Воображаемый собеседник - Овадий Савич

— Вот, — сказал он самодовольно. — Теперь уж будьте любезны, Анатолий Палыч, займите ваше место по праву, и по необходимости.

Тов. Майкерский покачал головой, заполнил пустую графу, сложил аккуратно лист и спрятал его в карман.

— А теперь разрешите вам сообщить, Анатолий Палыч, что я и не собирался опаздывать. Я, Анатолий Палыч, уже успел побывать в тресте, так что я нахожусь на службе, собственно говоря, около получаса.

Тов. Майкерский посмотрел на Ендричковского подозрительно и тихо спросил:

— Чего же вы добились, в тресте?

Ендричковский опустил глаза.

— Вот добиться я ничего не добился. Там было заперто.

Тов. Майкерский вспыхнул и закусил губу. Но он тотчас овладел собою и сказал:

— Вы все шутите, Ендричковский, а я этих шуток не люблю. Все учреждения открываются в одно время, и вы это знали. Вы и не были в тресте.

— Честное слово, был, — воскликнул Ендричковский. — Да у меня из дому одна дорога — мимо треста!

— Ну, и что же, неужели там сейчас никого не было?

— Ни одной души, Анатолий Палыч! Даже курьера не было.

Тов. Майкерский с торжеством посмотрел на всех. Да, он знал, что только его учреждение поставлено образцово. За эту минуту торжества он простил Ендричковскому и его опоздание, и его попытку разыграть начальника. Он улыбнулся и приготовился было проследовать наверх, но Петр Петрович остановил его.

— Анатолий Палыч, — сказал помощник заведующему, — я хотел, чтоб уж потом не нарушать занятий, просить вас. Завтра день моего рождения, будьте так любезны, не откажите вечерком посетить меня.

— С удовольствием, — ответил тов. Майкерский, — а кто еще будет у вас?

— Да как всегда, Анатолий Палыч, надеюсь, что все сотрудники не откажутся. Семья моя, конечно, жилец еще — по необходимости. Ну — и все.

— С удовольствием, — повторил тов. Майкерский. — Я всегда рад повидать вас. И особенно хорошо, что все свои будут. Это доказывает единение, а ведь у нас так и написано на тресте: «В единении сила». Так ведь, Ендричковский, вы прочли сегодня?

Провожаемый почтительным смехом сотрудников, тов. Майкерский поднялся наверх. Ендричковский хотел было что-то сказать ему вслед, но Петр Петрович тотчас понял, что это будет насмешкой над начальником, а таких насмешек он не любил и не считал для себя удобным выслушивать их. Поэтому он быстро сказал:

— И вас очень прошу, Ендричковский, милости просим вечером.

— Буду, — коротко ответил Ендричковский. — Сколько годочков-то вам исполнится, дядя Петя?

— Пятьдесят пять.

— Ого-го! — даже остановился Ендричковский. Они уже подымались по лестнице. — Пятьдесят пять? Ведь это уже, пожалуй, и лишнее.

— То есть как — лишнее? — заморгал глазами Петр Петрович и приложил руку к сердцу. — Я не понимаю.

— А так. В наше время до пятидесяти дожил, это полный срок, а остальное — сверх нормы. Как раньше говорили: у бога деньки заживаете.

— Но позвольте, — с совершенным недоумением пробормотал Петр Петрович, — я и здоров, кажется, и ни на что не жалуюсь, и у меня семья на плечах, и работаю я не хуже молодых…

— С этим я вас горячо поздравляю, дядя Петя! Живите еще пятьдесят пять. Но возраст тем не менее весьма почтенный.

— У меня отец восьмидесяти семи лет умер, — отчего-то жалобным голосом сказал Петр Петрович. — А было у него одиннадцать детей, я сам — девятый. Ну, из нас восемь, правда, умерло в раннем возрасте, а из остальных я один жив, но все-таки отец до восьмидесяти семи дожил…

— Время другое было, — с какой-то значительностью ответил Ендричковский. — Все долго жили. А теперь вы — уже редкость.

— Но как же, вот Маймистову, тому шестьдесят два уже… И мало ли?..

— Извините меня, дядя Петя, мне бежать надо, а то Анатолий Палыч новый разнос учинит. Вы не огорчайтесь. Вы тоже до восьмидесяти семи доживете. Пока.

Ендричковский убежал, прыгая через три ступеньки. Петр Петрович поплелся ему вслед, слегка задыхаясь от одышки и все бормоча:

— Нет, это странно. «Сколько лет? Пятьдесят пять. Ого-го!» Да что я, старик, что ли?.. «Ого-го»! Удивительно!

Кочетков внизу уже открывал дверь посетителям. Райкин и Геранин бегали из комнаты в комнату. Евин что-то писал в огромной книге. Из кабинета тов. Майкерского раздался звонок, Петр Петрович знал, что это зовут его. Он еще раз пробормотал «удивительно» и пошел на зов. Начинался обычный рабочий день, думать было некогда, заведенный порядок подтягивал уже сам по себе.

