Генрика - Василий Добрынин

Обман, или насмешка пирата?

На траверзе, раннее утро, подняв над свежающим бризом туманные клубы, открыло город. Шарки его рассмотрел с капитанского мостика, и велел позвать Бэнкса…

— Твоя пленница, Бэнкс, и ты, — неплохая пара, чтобы пойти, осмотреть городок. Ты ее не покалечил? Можешь ее, заодно, и продать в этом городе. А потом, — Шарки не выдержал и рассмеялся, — потом еще раз возьмешь ее в плен! Город надо разведать. Давай!

Прогибаясь, взрезывал веслами волны, гнал ялик Бэнкс, и смотрел на Генрику. Не рассматривал, — просто она была перед глазами, а за спиной горизонт, и пиратский корабль в дрейфе.

«Разочарован добычей? — думала Генрика, — Сменяет на что-то, или продаст?» Она оглянулась. Корабль, как черный паук, был далеко.

— Можешь забыть мое имя, и мы простимся, — сказал Копли Бэнкс, причалив, — Твоя жизнь принадлежит тебе, а не мне, или капитану Шарки.

Ялик приткнулся вдали от города. Бэнкс хотел протянуть, чтобы помочь сойти, но она бы не протянула свою. Морщины прорезали лоб пирата.

— Стены, сложенные из пороха, это кошмарные стены! Иди — там жизнь, там город, Я причалил подальше, чтобы не знали, с какого ты корабля. Иди.

Пять шагов до жизни. Генрика сделала их: без сил и воли, и без сознания даже, пять этих шагов, может сделать каждый…

Черный, застывший у горизонта, паук остался в прошлом. Горячая жажда прощания с жизнью, жажда, пережитая на корабле, освобождала Генрику.

Она стояла на берегу. «Обман, или насмешка пирата?» — не знала она. Добрый взгляд, и участливый голос Шарки, давали надежды затем, чтобы смерть превратилась в зрелище. В удовольствие для капитана.

Но Копли Бэнкс не был Джоном Шарки…

«Воздух свободы, — хотел спросить Бэнкс, — Вам не кажется сладким?» Он держал в руках весла, готовый вонзить их в воду. Не простившись, сошел он в ялик, и занял место гребца: спиной к берегу, к Генрике, к миру.

«Одной звездой меньше падет с небосклона», — подумал, и промолчал. Больше не было слов.

Проклятия, все что угодно, думал услышать он. «Пусть, — думал он. — Они — тот же порыв, хлопком выбивающий воду из спавшего, мокрого паруса…».

Нить легко разрывалась: случайная, тонкая, как паутинка — от Генрики к Бэнксу.

— Бэнкс, — негромко окликнули с берега.

Одиноко, свечкой на алтаре заброшенной церкви, стояла на берегу фигурка.

— Ваши люди убили моего отца и брата, — сказала Генрика, — Я одна, Бэнкс…

Пушечный выстрел так не заставил бы дрогнуть. Бэнкс вонзил в воду весла, и, взмахом, рывком, вогнал лодку в берег.

— Идемте, — сказал он.

— Продал? — увидев, что Бэнкс, возвращался один, изумился Кларк, — Жаль! Очень жаль, я готов был отдать тебе две своих доли!

«Платье невольницы…» — подумал невольно Бэнкс.

Она подала ему руку, когда он сошел на берег.

— Мой город, — сказал он. — Об этом не знает Шарки, но, знайте Вы. Я дам последнее, Генрика: стены и крышу, не нужные мне…

— Ты был человеком, Бэнкс, в этом городе?…

— Да.

Неверно, не очень точно сказал пират, но не слукавил. Дом, его бывший дом, был не в городе, а над ним.

— Он пуст, как и я, — сказал Бэнкс, — такие по окна садятся в землю, потом исчезают совсем…

Он путался с «ты», на «вы»: — Когда будет надо, — показал он, вниз, — всегда можешь пойти туда. Это хороший город, я знал и любил его раньше.

— А, может, мы вместе?…

— Нет. Этот город теперь не для меня…

— Тебя там повесят?

— Не знаю. Думаю, что должны*…(*Общество и государства жестоко преследовали пиратский рэкет. Уличенный пират должен быть повешен без промедление. Чаще всего, на корабельной рее…)

Правую руку держала над сердцем Генрика: не прижатая ею прореха разорванной ткани, могла обнажить плечо и грудь — затем и порвали платье. А платья другие, и, может быть, зонтик Генрики, остались пиратской добычей на корабле.

— Жаль, — вслух признался он, — в моем доме нет женской одежды… Но, дом, Генрика, — есть! Он вот, и он твой!

— Ты уйдешь?

— Да. Я должен.

— Кому? — обезоружила Генрика.

«Я оставил тебя в живых, черт возьми! — словами пирата, не вслух, отвернувшись, выругался Копли Бэнкс, — Глупо терзать меня дальше…».

— Все! — сказал он, и ушел.

