Три яйца, или Пистолет в задницу - Виталий Ханинаев

что сын опять будет молчать,

молча придет, что-то возьмет,

в карман положит и уйдет.

Как это тяжко сознавать,

шеф скажет: "Нужно уступать

дорогу молодой волне".

И усмехнется в спину мне.

Как это тяжко сознавать,

что ничего не мог создать,

что зря года мои прошли,

что нету сил, и все болит.

Как это тяжко сознавать,

что в сорок скоро помирать,

что обнаружен в легких рак,

что жизнь заканчиваю так.

апрель 1981

Я ТАК УСТАЛ

Я так устал, я так устал, я так устал

любить, но без любви.

Я перестал, я перестал, я перестал

смотреть в глаза твои.

А где-то там, а где-то там, а где-то там,

во глубине души,

заложен храм, чудесный храм,

прекрасный храм,

но нам в нем не жить.

Потерян ключ, потерян ключ, потерян ключ,

закрыта кем-то дверь.

Печать-сургуч, печать-сургуч,

печать-сургуч,

цепь и замок поверх.

Стоит тот дом, постылый дом, ветшалый дом,

даже не дом, сарай.

Когда-то в нем, когда-то в нем, когда-то в нем

для нас был рай.

И каждый день, и каждый день,

и каждый день,

и каждый божий час,

и от снегов, и от врагов, и от дождей

хранил с тобой он нас.

Влезал в окно, влезал в окно, влезал в окно

нахальный солнца луч.

Забыто все, забито все, вокруг темно,

печать лишь да сургуч.

Вот так живу, вот так живу, вот так живу

уже который год.

Пью наяву, ведь наяву, ведь наяву

в любви мне не везет.

Но если мне, но если мне, но если мне

удастся полюбить,

я перестану искать истину в вине,

я перестану пить.

Ну а пока, ну а пока, ну а пока

смотрю не в те глаза.

И в облаках, и в облаках, и в облаках

не солнце, а гроза.

апрель 1981

ПЕСНЯ ГАНГСТЕРА ДЖОНА ИЛИ ПО ТУ СТОРОНУ МИРА ИЛИ ТАМ, ГДЕ ПРАВИТ КАПИТАЛ

Я - автогонщик, самый высший класс,

я - автоасс, гоняю взад, вперед.

От шефа получивши раз приказ,

поехал на заказ в город Ньюпорт.

Шутить с огнем, пить за рулем, я - пасс,

но вы скажите, кто сейчас не пьет.

Ведь я недаром водочки припас,

хлебнул, и не вписался в поворот.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.

Рубцы и раны залечу, вновь получу

права и прокачу. Дорогу лихачу!

По стрит канает клевая мадам,

я подъезжаю, говорю: "Садись!"

Мне говорит мадам: "Ты, парень, хам!

Исчезни, падло, быдло, отвяжись!"

От злости жму ногой на полный газ,

и мчусь, как-будто в небе самолет.

Но увидав вновь пару бабьих глаз,

зевнул, и не вписался в поворот.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.

Рубцы и раны залечу, вновь получу

права и прокачу. Дорогу лихачу!

Вот по Бродвею чешет эскимос.

Я не расист, но все ж не по себе.

Куда ты, падаль, прешь, дворовый пес?!

Нет, чтоб сидеть в своей трущобе.

Мне наплевать на ваш дорожный знак,

я повернул свой "кар" на тротуар,

и засадил нигеру "каром" так,

что не избегнуть мне всех божьих кар.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я за машиной труп нигера волочу.

Сдам полисмену, и в награду получу

что захочу, и потому я хохочу.

Мой шеф замешан в мафии, а я,

я - пешка в мире денег и интриг,

и, видно, спета песенка моя,

мне шеф сказал: "Выходишь из игры".

Рефрижератор спереди меня,

еще рефрижератор позади.

Нажал на тормоз, кто был спереди меня,

нажал на скорость, кто был позади.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я не хочу, я не хочу, я не кричу.

Не хохочу, молчу, лечу я в мир иной,

и слышу, как вампир хохочет надо мной.

май 1981

МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

(монолог историка без степени)

Вите Соколову

Вы мне не поверите, но в бочке Диогена

с женщиной продажной общался Диоген.

Он в экстазе бешеном сосал ее колено,

а она водила языком по его ноге.

И вы навряд ли знаете, что не напрасно

камень

на гору тащил Сизиф, он не был дураком.

Камень - повод, а причиной

сексуальный пламень

к женщине, на той горе стоявшей нагишом.

И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,

и как бы не хотели вы найти себе жену,

все в России женщины выходят на панели,

и тоску в постели глушат, как в морях треску.

Это не известно вам, но я-то знаю точно,

что всесильный римлян царь

Кай Юлий Цезарь

утром пил, сношался днем и извращался

ночью...

