Ночь разбитых сердец - Нора Робертс

Но в этот маленький рай традиционно съезжались богачи – охотиться на оленей и диких кабанов, собирать раковины, ло­вить рыбу в реке и океане.

В летнюю послеобеденную жару они отдыхали на верандах, а рабы разносили бокалы с холодным лимонадом. По вечерам в бальном зале господского дома в свете свечей, мерцающих в хрустальных люстрах, кружились блестящие пары, в карточном зале, попивая отличный южный бурбон[1] и дымя толстыми ку­бинскими сигарами, беспечно играли в карты мужчины.

Тогда «Приют» был замкнутым мирком для избранных, сим­волом образа жизни, обреченного на гибель.

Отдыхающие до сих пор приезжали на остров, несмотря на его уединенность, а может быть, и благодаря ей. Чтобы сохра­нить собственность, Хэтуэям пришлось превратить часть дома в гостиницу.

Брайан знал, что его отец ненавидит каждый шаг, даже звук шагов посторонних на своем острове. Только по этому пово­ду – и Брайан это помнил – спорили его родители. Аннабелл хотела открыть остров большему числу туристов, привлечь сюда людей, создать круг постоянных гостей, оживить жизнь остро­ва. А Сэм Хэтуэй настаивал на том, чтобы сохранить все неиз­менным, нетронутым, и контролировал число отдыхающих и экскурсантов, как скряга, неохотно выдающий мелкие монетки. И, в конце концов Брайану стало казаться, что он понял, почему его мать сбежала, – здесь ей не хватало людей, лиц, голо­сов.

Теперь же для Сэма Хэтуэя этот остров превратился в памят­ник неверной жене. Это был его счастливый дар и его прокля­тие.

Однако, несмотря на все свои старания, отец не мог остано­вить изменения, как не мог остановить наступление на остров океана.

Брайан и сам не приветствовал изменений, но в гостинице они были необходимостью. А гостиницу он любил и, если чест­но, наслаждался даже выполнением своих повседневных обя­занностей. Брайан любил и постояльцев. Ему нравилось слы­шать чужие голоса, наблюдать за чужими привычками, слушать разные истории из чужих жизней, чужих миров.

Он не имел ничего против других людей – до тех пор, пока они не выказывали намерения остаться. А впрочем, в глубине души он не верил, что люди могут оставаться здесь надолго.

Вот Аннабелл не осталась.

Брайан поднялся, испытывая смутное раздражение от того, что шрам двадцатилетней давности неожиданно запульсировал, как открытая рана. Стараясь не обращать внимания на боль, он отвернулся от ручья и направился по вьющейся тропинке вверх, к «Приюту».

Выйдя из леса на ослепительный свет, он зажмурился. Со­лнечные лучи разбивались о струю фонтана и превращали каж­дую капельку в радугу. Брайан окинул взглядом сад. Буйно раз­росшиеся тюльпаны выглядели вполне прилично, гвоздики ка­зались несколько взлохмаченными… А это что за багровое чудище, черт побери? – спросил он себя. Вообще-то Брайана можно было назвать в лучшем случае посредственным садовни­ком, но он старался содержать территорию гостиницы в поряд­ке. Отдыхающие платили деньги и хотели радовать не только свои желудки, но и глаза: кроме вкусной еды, они желали на­слаждаться начищенным антиквариатом и ухоженными садами.

Итак, чтобы привлекать постояльцев, необходимо содержать «Приют» в отличном состоянии, а это требует бесконечных часов тяжелого труда. Но без платных гостей вообще неоткуда было бы взять средства, дом бы давно разрушился. Бесконеч­ный цикл! – думал Брайан, хмуро глядя на цветы. Змея, загла­тывающая собственный хвост. Капкан без ключа.

– Агератум.

Брайан резко вскинул голову. Голос он узнал сразу, но при­шлось прищуриться, чтобы разглядеть его хозяйку, которой солнце светило в спину. Брайана всегда раздражало, что она умеет подкрадываться так незаметно. Впрочем, он давно уже привык считать доктора Керби Фитцсиммонс незначительным раздра­жителем.

– Агератум, – повторила Керби и улыбнулась: она знала, что раздражает его, и считала это большим достижением. Ей по­надобился почти год, чтобы добиться хотя бы такой реакции. – Тот цветок, на который ты таращишься, Брайан. А вообще-то твоим садам необходим уход.

– И до них дойдут руки, – пробормотал он, прежде чем вос­пользоваться своим самым действенным оружием – молчанием.

Ему всегда становилось не по себе в обществе Керби. И дело было не только в ее внешности, вполне привлекательной, если вас интересуют изящные блондинки. Брайан считал причиной своей неловкости ее поведение – полную противоположность изяществу и деликатности. Непоколебимо уверенная в себе Керби, казалось, знала понемногу обо всем на свете и не стес­нялась идти напролом.

Ее голос всегда напоминал Брайану о высшем обществе Новой Англии. Или – когда он бывал менее снисходителен – о «проклятых янки». Впрочем, ее лицо раздражало его еще боль­ше: типичные скулы янки, привлекающие внимание к глазам цвета морской волны, слегка вздернутый нос, а особенно – без­упречный рот: не очень большой и не очень маленький.

Брайан все ждал известий о том, что Керби заколотила ма­ленький коттедж, унаследованный от бабушки, и вернулась на материк, отказавшись от намерения открыть здесь клинику. Но один месяц сменял другой, а Керби не уезжала, медленно, но верно вплетаясь в жизнь острова.

И овладевая его мыслями.

Продолжая насмешливо улыбаться, Керби откинула с лица волну ниспадающих до плеч волос цвета спелой пшеницы.

– Прекрасное утро!

– Еще рано.

Брайан сунул руки в карманы: когда Керби была рядом, он никогда точно не знал, что делать с руками.

– Ну, для тебя-то не слишком рано. – Наклонив голову, Керби смотрела на него, и это зрелище ей нравилось. Но пока ей дозволялось только смотреть: завоевать Брайана Хэтуэя ока­залось не так-то просто. – Завтрак еще не готов?

– Мы не обслуживаем до восьми, – нахмурился Брайан: она должна знать это не хуже его, поскольку приходит в гостиницу довольно часто.

– Что ж, придется подождать. А какое фирменное блюдо се­годня? – спросила Керби, не отставая от него.

– Еще не решил.

Отделаться не удалось, и Брайану пришлось смириться с ее присутствием.

– В таком случае голосую за вафли с корицей. Я могла бы съесть дюжину.

Сцепив пальцы, Керби подняла руки над головой и потяну­лась. Брайан изо всех сил пытался не замечать, как натянулась на крепких маленьких грудях хлопчатобумажная блузка. Игно­рирование Керби Фитцсиммонс стало в последнее время его ос­новным занятием. Направляясь к кухонной двери по огибаю­щей дом тропинке, посыпанной толчеными раковинами и окаймленной весенними цветами, он заметил:

– Можешь подождать в гостиной или в столовой.

– Лучше я посижу на кухне. Обожаю смотреть, как ты гото­вишь.