Синяя борода - Макс Фриш

— Я не понимаю вопроса...

— Вы сопровождали его, фрау Шаад, в качестве ассистентки на все международные конгрессы, это не было секретом, Феликс Шаад об этом знал.

— Это входило в мои служебные обязанности.

— Чего же вы тогда боялись?

— Я не понимаю вопроса...

— Когда господин Шаад как-то поинтересовался, не роман ли у вас, вы это отрицали, ибо, как я полагаю, чего-то боялись.

— Я хотела его пощадить.

— Вы хотели его пощадить...

— Совершенно верно.

— Ибо вы боялись, что обвиняемый, узнав то, что другим было давно известно, будет способен на все, например снимет галстук и тут же вас задушит?

— Не думаю, чтобы он был на это способен.

— Тем не менее вы его боялись?

— Он бывал очень несдержан.

— Вы можете привести пример?

Свидетельница задумывается.

— Когда позднее он узнал со стороны, что вы три года не уходили от него только потому, что профессор Л. женат и имеет детей, и вам пришлось подтвердить это, как повел себя обвиняемый?

— Он держал себя в руках.

— То есть?

— Молчал.

— Сколько времени?

— Несколько дней, а потом уехал...

— И прислал письмо из Вены, суд ознакомился с копией, не знаю, помните ли вы это довольно длинное письмо, фрау Шаад?

— К этому времени с той историей, о которой он писал, было уже покончено.

— Что было потом?

— Он ночевал в своем рабочем кабинете.

— А потом?

— Я тогда чувствовала себя очень подавленной.

— Оттого, что у него наклонности собственника?

— Оттого, что он начал пить.

— А когда он пил, фрау Шаад, и это мой последний вопрос, что он делал, когда напивался?

— Он говорил...

— О чем?

— Всегда одно и то же...

— А именно?

— Я уже не помню...

— Вы уже не помните...

Иной раз даже судье это надоедает:

— Я полагаю, можно отпустить свидетельницу?

Свидетельница берет свою сумку.

— Допрос свидетелей будет продолжен в понедель­ник в восемь часов.

Я ставлю бильярдный кий на подставку. Надеваю пид­жак. Галстук я перед игрой не снимаю, затягиваю. В баре поблизости я заказываю бокал «Ферне-Бранка». Стою в пальто и кепке. На улице день. Нахожу свою машину. Штрафная квитанция не наклеена, хотя время для стоянки истекло. Сажусь за руль. Идет дождь. Включаю зажигание и пробую сообразить, где я сейчас живу.

— Господин Кнюттель, вы, значит, помните, что он заходил к вам в магазин и вы разговаривали с ним. Это верно?

— Да.

— Он, значит, интересовался антиквариатом...

— Это верно.

— Он искал что-то определенное?

— Я обратил внимание на господина, потому что он подолгу простаивал на улице перед моей витриной, иной раз по четверти часа, даже когда шел дождь, у него было на примете что-то определенное, так мне казалось.

— Вы знаете, что у него было на примете?

— Нет.

— Господин доктор Шаад утверждает, что у вас в магазине несколько недель стоял английский письменный стол вишневого дерева, с Зеленой кожей на столешнице...

— Это верно, да, это так.

— Когда господин Шаад вошел наконец в магазин, чтобы взглянуть на английский письменный стол, он справился у вас о цене?

— Это верно, да, теперь я припоминаю, но англий­ский письменный стол был уже продан, когда господин Шаад в первый раз зашел в магазин и справился о цене. Господин, по-видимому, разбирается в мебели.

— Вы не помните, от кого стол попал к вам?

— От одной дамы.

— От одной из фрау доктор Шаад?

— Вполне возможно...

— Обвиняемый что-нибудь сказал об этом англий­ском письменном столе, который был уже продан, или он только рассматривал его?

— Он хотел знать точные размеры,

— А .зачем?

— Этого я не знаю. Я измерил его: проданный письменный стол оказался как раз того размера, какой господин и предполагал.

— И после этого он ушел из магазина?

— Нет.

— Что же было дальше?

— Он огляделся... У меня в магазине были и другие письменные столы, но, видимо, все это было не то, что искал господин. Потом он спросил, можно ли посмотреть вещи на складе, и я повел его на склад. Он очень внима­тельно все осмотрел. Его заинтересовало кресло, кресло- качалка. Он сел в него. Когда я сказал, что кресло это очень удобное, он засмеялся: «Я знаю». И еще он спро­сил о стоимости французских напольных часов.

— Которые попали к вам от той же дамы?

— Совершенно верно.

— Что было дальше?

— Когда я увидел, что господин знает толк в вещах, я предложил ему чашку чая, как это принято, и он не отказался, но садиться не стал, а пил чай стоя и сказал, что чувствует себя в моем магазине как дома.