Но не думайте, что так бывало только встарь.

И вы, возможно, слышали, как жил

Распутин Гришка,

и вы, возможно, видели "Осень",

русский фильм.

Но, как жил австриец Фрейд, вы не прочтете

в книжках,

и вам не покажут фильм швейцарский

"Селяви".

И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,

и как бы не хотели вы кого-то взять в мужья,

все мужчины на Руси кобели с колыбели,

и приятным исключеньем не являюсь я.

На кровати после нас, как на поле боя,

чем же отличаемся мы от татар-монгол?

Слепо следуем во всем "комиксам",

"плейбоям",

и кощунственно плюем на святых богов.

Вот если вы отыщете мне чистую невинность,

за которой в дым, в огонь, хоть в веревку

лезть,

я в себе доистреблю банальную зверинность,

и отдам той девушке все, что только есть.

А пока известно всем, в Москве, да где,

неважно:

в Нальчике, Алма-Ате, Могилеве и Баку...

Все мужчины - подлецы, а женщины

продажны!

Все они - животные с хвостами на боку!

май 1981

ОНА УШЛА

Мне вспоминать про это скверно,

но время скверность изжило.

Она была мне биксой верной,

и без нее мне тяжело.

Ее любил я, как мадонну,

как Мону Лизу. Видит Бог,

любовь хранил я, как икону.

Хранил, и все ж не уберег.

Она была, как первоклассник,

во всем послушная всегда.

Я ей про жизнь свою плел басни,

она ж не лгала никогда.

Она ко мне в постели жалась,

что было сил, что было сил.

И в магазин сама бежала

за водкой, хоть я не просил.

Она была нескладной вроде,

но как княжна, была нежна.

И в обществе, и при народе

она была мне, как жена.

Ее носил я на ладонях,

не клял за прошлое, не бил.

Но вот, однажды, я не понял,

не разобрал и оскорбил.

И на душе моей противно,

и гнусно так, жизнь не мила.

Она ушла. Как примитивно

звучат слова: она ушла.

Мне вспоминать про это больно,

и время боль не изжило.

Она вновь стала биксой вольной,

но без нее мне тяжело.

июнь 1981

МИМЫ

Мы - мимы!

Живем по канонам пантомимы!

И наши законы непоколебимы,

и наши обязанности ощутимы,

но наши права едва уловимы,

и наши дороги непроходимы,

и красноречивые жесты бьют мимо,

и слово толковое необходимо!

Мы - мимы!

Горланим У Р А,

хоть в кармане дыра,

со светом смешав темноту.

Мы бьем комара

острием топора

и молотом бьем в пустоту!

Мы - мимы!

По миру шагаем, как пилигримы!

И лица под толстыми слоями грима,

нам трудно дышать, здесь безжалостный

климат,

но знаем, пока есть средь нас подхалимы,

мы, как налимы, и немы, и мнимы,

гнем спины, и вольности недопустимы,

но верим мы, наши мечты исполнимы!

Мы знаем, пора

убить комара

и светом залить темноту!

Но мы, как вчера

горланим У Р А

и молотом бьем в пустоту!

Мы - мимы...

Краснодарский край, ст. Приазовская. 17 июля 1981

ТЮРЕМНАЯ

Холода, метели завывают,

и на нарах невозможно спать.

"Мусора" в мороз нас выгонят,

твари,

на карьерах уголь добывать.

Без отца жизнь жил я с малолетства,

не курил, не пил, не воровал.

Но сказал брат: "Выходи из детства,

парень!"

И меня с собой на дело взял.

Много в жизни я видал плохого,

богачей, рвачей терпеть не мог.

Шишкаря бомбили областного

значенья,

но меня поймали, дали срок.

Старший брат бежал, но мы-то знали,

что "менты" не дремлют на посту.

На четвертый день нашли, связали

брата,

и товарным сразу в Воркуту.

Третий год я уголь добываю,

третий год грызу зубами пласт.

По ночам свободу вспоминаю,

маму,

слезы так и падают из глаз.

Мама, мать, несчастная, скончалась.

Двое сыновей, и те - в тюрьме.

А невеста, дрянь, с другим связалась,

сука!

Выйду, она вспомнит обо мне.

Холода, метели завывают,

и на нарах невозможно спать.

Целый день мы уголь добываем,

молча,

чтоб свободу ночью вспоминать.

г. Шахты, июль 1981

РОДАКОВО

(монолог рецидивиста)

Здесь коптят житенку одинаково,

с красноротым каши не сварить.

С теми, кто не слышал про Родаково,

не о чем мне даже говорить.

Доверять привык я по натуре,

всех желающих на дело брал.

Но, однажды, раз меня надули,

и впервые я в тюрьму попал.