2. СЧАСТЛИВАЯ СЕМЬЯ

Все счастливые семьи похожи друг на друга…

Елена Матвевна ростом была невеличка, но для своего роста, пожалуй, чрезмерно раздалась в ширину. Этою природною склонностью она обладала и в молодости и, выходя за Петра Петровича замуж, заполнила венчальное платье телом так туго, что одна пуговка под самым венцом оторвалась и тем причинила Елене Матвевне немалую неприятность. Когда же стали подрастать дети, она и вовсе сменила платья на широкие балахоны. И частенько говорила ей дочь Елизавета:

— Что это такое на вас надето, мама? Простыня не простыня, платье не платье, — ничего не разобрать. Ну, прямо будто чехол от кресла.

Елена Матвевна застенчиво улыбалась и закрывала лицо короткою пухлою рукой. Почти что шепотом, извиняясь, она отвечала:

— Я под венцом, вся в белом, очень была хороша. Мы с мамашей тогда венчальное платье три недели шили и даже ночей не спали. Уж, кажется, я и не ела тогда ничего от страха, и вот ночей не спала, а все-таки пуговка под венцом отскочила. Как я тогда от стыда сгорела! Стою прямо, венец на голове, певчие поют, а у меня одна мысль: разошлась сзади прорешка или нет, заметили это шафера или не заметили? Прямо как в столбняке стояла, ничего не видела, не слышала. И что же ты думаешь, — за столом свадебным шафер мой, Мышаткин, Семен Иваныч, интересный был мужчина и очень остроумный, подает мне пуговицу и говорит: изволили обронить, говорит, а я, говорит, на счастье поднял и требую выкупа. Да, так и сказал. Муж, говорит, разрешаешь на радостях облобызать молодую?

Но Елизавета Петровна не любила этих рассказов и, перебивая мать, заявляла:

— Это, мама, было до потопа. А с тех пор на вас всегда черт знает что надето.

Если при этом разговоре присутствовал брат Елизаветы, Константин, он вставлял ломающимся басом:

— Мама как дикарь. Обернулась в кусок полотна и думает — одета.

Но насмешки детей нисколько не смущали Елену Матвевну. Она накидывала с утра балахон и ходила в нем по дому до поздней ночи, везде поспевая. Вставала она первая, всех по очереди будила и кормила, убирала комнаты, варила обед и снова всех кормила, и еще успевала шить на всех и всем чинить белье, а позднею ночью, когда все спали, забирала у дочери или у сына книжку и читала в постели зачастую до рассвета, не смущаясь храпом Петра Петровича, как и он не смущался тем, что горит свет. Когда-то были они с Петром Петровичем очень красивою парой, глазам на загляденье, как гордо заявляли друг другу матери молодоженов, и, откровенно говоря, Елена Матвевна не заметила, что с тех пор утекло много воды.

Петр Петрович и в старое время служил по суконной части приказчиком в большом заведении купцов Прянишниковых. Дело свое он знал хорошо и ровному спокойному характеру был обязан тем, что сделал у Прянишниковых, можно сказать, большую карьеру, дослужившись в молодые сравнительно годы до должности заведующего оптовым складом. Он любил свою семью глубоко и ровно, хоть и относился к своим, как и ко всему в мире, спокойно. Он внимательно слушал все разговоры, своих мнений не навязывал, но и не отказывался от них, никогда не думал, что он, отец и работник, выше других, не томил скучными историями о сукне и сослуживцах, и когда дети чем-нибудь увлекались, выслушивал их терпеливо и терпеливо выжидал, пока увлечение пройдет. Он был твердо убежден, что жить надо так, как живется, и что выше себя не прыгнешь. В этом Елена Матвевна была с ним всецело согласна, и жили они душа в душу.

Так было заведено, что заработанные деньги Петр Петрович целиком отдавал супруге, а она уже знала, на что какой рубль истратить, какую дыру спешно заткнуть, а с какою обождать, она помнила хорошо, чьи предстоят именины, когда будут гости и кто из детей износил уже свои ботинки, и она умела вести свою кассу так, что и дети и сам Петр Петрович в нужный час могли получить у нее безвозвратную ссуду. Об умерших детях она в свое время горько поплакала, но живые быстро ее утешили. Ведь обо всем надо было помнить: и о здоровье, и о занятиях, и об одежде детей, и об обеде, и о комнатах, и о жильце, и о набрюшнике для Петра Петровича. А кроме того, все было так интересно, каждый день готовил сюрпризы, дети спорили и увлекались, и с ними увлекалась Елена Матвевна, — а Костя рос совсем непохожим на Лизу, и это было так удивительно. И еще случались в мире захватывающие события, то рождались у знакомых дети, то издавал новое распоряжение домком, то вот у Маймистовых сын с ума сошел. И еще были на свете книжки, где рассказывалась совсем другая, увлекательная жизнь, и уж никак нельзя было от этих книг оторваться, а было их столько, что ночных часов совсем не хватало на чтение. Елене Матвевне всегда было некогда, но она никогда не торопилась и всюду поспевала. А память, одинаково на крупные события и на самые пустяшные мелочи, никогда ей не изменяла и была так же точна, как отчетность распределителя.