Полное собрание стихотворений - Владимир Раевский

К 1816–1820 годам относится большая часть написанного Раевским. Почти все его стихотворения этого периода в той или иной мере подражательны. Это еще поиски самостоятельного пути, самостоятельного голоса в поэзии. Самые первые произведения Раевского, как уже отмечалось, связаны с войной 1812 года и проникнуты патриотическим чувством. Кроме «Песни воинов перед сражением» тема войны и победы над Наполеоном отражена в «Песне» («Полно плакать и кручиниться…») и отчасти в «Послании H. С. Ахматову». Разумеется, здесь еще нет оппозиционных настроений, а служба «родине священной» ставится наравне со службой «кроткому царю». Однако очень рано Раевский отказывается от верноподданнических настроений в поэзии. Он обращается к интимным темам, прославлению любви и дружбы, противопоставлению свободы и независимости — «славе шаткой», «блеску пустых честей», скромной жизни на лоне природы — светской суете. Темы эти трактуются в батюшковском духе. Эпикурейские мотивы в любовных стихах и дружеских посланиях чередуются с не менее традиционными меланхолическими настроениями, мотивами разочарования, усталости и уныния («Час меланхолии», «Сетование», «Меналк» и другие). Однако стихи эпикурейского звучания, несомненно, преобладают в ранней лирике Раевского. Будучи прилежным учеником «новой поэтической школы», которую современники связывали с именами Жуковского и Батюшкова, Раевский в то же время не довольствуется разработкой традиционных для этой школы тем. Собственный голос все явственнее звучит в его стихах. И связано это с размышлениями об окружающей действительности, с ростом критических настроений, с осмыслением своей роли в жизни.

Как и другие декабристы, Раевский не удовлетворяется воспеванием интимных радостей и наслаждений. Мысли о высоком, благородном призвании человека, о необходимости борьбы с существующими пороками появляются во многих его стихотворениях. Это и прославление разума, который «нас высит превыше ничтожных сует» («Ода другу»), и восхищение другом, идущим честным и прямым путем (послания к Г. С. Батенькову), и сознание своей ответственности перед людьми, необходимости служить «любви и нравственной свободе», а не предаваться беспечной жизни на лоне природы («Пришлец! здесь родина твоя!..»).

Уже в некоторых ранних стихотворениях лирический герой Раевского обогащается чертами гражданина-вольнолюбца, не приемлющего окружающую жизнь. С этим связан и мотив предчувствия своей трагической судьбы, тех испытаний и невзгод, которые неизбежны в жизни борца за справедливость. Даже любовь, воспеванию которой молодой Раевский посвятил столько прочувственных стихов, на рубеже 20-х годов становится для него лишь временным отдохновением. Поэт говорит о перенесенных страданиях. Он глубоко благодарен любимой за то счастье, которое она дала ему:

И мой разрушенный до половины челнВ цветущей пристани…

Но испытания и разлука ждут впереди:

              Спи, милая моя!              С твоим пробудом ясным…Я обниму тебя с желаньем сладострастным       До бурного судьбины дня!

Таким обращением Раевский закончил любовную элегию «К моей спящей» (1820). Строки этого произведения посвящены, казалось бы, одной цели — выразить нежное сочувствие поэта любимой женщине. Но знаменательно окончание: поэт не смеет отдаться мирным радостям, у него другая забота, его ждут труд и подвиг, он готовит себя к «бурному дню судьбины», ибо настоящая жизнь сулит суровые испытания и борьбу, она спорит с личным счастьем, и уступок ему быть не может.

Примечательно, что традиционный жанр дружеского послания у Раевского в какой-то мере также превращается в своеобразную гражданскую проповедь: «частное» поэтическое обращение приобретает значение общественного документа. Среди рукописей поэта сохранилась «Ода другу», датированная 1816 годом. На первый взгляд, это обычное дружеское послание, проникнутое эпикурейским духом. Но поэт внушает своему другу, что опасно идти на поводу личных страстей, что человек существует для иной, более высокой цели, нежели мир личных утех. Смысл жизни состоит в служении обществу и в постоянной заботе о своем нравственном совершенстве. В «Послании П. Г. Приклонскому», написанном через год, содержится резкая критика невежд и глупцов, хотя бы они и были «с титулом княжеским»:

Чем выше здание — тем ближе к разрушенью,Опасен скользкий путь титу́лов и честей,Опасны милости и дружество царей —Кто ближе к скипетру, тот ближе к ниспаденью!

