казалось, что коридор издевается над ним, меняя свою освещенность и, за счет этого, цвет, по мере того как он продвигается вперед.

Вроде и каждый из этих оттенков оставался всего лишь оттенком белого. Но, в то же самое время, отличался. Уж теперь-то, после того, как учитель показал ему разницу, буквально ткнул его носом в то, что он никак не мог углядеть… уж теперь-то Лекс видел. И легко различал каждый из этих оттенков.