Ведьмак двадцать третьего века - Владимир Мясоедов

– Да, вижу ссадины. Солидные, не каждая бешеная кошка такие оставит, – прищелкнул пальцами старый поп, внимательно взирая на представленные к осмотру царапины. Сложно сказать, как у него получилось это проделать в кастетах. Наверное, долго тренировался. Олег не знал, насколько эффективно лечили «дядюшку». Однако даже в самом худшем случае рубец от плети должен был равняться по болезненности и степени повреждения кожи не меньше чем паре сотен таких. – Это поэтому у него вся спина в рубцах?

– Если смерд не знает своего места, смерда нужно пороть! А этот же даже не обычный смерд, это истинный демон! Не понимает, когда ему хотят добра, – бескомпромиссно заявил Пахом Коробейников, к которому понемногу начали возвращаться апломб и наглость. Просто бойцы группы быстрого реагирования за время расспросов заскучали и разошлись в стороны. Бо́льшая их часть уделила внимание расставленным по шкафам книгам, а один просто уселся в стоящее в углу кресло и там захрапел. – Да этот ублюдок с самого рождения был злобной, тупой и неуправляемой тварью. А теперь он стал еще и уродом, которого в приличном обществе и показать-то стыдно!

– Да, кстати о приличиях, – как бы невзначай подхватил разговор старый поп, делая пару шагов назад и касаясь левой рукой застонавшего от неловкого движения Олега. Конечность священнослужителя на секунду оказалась окутана золотистым светом, и по телу парня вновь прокатилась волна теплых иголочек. И сразу дышать ему стало как-то легче, будто выпрямились в груди одно или два сломанных ребра. – Полных лет сему отроку сколько? А то в училище раньше пятнадцати не берут, если ты запамятовал.

– Семнадцатый пошел, – с готовностью откликнулся «дядя» парня.

– Значит, будь он на год старше – и наследовал бы отцу вместо тебя, – задумчиво пробормотал поп. – Или мог бы подать в суд заявление с просьбой вернуть доставшееся от родителя имущество… А из училища этого не сделать. И после не сделать, так как для всех выпускников предусмотрен десятилетний контракт. Оттуда же шлют прямо на границу. Благо большая она у нас, сколько людей ни ставь, а все не хватает. Сын мой, а документы ты уже все оформил? Может, ну его, это училище? Я могу сего отрока послушником устроить. Куда-нибудь в дальний скит за Уралом. После попытки вызова демона, пусть и неудачной, самое то для него будет.

«Если подумать, жизнь в монастыре может оказаться не так и плоха, – мысленно решил для себя Олег. – По крайней мере, там гарантирована регулярная кормежка и меньше шансов засыпаться на незнании жизненных реалий. Наверное. К тому же, судя по реакции на название училища, это место будет ближе к тюрьме-колонии, чем к нормальному вузу. Ну или хотя бы ПТУ средней степени паршивости».

– Уже поздно, – отрицательно покачал головой Пахом. – Я как опекун заключил договор с дирекцией Североспасского училища. А они известны на всю Российскую империю тем, что всех берут, но никого не выпускают. В крайнем случае хоронят совсем уж неудачливых кадетов на внутреннем кладбище. И даже соответствующим образом зачарованную кровь этого неблагодарного отродья им отнес, взяв фиал из семейного хранилища. Чтобы они уж точно паршивца случайно не потеряли.

– Да, вижу, ты не привык ограничиваться полумерами, – понимающе кивнул старый поп. А потом глаза его вдруг сверкнули золотым светом, брови грозно насупились, а могучая фигура будто еще больше увеличилась в размерах. – Дай же теперь ответ только на один вопрос и не смей лгать ни мне, ни себе! Сын мой, скажи – ты дурак?!

– Что? – Пахом Коробейников от такого вопроса и резкой смены тона старика даже растерялся.

– Североспасское магическое училище – это тебе вовсе не женский монастырь. Те, кто живет там, занимаются отнюдь не нюханьем цветочков или изучением кодекса благородных девиц, – ласково-ласково объяснил ему священник. – Да, оттуда твой племянник действительно не сможет уйти в любой момент. Или вести юридическую тяжбу и отобрать у тебя свое. Но там даже девочек учат не вышивать крестиком или молиться. Там учат убивать, делать артефакты для убийств, лечить убийц и убегать от смерти. А контракт с рекрутами в ней заключается всего на десять лет. После которых в отчий дом вернется очень злой боевой маг.

– Пусть сначала вернется, – фыркнул Пахом Коробейников. – У нас очередная война с Австро-Венгрией на носу. Там и не таких перемелют.