— Господин Шаад приходил к вам еще раз?

— Нет.

Сны тоже подлежат допросу:

— У вас, значит, было такое чувство, будто вы можете летать. Я вас правильно понял — летать?..

— Да, но только недолго.

— Сколько времени приблизительно?

— Пока могу двигать локтями. Как крыльями. Но это требует большого напряжения. И все же я почти достигал потолка этого зала.

— Здесь восемь метров высоты.

— Собственно говоря, это не разрешается, я знаю, но полет наполнял мою душу радостью и даже своего рода гордостью: я единственный умею летать.

— Что было дальше?

— Планирующий полет.

— Как это понимать?

— Потом я сделал вираж — вираж мне удался, но это было уже не в зале суда, внизу подо мной вдруг открылся ландшафт: гористая местность, зеленоватый водоем, я испугался, что не долечу до берега, а берег был отвесный, как скала, совершенно отвесный.

— И тут вы проснулись, господин Шаад?

— Нет.

— Что же было дальше?

— Я снова сидел в этом зале...

Шестьдесят одного свидетеля — мужчин и женщин — ввел в зал и усадил служитель, некоторых я прежде видел лишь мельком.

— Господин директор, вы отец жертвы...

Некоторые свидетели смотрят только на судей, потом на прокурора или защитника, но никогда — на обвиняемо­го, хотя и были в свое время с ним в родственных отношениях.

— Когда вы в последний раз видели свою дочь и разговаривали с ней?

— Когда Розалинда была еще замужем.

— Вы, значит, никогда не бывали на ее последней квартире?

— Никогда.

— Вы знали, на какие доходы жила ваша дочь?

— Вы хотите сказать — после развода?

— Или вы не имели никакого представления об этом?

— Известно, сколько примерно зарабатывает врач, и я полагал, что Розалинда обеспечена. Я имею в виду — соответственно своему положению.

— Вы полагали, что до конца жизни ей не придется самой зарабатывать...

— Я имею в виду: соответственно своему положе­нию.

— Еще один вопрос, господин Цогг.

— Письмо, которое обвиняемый прислал тогда моей жене, чтобы сообщить о своем разводе — этого письма у меня, к сожалению, больше нет, — звучало вполне успокоительно.

— То есть?

— Он и Розалинда остаются друзьями и тому по­добное.

Следующий свидетель — девочка.

— Значит, тебя зовут Вренели?

— Да.

— Ты знаешь господина Шаада, который здесь сидит?

— Нет...

— Ты даже никогда его не видела?

— Да.

— Ты должна говорить нам только то, что знаешь. Ребенок кивает.

— Ты знаешь, что мадам Розалинда потом умерла, но ты перед этим видела ее в окне. Так ты сказала. Не помнишь, когда это было? Я имею в виду: в какое время дня. На улице было еще совсем светло?

Г Да-

— И она, как всегда, помахала рукой?

Ребенок молчит.

— Не помнишь...

Ребенок кивает.

— Она подошла к окну?

— Да.

— Что же она там делала?

— Не знаю.

— Окно было открыто?

— Да.

— Она закрыла окно?

— Да.

— И потом задернула шторы?

Защитник что-то записывает.

— Вренели, не можешь ли ты вспомнить, как мадам Розалинда была одета, прежде чем она задернула што­ры? Она была в белом халате или в кожаном пальто?

Ребенок молчит.

— Не помнишь...

Ребенок пожимает плечами.

— Ты не видела, был ли еще кто-нибудь у нее в квартире? Может, какой-нибудь господин? Молодой или пожилой? Вроде господина Шаада...

Ребенок пожимает плечами.

— Ты слышала крики?

Ребенок молчит.

— Не помнишь...

— Нет.

— И в самом деле это было давно.

Не знаю, нужно ли в нашей стране официальное разре­шение на покупку револьвера. В воскресенье магазин закрыт. Но можно воспользоваться охотничьим ружьем из тех, что висят за стеклом витрины. Хозяин магазина как свидетель исключается, поскольку по воскресеньям его нет в магазине. Не думаю, что кто-нибудь видел, как я стоял у витрины.

— Это было сегодня утром?

— Да.

— И ни одного человека на улице?

— Было довольно рано.

— В котором примерно часу?

— Между семью и восемью.

— Что же вы делали в такое время в городе, госпо­дин доктор Шаад, в воскресенье, между семью и восемью утра, когда Цюрих еще спит?

— Гулял...

Иной раз помогает алкоголь... Я хожу по комнате взад-вперед, держа стакан в правой руке, и, пользуясь возможностью, которую предоставляет только алкоголь, произношу свое последнее слово, на этот раз, совсем другое.