Как Пантюшкин телевизор искал - Тамара Чинарева

Баба Клава пересчитала облигации — ровно пятнадцать штук. Нащупала под клеенкой бумажку, где были переписаны номера, сверила — номера совпадают. Ее облигации. На телевизор посмотрела — ручки блестящие, экран большой. Прямо украсил телевизор горницу. Так что о старом чего жалеть!

Села баба Клава посреди избы и стала размышлять — плохо или хорошо, что с ней такая история приключилась? Страху она натерпелась — это, конечно, Пантюшкину сколько беспокойства доставила. А ведь кто-то о ней подумал, внимание оказал. Подумал ведь кто-то:

«Живет, мол, бабушка, и телевизор у нее никудышный. Дай, мол, мы ее порадуем. И ведь узнали именины когда… Вон что… Заслуживает, мол, она такого уважения — дочь хорошую вырастила — электростанцию строит. И сама — не промах. Хорошим поваром была, в войну санитаркой работала, солдатам раненым песни пела. А телевизор у нее хуже всех в Гусихе…»

Размышляла так баба Клава и новый телевизор ей все больше нравился. Решила Мотю спозаранку не беспокоить. Пусть поспит. Работа у него больно беспокойная. Она снова взяла записку:

«…мы приносим Вам его в дар вместо старого от радиоклуба», — прочитала она еще раз и осенило Клаву Желтоножкину — не внука ли Димки это выдумки? Иначе как попал телевизор в дом через запертую дверь?

— Митьк?! — позвала она и прислушалась. Никакого ответа.

Она подошла к раскладушке, стянула одеяло, а там только смятая подушка. Димкин след давно простыл.

Последнее звено

Нет, не обманывало Матвея Фомича предчувствие, что дело с телевизором закончится не сегодня-завтра, не обманывало…

И вот это завтра наступило и почти уже кончилось, потому что был поздний вечер, и Пантюшкин уже шел точным путем, в конце которого все должно было разъясниться.

Правда, сначала этот путь привел его к дому, где обитал преступник, а дом оказался на замке. Но Пантюшкина это не смутило, ибо путь-то этот шел и дальше, где преступника по точным расчетам Матвея Фомича все равно можно было найти.

Пантюшкин обогнул здание гусихинской восьмилетней школы, прошел довольно-таки захламленным кучами угля и железного лома внутренним двориком, спустился на шесть ступенек вниз, в подвал, включил фонарик и потянул на себя железную дверь…

Впрочем, за дверью фонарик не понадобился: коридор был слабо освещен тусклой лампочкой. В конце же коридора имелась еще одна дверь — обычная, деревянная, некрашеная. За ней раздавались голоса и какой-то гул. Пантюшкин поправил ремень с кобурой и дернул дверную ручку.

Три пары глаз испуганно уставились на него.

В большой комнате, освещенной стоваттной лампочкой без абажура, висела синяя дымка: видно, совсем недавно здесь потрескивали паяльники, шипела канифоль, и капали, капали серебристые слезы припая на кончики разноцветных проводов… В ящике из-под печенья лежала гора радиодеталей, на полу — пустые короба от приемников, телевизионная трубка с треснувшим стеклом, несколько подшивок журнала «Радио». На длинном самодельном столе, опутанное проводами, стояло сооружение, в котором Пантюшкин сразу угадал коротковолновую станцию.

Ручки настройки поблескивали черным блеском, внутри станции что-то глухо гудело. Перед ней, ссутулившись, сидел Бабулич. Он был в толстых резиновых наушниках, что придавало ему особую значительность.

— Ага, — сказал Пантюшкин, но из-за толстых и плотных наушников Бабулич, конечно, пантюшкинского «ага» не услыхал. Тогда Димка подергал его за левое плечо, Никита — за правое, а Петька, стоявший позади, тоненько кашлянул. Будто пискнул.

Бабулич снял наушники и повернул голову. Казалось, наушники охраняли его от Пантюшкина, а сняв их, Бабулич остался одиноким и беззащитным.

— Так вот, значит, чем они тут занимаются, — сказал Пантюшкин, пытаясь придать своему голосу побольше строгости. Но строгости почему-то не получилось. С веселым любопытством он оглядел станцию и добавил: — А разрешение как? Имеется?

— Аппарат зарегистрирован, — поспешно отозвался Бабулич и виновато улыбнулся.

— У нас и позывной есть, — сказал Димка, показывая карточку радиолюбителя.

Пантюшкин покрутил головой.

— Ну, партизаны!.. Драть вас некому! Чего ж все в секрете-то держали? Я ведь какую цепь из фактов, догадок и умозаключений связал, а? Звено к звену… Но одного не хватало… Ладно, ладно. Дело считаю закрытым… А расческа-то все-таки ваша, гражданин Бабулич. — Матвей Фомич положил на стол злополучную расческу.

— Моя… — вздохнул Бабулич.

— А гусиным пером зачем писали? — спросил Пантюшкин уже у Димки.

— Для конспирации, — ответил тот и шмыгнул носом.

— Ясно. Но все-таки непонятно одно! Одного звенышка в моей цепи не хватает… Новый телевизор двадцатого числа Клаве Желтоножкиной несли?

— Несли, — сказал Никита.

— А почему же унесли обратно? Вот что мне непонятно совершенно. Спугнул вас кто-нибудь, что ли?

— Не-а, — сказал Никита. — Мы его почти до дома желтоножкинского дотащили и — грохнули. Новый-то. А все из-за Петьки. Идет — ворон считает. Гляди, говорит, Венера. А сам ногой за корягу и носом в землю — бац! Балда неграмотная! Венеру он в начале ночи узрел!

— Ну, ты ври, да не завирайся! — взвился Петька. — Не Венеру я сказал, а Вегу! И не за корягу вовсе… На шнурок наступил. А тут еще…

— Стоп, стоп, стоп! — решительно перебил Пантюшкин, видя, что разговор обрастает совершенно не нужными для следствия подробностями. — Значит, телевизор вы грохнули?

— Ну да! Какой уж тут подарок! А старый-то КВН Борис Савельич уже того… унес. Вот и не получилось. Если б сразу старый на новый обменяли, ничего б и не было… Никакого дела. Вот. И облигации мы бы сразу вернули, как только нашли. Про облигации Димка не знал ничего, честное слово…

— Все-таки выдрать вас было бы неплохо, — сказал Пантюшкин. — А радиостанцию сами собрали?

— Все сами. Старый КВН в дело пошел. В них в старых КВНах, знаете какие силовые трансформаторы! Ого! И лампы кое-какие, и конденсаторы…

— И дросселя, — добавил Петька и покраснел от удовольствия.

— Сегодня только схему паять закончили, — сказал Димка. — Во работает!

— Ишь ты! — сказал уважительно Пантюшкин и достал первое письмо, которое получила Клава Желтоножкина. Письмо с просьбой: «…В Москву не писать. Неизвестный». — Я его и на свет, и так и эдак… Потом через лупу пригляделся сбоку листа — гляжу, вмятинки, бороздки штрихи вроде бы, линии какие-то. Видно, лист был под другим листом, а на том, на верхнем то есть, что-то чертили… Стал обводить черточка и линии — что-то вроде чертежа обозначилось… Схема! Дальше — больше, вижу, радиосхема получилась. Ага, думаю, писал кто-то, кто радио занимается — раз. А два что? Два — я у вас Борис Савельевич, в гостях был, четко определил: занимаетесь радиоделом, и недавно… Так? Так. А тут три — Авдеева вчера приходит и сознается: расческа, Бабулич, ваша, хоть вы и, простите за выражение, лысый… Вот так я вас, голубчики, и вычислил, н-да… Одного звена не хватало. Теперь все ясно… И хорошо работает? — кивнул Пантюшкин на радиостанцию.

— Еще как! — сказал Димка. — Весь мир можно слушать. Можно через наушники, можно с усилителем — репродуктор на выходе есть.

И Димка, посмотрев на Бабулича, будто испрашивая разрешения, включил громкоговоритель на полную мощность…

Весь мир словно бы ворвался в маленькую, подвальную комнату. Мельбурн вызывал Париж. Кто-то передавал сводку погоды для зимовщиков в Антарктиде. Столица Австрии Вена заполняла эфир бессмертными вальсами своего знаменитого соотечественника. Москва транслировала концерт из Колонного зала Дома Союзов. А в далеком Арфурском море торопливо попискивала азбука Морзе. Что так спешил передать неведомый радист? Быть может, случилась беда? Или наоборот, на борту полный порядок, и корабль спешит в родную гавань? Ах, как хочется все узнать!