– Все ясно, – со вздохом поднял глаза к потолку старик. – Ты не дурак. Ты просто самый обычный мерзавец. Жаль, очень жаль… Жаль, что при задержании стрельбу на поражение не открыли!

– Чего? – выпучил глаза владелец дома. И тут же взвыл, когда его щеку разорвали острые зубья кастета. Поп бил аккуратно, но сильно. Точнее, даже не бил, а фигурно колол, словно опытный татуировщик. Левая сторона лица мужчины украсилась буквой «К». На лбу разместились несколько смазанные, но все же узнавемые «А» и «И». Правая щека несла на себе рваную отметину в виде буквы «Н».

– Властью своей я предаю тебя анафеме! – провозгласил старик и мощным апперкотом сбил мужчину на пол. – За то, что предал родную кровь. За то, что корысть в тебе задушила сострадание, любовь и разум! За то, что толкнул отрока невинного на путь тьмы, злобы и разрушения!

– Вы… Вы… Вы не имеете права! – завизжал Пахом, словно испуганный поросенок. – Я буду жаловаться!

– Вертел я твои жалобы на том чисто мужском органе, который у меня уже лет двадцать как признаков жизни не подает, – хмыкнул старик и отвесил своей жертве хороший пинок, заставляющий усомниться в его старости и немощности. Во всяком случае, от удара тело его собеседника воспарило сантиметров на десять, прежде чем вновь рухнуть вниз. – Ты довел родного племянника до того, что он оказался готов воззвать к силам тьмы, лишь бы восстановить справедливость. С возможной в ближайшем будущем гибелью его тела я бы еще должен как-то примириться. Но вред, нанесенный по твоей вине непосредственно душе сей особы, заслуживает должной кары.

– Процедура была проведена не по правилам, она недействительна! – попытался убедить то ли других, то ли себя мужчина, отползая подальше от скорого на расправу старика.

– Вертел я эти правила, – сообщил ему с широкой ухмылкой престарелый поп, шагая следом. – И ты не бойся. Слишком длинные молитвы в моей дырявой памяти держатся плоховато, но уж постановку аурной печати анафемы забыть покуда не получилось. Первоклассную теперь несешь на себе отметину! Такую черта с два кто сотрет, окромя уполномоченных на то органов.

– Я до вашего архиерея дойду! – вскрикнул Пахом и сжался как кутенок, когда старик поднял его одной рукой в воздух. За шею. – У меня не последнее место в медной гильдии… Вам этого так не оставят…

– Вертел я всю вашу гильдию, – проникновенно сообщил задыхающемуся мужчине священнослужитель и нанес ему удар в живот. – А архиерей наш вертел ее с куда как большей скоростью и соответствующими моменту торжественными песнопениями. Так, парни, если у кого будут вопросы, то он сопротивлялся при задержании.

Свою прочувствованную речь старик сопровождал все новыми и новыми ударами, медленно превращая живот жертвы в кровавое месиво. Впрочем, шипы его кастетов погружались в кожу не слишком глубоко, и оттого раны являлись болезненными, но неопасными.

– Такая мразь действительно может начать вонять на всю Москву, – счел нужным заметить один из бойцов. – Ваше преподобие, может, официально оформим протокол его задержания как свидетеля? И засунем в камеру к уголовникам на пару деньков. А там уж Бог ему судья, а претензии по поводу травм к тем, кто уже ушел по этапу. Ну или заупокойная понадобится, коли совсем душегубы распояшутся.

– Вы не можете! Вы не имеете права! – просипел Пахом, взирая на попа с плескавшимся в глазах суеверным ужасом. – Вы же пастырь душ, носитель слова божьего!

– Вертел я твои права, – улыбнулся старик и сделал знак бойцам, которые проворно стали обратно натягивать на голову дергающемуся мужчине мешок. – Моей обязанностью как раз и является наставлять заблудших овец на путь истинный и состригать с их шкур пороки и ересь. А ты основательно запаршивел, грешник. И уже успел отравить своим ядом как минимум одну юную душу. А скорее и больше, если вспомнить о твоей семье. Раз они не возражали против такого обращения с этим юношей, то как минимум виновны в гордыне и безразличии. Так, теперь ты, сын мой.

Олег вздрогнул, решив, что теперь настала его пора подвергнуться безжалостному избиению и анафеме. На последнюю, впрочем, парню было плевать. Он раньше считал себя закоренелым атеистом, и хотя теперь его жизненный опыт существенно обогатился по части сверхъестественных событий, все еще цеплялся за старые морально-нравственные ориентиры. И важность недовольства церкви в его шкале ценностей числилась где-то между испорченным завтраком и испачканными туфлями. Конечно, если к данному наказанию не прилагается толпа фанатиков, готовая с радостными воплями тащить Олега на костер.