АКТЕОН - Иван Панаев

- да она не хочет.

- Олечка, ангел мой! Правда ли это?

- Нет, вы не верьте ему; он обыкновенно все преувеличивает, - я совершенно здорова.

В эту минуту Петр Александрыч смотрел на дверь, откуда выглядывала Агашка.

- Деревенский воздух поможет тебе, моя душенька. Недурно бы тебе декохту попить…

- Выборничиха к вам пришла, - пробасил вошедший Антон.

- К кому "к вам"? - возразила Прасковья Павловна, - это, верно, не ко мне, а к

Оленьке.

- Ну да, к ним-с.

- Зачем же ко мне? - спросила Ольга Михайловна.

- Верно, она тебе, душенька, нашего деревенского гостинца принесла.

Прасковья Павловна не ошиблась; выборничиха стояла в передней с сотовым медом. Ольга Михайловна вышла к ней.

- Матушка наша, кормилица! - говорила выборничиха, кланяясь и подавая мед, - прими, голубушка, медку-то моего, кушай его на здоровье.

Выборничиха поклонилась ей в ноги.

- Не нужно, не нужно, не кланяйтесь в ноги, я прошу вас, - заметила смущенная

Ольга Михайловна.

- Не прогневайся, матушка наша, - отвечала выборничиха, - уж у нас такое заведение.

- Подожди меня немного, я сейчас приду, - сказала Ольга Михайловна.

Она ушла и минуты через две воротилась.

- Спасибо тебе за твой мед. Вот, возьми себе. Ольга Михайловна вложила в руку выборничихи пятирублевую ассигнацию.

Выборничиха остолбенела.

- Что это, кормилица? на что мне это, матушка ты наша?

Выборничиха низко поклонилась. Но Ольги Михайловны уже не было в комнате.

Антон, свидетель этой сцены, подошел к выборничихе.

- А что, много ли дала? - спросил он у нее. Выборничиха показала ему синюю ассигнацию. Антон нахмурился, взял ассигнацию; несколько минут смотрел на нее разгоревшимися глазами, поднес к свету и потом, возвращая ее выборничихе, проворчал недовольным голосом:

- Пятирублевая! Вишь, какая щедрая! По-питерски, видно, денежками-то сорит.

- Ах, Антон Наумыч, - заметила выборничиха, все еще не сводя глаз с ассигнации, - она что-то, родимый, и на барыню-то непохожа: такая добрая!

Антон отошел от выборничихи, ворча:

- Нашла кому деньги дарить! Добро бы человеку понимающему, а то дуре этакой.

Она не разумеет, что и деньги-то. Вот и служи тут тридцать лет…

Антон махнул рукой.

Ольга Михайловна возвратилась в диванную в то время, как Петр Александрыч описывал свое петербургское житье. Его описание, по-видимому, производило сильное впечатление на Прасковью Павловну и на дочь бедных, но благородных родителей.

- Меня все знали в Петербурге, - говорил Петр Александрыч, - решительно все.

Если б я продолжал службу, я имел бы уж большой чин. - Говорят, что я вел большую игру… Да как же было не вести большой игры? Это было необходимо для поддержания связей… Со всеми этими господами нельзя же играть по десяти рублей роббер. Дмитрий

Васильич чем выигрывал в свете? - картами. И согласитесь наконец, что же делать без карт? ну, холостой, я танцевал; положим, это холостому прилично, а женатому неловко, да и что танцами возьмешь? И что за важность, что я немного проигрался? Для человека, у которого такое состояние, как у меня, это не беда. Вышел в отставку, пожил в деревне, расплатил долги, накопил немножко - да и опять марш в Петербург. Проиграл сто восемьдесят тысяч - экая важность! я иногда в вечер по тридцати тысяч выигрывал - что такое? Заложишь имение, а там сделаешь оборот - и опять пошел себе… Можно увеличить оброк… А что, маменька, каковы наши соседи? Чудаки, я думаю, пресмешные должны быть.

- Соседи у нас очень хорошие, прекрасные, нигде не ударят себя лицом в грязь.

Вот, например, Семен Никифорыч Колпаков… я ему еще выписала через тебя жилетную материю, помнишь?..

- А-а! - Гришка, сигарку!

Гришка принес ящик с сигарами. Прасковья Павловна осмотрела Гришку с ног до головы и всплеснула руками.

- Неужто это твой Гришка? Эк вырос-то! молодец стал, право, молодец! А давно ли, кажется, бегал по двору так, мальчишка крошечный? Господи! время-то, подумаешь, как идет!

Гришка подошел к Прасковье Павловне и поцеловал ей руку.

- Молодец! Тетку-то свою видел, Палагею?

- Как же-с.

