Прелесть пыли - Векослав Калеб

Кругом не было никаких признаков жизни. Не доносился звон колокольчиков на шеях коров. Не раздавалось мычания, не слышалось песен пастушат. Над вымершим краем стояла тишина.

Увидав на седловине несколько домишек, они разомкнулись в цепь и начали фронтальное наступление по открытому каменистому склону. Голый зорко наблюдал за обстановкой. Он словно очнулся от забытья. Его шаг становился все тверже.

Так они подошли к первым двум домам. Один — небольшой двухэтажный, другой — приземистый одноэтажный. Без крыш. Как видно, сгорели не так давно. А на вытоптанной земле уже начала пробиваться трава. Убедившись, что разоренное село пусто, они пошли смелее.

Поодаль стояло еще три дома. Они казались побогаче, потому что были больше и за ними виднелись сады и огороды, правда, очень маленькие. Ни одна курица не попалась им на глаза; тщетно пытались они уловить запах хлева «ли дыма. Полное запустение. Перед дверью одного из домов в грязь было втоптано плохонькое детское пальтишко, совсем крохотное. Растопыренные рукава встречали, их, словно радостно расставленные ручонки.

— И дети бежали, — сказал Голый.

— Нет ни души.

— Крыш нет.

— Огня нет.

Эти дома пострадали еще сильнее. Кровли обрушились внутрь. Все вокруг было завалено камнем и кусками штукатурки. Снарядом разнесло часть стены. Сады были опустошены, деревья поломаны, ограды разворочены, улья повалены и разбросаны по двору. Однако во всем этом беспорядке чувствовалась чья-то рука; казалось, все было передвинуто с определенной целью. Эта мысль мелькнула у обоих, но ни один на ней не задержался. Повыше, под старым дубом, стоял еще один дом. Приземистый, грубо сложенный из нетесаного камня.

— Вот здесь мы и спрячемся до рассвета, — сказал Голый. — Здесь будет спокойно.

Они поднялись к домику.

— О! — сказал Голый. — Кажется, здесь пахнет углями.

В углу небольшой комнаты находился очаг. На нем лежала горсть пепла. Голый потрогал кирпичи, потом пепел.

— Теплый, — сказал он. — Утром топили.

— Не немцы.

— Наши проходили. Может, такие, как мы. Ничего, пожарим мясо и спать. Дворец что надо!

Положив оружие, они стали собирать хворост и щепки. Им попалось несколько обгоревших дубовых балок.

— Дом был добрый. Крыша из самого лучшего теса.

— И покрыта самой лучшей соломой. Но сейчас крыши нет. Звезды могут смотреть на нас сколько угодно.

— Огонь хоть всю ночь держи. Издали никто не увидит. Да противник ночью и носа из укрытия не кажет. Не любит он темь в горах.

Голый отыскал чуть тлеющий уголек. Прикрыл его хворостом, щепочками и начал раздувать. Уголек разгорелся и осветил его худое, резко очерченное, заросшее лицо. Пламя вспыхнуло с дружеской готовностью.

— Ух, — произнес Голый, едва переводя дыхание — легкие совсем ослабли, — гори, гори! Дней пятнадцать не видел я этого блага. Доброго огня не видел. Огонь! Огонь! Огонь, товарищ мой, огонь! — растроганно говорил он, сияя от радости, и подкладывал щепки и куски балок в очаг. — Почему бы всем людям не иметь огня? Дай, брат, каждому огня, каждому тепла! А у вас, в Сплите, где разводят огонь?

— Чаще всего в плитах. Но есть и очаги.

— Люблю смотреть на пламя и жар.

Мальчик раскладывал на плоском камне куски конины. Голый извлек из карманов свои запасы.

— Вот и мясо. Пожарим все, а то испортится. Дорога впереди длинная. Как стемнеет, сразу ляжем. Выйти нужно до рассвета. Где наши бригады, мы не знаем. Какие обстоятельства определяют их движение, сейчас сказать не могу. Будь у меня карта, я бы установил возможное направление. Но у нас есть только нос! — Голый говорил как во сне.

— Найдем. Нам не привыкать.

— Где бы мы ни были, борьба зовет нас. Надейся на меня, товарищ. Третий год брожу я по горам и долинам. Эх, огонь, огонь, отец родной. Гори, гори ярче. Теперь уж скоро и жар будет. Эх, браток, браток…

— Что?

— Пойдем со мной в Банью. Вот увидишь картошку! Картошка! Какая у нас картошка! Захочешь умереть с голоду и не умрешь! Невозможно. Печешь себе картошку в лесочке. На углях печешь. Можешь и сварить, коли есть в чем. Можешь и пожарить на масле, а то и свининкой или говядинкой сдобрить.

Снаружи послышался тихий шорох.

Голый мгновенно, даже не взглянув на дверь, бросился к пулемету и направил его в сторону выхода.

Мальчик тоже схватился за винтовку, хотя и не так стремительно. Но тут же опустил ее. Он стоял ближе к двери и видел, что в нее просунулась старушечья голова.

— Бабка! — воскликнул он.

В двери показались седые волосы, а затем морщинистое лицо.

— О! — удивился Голый, но тут же взял себя в руки. — Заходи, мать, — сказал он и быстро положил пулемет.

Старушка оперлась о косяк:

— Говорила я, что наши.

— Кому говорила?

— А так, сама себе.

— Разве ты одна?

— Одна я. Как есть одна.

— Правда?

— Правда, истинная правда!

— А в селе есть фашисты?

— А что им теперь здесь делать, будь они прокляты!

— Тогда заходи. Мы, видишь ли, ужин готовим. Не знали мы, что здесь хоть одна живая душа есть. Входи, входи. На дворе хоть и не холодно, но не так уж и тепло. Как же это ты одна живешь?

— Никого не осталось. Кого убили, кого увели, кто с партизанами ушел.

— Вот как!

— Да, так. Сначала пришли итальянцы, пожгли дома, людей выгнали. За ними пришли четники. Снова стали жечь дома. Человек десять убили. Вот под этим дубом и застрелили, сказали: другим на устрашение. Ну, а когда сюда немцы подошли, люди оставили село и ушли с партизанами. А моих немцы убили.

— А ты, значит, осталась?

— Да.

— А чего ж ты одна осталась? — гнул свое Голый, не замечая, как бередит рану в душе старухи.

Старуха нахмурила лоб, пошевелила губами: глаза ее растерянно заморгали.

— Сама, видно, не знаешь. Ну, да ладно. Дрова прогорели, давай мясо жарить. — И, понизив голос, сказал мальчику: — Выйди погляди, что на дворе.

Мальчик тяжело поднялся и вышел. Голый, поворошив огонь, выгреб немного углей в сторонку.

— Хороши угольки, мать. А нет ли у тебя, товарищ, немного соли?

— Соли?

— Ну да, соли.

— Немножко есть.

— Есть?

— Есть.

— Вот здорово! Может, и муки немного есть?

— Есть.

— Принеси, — попросил Голый, пристально глядя на старуху.

— Хорошо.

В дверях показался мальчик.

— Горит! — сказал он.

— Что горит? — вскинулся Голый.

— Солнце заходит.

— Да ну!

Солнце коснулось горы. Оно горело живым огнем на самом гребне в сине-оранжевом небе. Казалось, пламя расплавит гребень и пробьется далеко внутрь, растапливая твердь земли.

— Смотри в оба, — оказал Голый и добавил:

Еще не мое и солнце,и роща меня забыла,и цветы мне стали чужие,а моим — все это было…

Ступай, ступай, смотри в оба.

Мальчик с винтовкой наперевес двинулся вокруг дома. Там, где садилось солнце, небо и горы были в румяном отсвете зари. А всю остальную землю и небо над ней заливал ровный свет, не дающий тени. Вдоль улицы недвижимо, словно в глубоком сне, стояли пять или шесть домов с провалившимися крышами, опаленные деревья, кусты. Нигде никаких признаков жизни. Ничто живое здесь не могло появиться. Ничто живое не могло возникнуть даже в мыслях. Природа стала чужой человеку. И мальчику казалось, что неодушевленный мир смотрит на него во все глаза. Казалось, что он может открыть по нему огонь. В страхе он пробирался вдоль самой стены, свернул за угол и очутился у восточной стены дома. Он увидел глыбы камней, за ними скалы и заросли акации, явно непроходимые. Но и оттуда могла со свистом вылететь пуля, могли кинуться на него шестеро вражеских солдат. За домом тоже стояла живая изгородь, над ней поднимались скалы. На западе темнели развалины домов. Соседний дом был разрушен до основания. Следующий за ним, некогда, видимо, зажиточный, с хлевом и сараем, был разрушен больше чем наполовину. Позади дома карабкался в гору маленький, разоренный садик, заросший терновником. Огонь опалил и дубы над домом. Значит, пламя бушевало высоко над кровлей. Сейчас она безжизненно провисла между стенами. Мальчика не покидало ощущение, что жизнь здесь не исчезла, а лишь затаилась с какой-то определенной целью. Поле внизу пропадало за поворотом, пустое, чуть расцвеченное весенней травой.

Он заметил старушку — она кралась вдоль ограды ко второму дому. Раза два она оглянулась, но мальчика не увидела: его скрывала невысокая опаленная огнем слива. Старушка махонькая, а держится прямо и бодро. Кофта и юбка на ней в заплатах, но суконные, теплые. Руки она спрятала под передником и живо перебирает ногами.

Мальчик пошел за ней, прячась за выступы стен, кусты, стволы деревьев. Неожиданно среди развалин старушка пропала. Он побежал за ней, проваливаясь в рыхлом слое щебня и мусора. Скоро у него отчаянно забилось сердце, дыхание сперло. Он остановился, хватая ртом воздух. Колени подгибались. Мальчик испугался, что потеряет сознание, и прислонился лбом к стене. В голову ударила холодная волна. Он пошатнулся. Держась за стену и нагнувшись чуть ли не до земли, чтобы кровь прилила к голове, он поплелся дальше. Старуха как сквозь землю провалилась. Он прошел через пробоину в стене и оказался в кухне. Там еще стоял очаг, в углу лежал большой кувшин. Крыши не было. Вековая копоть покрывала стены. Отсюда он перешел в горницу. Она была завалена черепицей и штукатуркой, будто весь дом обрушился именно сюда. Мальчик уже выбирался на улицу, как вдруг сзади его обхватили большие сильные руки.