«Сословие невежд, гордящихся породой», вызывает у Раевского гордое презренье:

Презренные льстецы с коленопреклоненьемИм строят алтари, им курят фимиам.

Раевский не жалует царей, вельмож и их льстецов, он предпочитает независимость («Лишь независимость есть мудрого черта»), он понимает, что в современном обществе нет и не может быть равенства, но «жить для пользы ближнего» есть «сладкая мечта», и Раевский призывает своего друга идти по пути гражданской добродетели, а не ожидать «у моря погоды». В «Послании П. Г. Приклонскому» ясно обнаруживается переход от дружеского послания к философским элегиям («Элегия I», «Элегия II»), о которых речь пойдет несколько ниже.

Гражданским, патриотическим пафосом проникнуты и послания к Г. С. Батенькову. Еще в кадетском корпусе Раевский и Батеньков целые вечера проводили в «патриотических мечтаниях» и «развивали друг другу свободные мысли»[22], как признавался Батеньков в показаниях Следственному комитету. Послания Батенькову имеют характер интимных дружеских признаний, но эта интимность особого толка. Воспоминания о 1812 годе и постоянное напоминание о тернистом пути, которым должен идти человек, избравший высокую цель в жизни, прославление дружбы и «свободной души» делают эти послания гражданскими стихотворениями. В утраченных письмах Раевского к Батенькову политические мотивы звучали, видимо, еще более открыто. Батеньков показывал на следствии: «В 1819 году, сверх чаяния, получил я три или четыре письма от Раевского. Он казался мне как бы действующим лицом в деле освобождения России и приглашал меня на сие поприще»[23]. И в поэтических посланиях Раевский постоянно касался политических предметов, он приглашал Батенькова вернуться к общественной деятельности.

Спокойной, мирной судьбе своего друга Раевский противопоставлял свой путь, «твердый, каменистый», полный опасностей. В первой редакции своего послания он писал:

Ты с милой Лизою своейСчастливей мрачных богачей……А я среди цветущих летС семейной жизнию простился,И, подчинен законам бед,Гонимый лютостью судьбины,Я нем среди толпы людей.

Однако:

Природою мне данный дарЛучом ученья озарился,И я свободною душойПеред могучею рукойЕще, еще не преклонился.

В другом своем послании он спрашивал Батенькова:

                        Ужель свинцовый час[24]Покрыл прошедшее невозвратимой тьмою,Ужель он заглушил влеченья тайный глас,Который юношей нас съединил с тобою?

И здесь же высказывалась надежда:

Но прочь сомнение, ты тот же должен быть!Те ж чувства, чуждые и низости и лести,И ум возвышенный, способный отличитьТалант от глупости, дым суеты от чести…

Дружеские послания Раевского в офицерской среде, в кружке единомышленников имели уже не частное, но важное общественное значение: они агитировали и убеждали, включались в общий поток декабристской литературы.

В стихах Раевского, написанных до ареста, мы, таким образом, можем проследить основные пути развития всей декабристской поэзии. С одной стороны, это разный стилистический подход к разным темам (стихи, посвященные природе, любви и наслаждениям, создаются в стиле «легкой поэзии», стихи, раскрывающие философские и гражданские темы, — в высоком, архаизированном стиле), с другой стороны, — намечающаяся к концу периода едва заметная тенденция к слиянию тем, проявившаяся прежде всего в более сложной обрисовке образа лирического героя.

Общий процесс сближения русской литературы с действительностью оказал глубокое воздействие на состояние декабристской поэзии уже в 1810-е годы.

Как отмечалось, в поэзии раннего декабризма образ героя — защитника справедливости и борца за свободу — был не только отодвинут от личности своего творца, но зачастую и выведен за пределы национальной истории, так что связь с нею имела чисто аллюзионный характер. Этим, в частности, объясняется абстрагированная объективизация малых форм поэзии — широкое использование в них эпических и драматических приемов изображения (например, катенинский монолог Цинны, «Опыты трагических явлений» Ф. Глинки).