Видело пламя свечи, отражаясь в глазах…

«Дал волю птице из клетки, и готов уже все забыть, — задумалась в одиночестве Генрика. — Так спешат те, кто боится раздумать. Зачем окликать такого? Зачем? Лучше также забыть, оставаясь потерянной, но спасенной».

«Вытереть, надо вытереть Бэнкса из памяти напрочь! — иначе забыть невозможно кошмарный сон, смерть отца и брата. Убитых, дай бог — не руками Бэнкса…

Но он — из той кровожадной оравы, прыжком на палубу опрокинувшей мир. Дым, кровь скоротечного боя и смерть, смерть… Разве можно забыть это все, не забывая Бэнкса?

Рука потянулась к свече и засветила огонь. Легко и бесшумно скользил с фитилька огонек. Не обжигающий, светлый огонь заслонял имя Бэнкса… Он и сам так хотел: «Этот город теперь не для меня…». Разве только город? Разве жизнь уместна вообще, в руках пирата, в душе?

Воздух чище, светлей становился от мысли, что нет больше Бэнкса. Ободренный взгляд всматривался вокруг, возвращалась жизнь…

«А Бэнкс не боялся смерти… — дрогнуло, как споткнулось, пламя, — Или же не считался со мной, или напротив — доверял, как тот, кому терять нечего? Отвергнутый, он показал на свечу, — «Можно всему положить конец. Всему миру. Достаточно бросить, — и корабельный порох поставит точку!».

Ушел, не узнав о том, какие надежды и ужас видело пламя свечи, отражаясь в глазах обреченной Генрики. Он не знает: тянулась рука в соблазне, и всю ночь не сводила Генрика глаз, покуда, сгорев, не погасла свеча…

«Кошмар продолжается?» — изумилась с восходом солнца Генрика. На пороге, в проеме открытой двери стоял Бэнкс. С плеча, заставляя щуриться, струилось солнце, мешая увидеть лицо и глаза пришедшего.

— Нам надо пойти, и купить тебе новое платье, — просто, как не исчезал, сказал он.

Генрика отступила. Взгляды встретились и Бэнкс подумал: «Дай бог, что хватило ума, не наделать глупостей, — подарить ей платье. Добычу, из рук пирата!».

— Ты не обещал вернуться…

— И сам не знал, что могу вернуться, Генрика.

Холодные взгляды сопровождали их в городе. Бэнкса знали, кивали приветствуя, и отзывались, когда он мог сказать два-три слова, другим. Но, обернувшись, она замечала другие глаза, тех же самых людей…

— Тебе надо выбрать платье самой, хорошо?

— А ты не хочешь…

— Хочу, но могу ошибиться. Я слишком легко это делаю…

«Где он?» — подумала Генрика о его мыслях. И признала, что почему-то не может не думать об этом. «Должна ненавидеть, — она понимала, — должна быть с теми, кто смотрит в спину, и так же смотреть…».

— Уже столько ошибок, что знаю точно: жизни не хватит исправить…

— Кто не ошибается, Бэнкс?

— Но не хочу, чтоб за эти ошибки платила ты. Пусть даже в виде платья, которое будет не тем.

— Рад, — сказал с приближением сумерек, Бэнкс, — что день прошел не напрасно.

— Жизнь — не один день. Завтра тоже, Бэнкс…

— Нет, я ухожу.

За спиной, в океане, у горизонта, под черным пиратским флагом, стоял корабль. Бэнкс оттуда. Оттуда, где пушки, и абордажные крючья. С корабля, с которого в шлейфах кровавых уходят в пучину, ко дну океана, невинные люди.

— Разве там твое место, Бэнкс?

— Но уже не здесь. Здесь твое, и так справедливо! Хорошо, Генрика, что это так!

— Это же твой дом.

— Был моим. А теперь в нем давно не живут цветы.

— Ты любил цветы?

— Любил. И здесь их всегда было много.

— А ты знаешь, какими глазами глядят тебе вслед?

— Знаю.

— Почему так?

— Они меня помнят другим.

— Значит, ты был другим?

— Да. Я был другим.

— Ты и есть другой…

— Это добрая выдумка, Генрика. Забудь обо мне! Ты не на корабле, и я тебе больше не нужен! А все остальное, — найдешь сама.

Тая в сумерках, он уходил, становясь, с каждым шагом, непоправимо дальше. Каждый шаг, делал ближе к незримой черте. К черте, за которой его не будет.

— Бэнкс! — позвала, непослушным голосом, Генрика.

Он услышал, но был уже за чертой, и не остановился.

Судьба Копли Бэнкса решена…

«Скотина!» — подумал о Бэнксе Джон Шарки. Он понял — тот не вернется, пока не продаст свою женщину. Только дурак бы, отдав свою долю за женщину, остался ни с чем.

«Пленной женщины не было… Вот негодяй!» — ухмыльнулся Шарки. Все, кто дерзил капитану, давно были в небе, а этот — коптил небо снизу!

«Не должен ты, Бэнкс коптить небо зря… — раздумывал Шарки, — Иначе я ничего не стою!