- То-то же. Она тебя как сына родного любит… Нет, Петенька, насчет наших соседей - грех сказать. Семен Никифорыч редкий, отличных свойств человек.

Обращайтесь с ним, мои милые, поласковее, покажите ему свое внимание, я прошу тебя об этом, Петенька, и тебя, друг мой Оленька. У кого родится сам-пят, сам-шост, а у него все сам-сём да сам-восем. Прошлый год какая у него гречиха была - просто на диво целому уезду. На нем особое, можно сказать, божие благословение.

- А что, он играет в карты, маменька?

- Играет; конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс - во что угодно.

- И в преферанс? браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?

- Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?.. Ну, вот еще у тебя самый ближайший сосед, в двух верстах от тебя, наш уездный предводитель,

Боровиков Андрей Петрович, и с большим состоянием человек, вдовец; от покойницы жены у него два сына остались. Он все, бывало, с покойником братцем на охоту ездил и в бильярд играл.

- У Андрея Петровича, - продолжала Прасковья Павловна, - есть меньшой братец,

Илья Петрович, холостой. Он сделан опекуном над малолетними Свищевыми - пребогомольный, претихого нрава, с бельмом на правом глазу. Они, после раздела, с братом поссорились и не видятся друг с другом. Так, право, жалко. Еще человек бесподобный исправник наш…

Прасковья Павловна долго описывала соседей села Долговки, и затем все отправились гулять в сад.

Петр Александрыч, привыкший к столичной чистоте и роскоши, был недоволен своим деревенским запущенным садом и повторял ежеминутно, что надобно вычистить дорожки и посыпать их песком, смешанным с толченым кирпичом.

Приезжие отказались от ужина. Они чувствовали необходимость в отдохновении.

Часов в девять все разошлись по своим комнатам. Прасковья Павловна, прощаясь с сыном и невесткою, обнимала, целовала и крестила их; потом отправилась в детскую, посмотрела несколько минут с умилением на спящего внучка, также перекрестила его, приговаривая:

"Милое дитя, ангел" и проч., и поговорила с столичною нянюшкой, обещая ей подарить обнову.

Этот торжественный день, полный хлопот, тревог и разнообразных впечатлений, обитатели села Долговки и новоприезжие окончили различным образом.

Управляющий, выпивая ерофеичу на сон грядущий, думал:

"А славно все сошло, право! Петр-то Александрыч ничего не смыслит, и его можно надувать сколько душе угодно".

Прасковья Павловна, раздеваясь, рассуждала с дочерью бедных, но благородных родителей о своем сыне и невестке.

- Она, - сказала Прасковья Павловна, - очень мила, но есть что-то в ней странное, - этого нельзя не заметить, - и притом молчаливая какая-то.

- Я, по правде сказать, - возразила дочь бедных, но благородных родителей, снимая платочек с своей гусиной шеи, - совсем от нее не того ждала. И манеры у нее самые обыкновенные. Я не знаю, чему приписать ее неразговорчивость - или она горда, или, может быть… А Петр Александрыч премилый! Я просто им очарована. Что за ловкость, какие манеры, и должен быть большой зоил.

- Я тебе говорила, милая, заранее. В нем такое благородство, таким вельможей смотрит!

Петр Александрыч, потягиваясь на постели, думал: "Право, и в деревне можно найти некоторые удовольствия… Карты, бильярд, охота… у меня же чудесный погреб, по милости дядюшки…"

Петр Александрыч начинал засыпать. "Лафит рублей по восьми бутылка… Агашка недурна…"

Когда Ольга Михайловна осталась одна в своей комнате, она отворила окно. Это окно выходило в сад. На нее пахнул свежий, душистый воздух распускающейся зелени; вековые дубы отбрасывали от себя исполинские тени на широкий луг перед домом, облитый серебряным светом пар подымался от пруда, и сквозь просеку сада виднелись бесконечные поля в синеватом ночном тумане…

ГЛАВА III

Петр Александрыч первые два дня после приезда осматривал свои хозяйственные заведения, с сигарою во рту, с лорнетом в правом глазе и с хлыстиком в руке. Все внимание обратил он на псарню, которая была в самом деле устроена превосходно покойным его дядюшкою, величайшим любителем псовой охоты. И хотя содержание ее требовало значительных расходов, но она поддерживалась и после смерти его, как при нем, по приказу нового владельца. Молодой барин долго простоял на псовом дворе, забавляясь с собаками. Из всех собак особенно обратила его внимание одна легавая.

- А как ее кличка?

Управляющий, сопровождавший Петра Александрыча, заикнулся.

Вдруг исполин Антон очутился перед Петром Александрычем и пробасил:

- Тритон-с, любимая была дядюшкина собака; верхочуй.

Петр Александрыч занялся с Тритоном. Антон подошел к управляющему и прошептал, почесывая затылок: