Книга о Человеке - Кодзиро Сэридзава

В тот же вечер позвонил садовник: мол, пора вносить удобрения, но зима выдалась теплая… Ухватившись за его слова, я с легким сердцем ответил, что в этом году можно обойтись без удобрений. А в мыслях у меня было — хорошо, что я смог-таки угодить магнолии!..

На следующий день я выглянул из окна кабинета в сад. Прежде всего в глаза бросались два наголо обстриженных дерева, но я заметил, что и весь сад выглядит как-то особенно уныло. Может, из-за того, что не прилетают птицы, подумал я и тотчас заметил, что даже обычных воробьев и тех не видать. Только одичавшая толстая кошка с бурой шерстью, пригревшись на солнцепеке, спала, свернувшись, на садовом камне.

На электропроводах, протянутых над шоссе, сидели какие-то две птицы, покрупнее воробьев. Они явно рассматривали мой сад, и у меня невольно забилось сердце при мысли, что они собираются перелететь на ветви магнолии. Но увы, одна птица вскоре куда-то упорхнула, а вслед за ней скрылась и другая. Надеясь, что они полетели звать своих сородичей, я долгое время продолжал вглядываться в ожидании, но птицы так и не вернулись.

Ближе к вечеру, выйдя в сад, я подошел к магнолии и сообщил ей о своем разговоре с садовником по поводу зимних удобрений. Увидев, что магнолия обрадовалась, я как бы между прочим добавил:

— Брось печалиться, что тебя обстригли. Лучше попытайся как-нибудь приманить птиц. Может быть, ты знаешь, как это сделать?

Ответ последовал не сразу. Я уж было подумал, что магнолия все еще сердится, но она все же ответила решительным тоном:

— Сказать по правде, птицы меня уже не волнуют. Мне не до них. Меня тревожит, смогу ли я в своем нынешнем виде украситься великолепными белыми цветами. Густая сочная листва, покрывавшая мои ветви, призывала на меня небесную благодать, распускавшуюся пышным цветом. А теперь, когда меня сделали лысой, эта жалкая листва, похожая на реденькие волосенки, разве достойна небесной благодати? Вот что меня заботит днем и ночью, об этом я беседую со своими натруженными корнями, это меня мучит, это тревожит, а вовсе не какие-то там птицы.

— Не стоит все воспринимать так трагически! Такое могучее дерево!..

— Сэнсэй, в этих белых цветах вся моя жизнь! Если они не распустятся, мне лучше умереть.

— Если они и впрямь не расцветут в этом году, подождем до следующего. Глядишь, к тому времени и листья вновь отрастут, тогда уж наверняка и твои прекрасные белые цветы распустятся. Не надо впадать в отчаяние. Ведь ты моя гордость.

С этими словами я удалился, но решил, что лучше не волновать понапрасну старое дерево, и, выходя в сад, старался обходить его стороной.

И все же мне было грустно, что воробьи перестали залетать в сад, поэтому, попросив у домашних хлеб, я рассыпал крошки на лужайке перед столовой.

В нынешнем году зима поначалу была теплой, но вдруг дохнуло холодом и установились довольно студеные дни. Родичи опасались, что для меня, девяностодвухлетнего старика, простуда могла оказаться смертельной, да и меня самого не особенно тянуло на холод, поэтому я совсем перестал выходить в сад, ограничиваясь прогулками по дому. Мои сказали, что воробьи охотно слетаются на хлебные крошки, поэтому как-то раз после обеда я подошел к стеклянной двери в столовой и посмотрел через стекло на лужайку.

В самом деле, прямо передо мной несколько воробышков энергично клевали хлебные крошки. Присмотревшись, я заметил, что две птицы — судя по их размерам, родители — клевали не так усердно, а вот четверо других, их милые детки, делали это с каким-то самозабвением.

Тем временем воробьиха выступила вперед и что-то сообщила птенцам, но птенцы остались возле хлебных крошек. Вскоре воробьиха, громко щебеча, вспорхнула, и два птенца, взмахнув крылышками, последовали за ней. Было видно, что они еще не вполне научились летать, но все же, не отставая, улетели вместе с ней. Взрослый воробей озабоченно расхаживал вокруг оставшихся птенцов, но вдруг и он, встрепенувшись, приготовился взлететь.

Все произошло очень быстро. Бурая дикая кошка, до сих пор спавшая на садовом камне, пригревшись на солнышке, возле сливы, внезапно сцапала одного птенца.

От удивления я затаил дыхание и онемел. Дикая кошка, одним махом проглотив птенца, лениво потягивалась как ни в чем не бывало. Между тем воробей-отец, видимо, успел позвать оставшегося птенца и заставил его взлететь, потому что они уже сидели в безопасности на проводах, протянутых над шоссе, и смотрели в сторону садового камня.

Не в силах оставаться безучастным, я отворил стеклянную дверь и с криком: «Ах ты убийца!» — бросился вперед. Дикая кошка, только что на моих глазах съевшая птенца, метнувшись, убежала на задний двор. Взглянув на провода, я заметил, что и воробьи уже улетели.

Дочь была так поражена моим яростным порывом, что мне пришлось вкратце рассказать ей о том, что я видел.

— Разве в этом состоит закон природы, называющийся борьба за существование, — заключил я, возмущенный. — Я еще допускаю, что когда кошка ловит и съедает мышь, это — закон природы, но питаться воробьями — против природы!

Тогда дочь напомнила мне события двадцатилетней давности. В соседних разрушенных домах осталось много брошенных хозяевами кошек, родившиеся от них котята одичали и стали забредать в наш сад, ставя нас в трудное положение. Никто из моих домашних не любит кошек, и забредавших животных мы неизменно прогоняли. Однако как-то раз кошка демонстративно уселась на ступенях главного входа с большой крысой в зубах, мол, взгляните, какая я молодчина. Обнаружившая ее третья дочь принялась кричать, но та, положив крысу, не двигалась и не убегала. На крики вышла жена. Она похвалила кошку, зарыла трупик крысы в углу сада, но все же не стала ее прикармливать. После этого ни у кого из нас не прибавилось любви к этим животным, но поскольку в соседних пустующих домах развелось множество крыс, дикие кошки нам особенно не досаждали. Через какое-то время крысы в округе, по-видимому, повывелись, да и люди прекратили бросать кошек, так что о них в нашем доме стали забывать. Однако, с тех пор как Япония стала слыть богатейшей в мире страной, в нашем саду вновь начали появляться бездомные кошки, и, по словам дочери, сейчас у нас, точно по своим владениям, бродят две особи — бурая и белая. Дочь говорит, что крыс теперь нет и в помине, в каждом доме кухонные отбросы помещают в специальные контейнеры, которые забирают городские мусоровозы, так что кошкам опять нечем поживиться, поэтому, по идее, они должны быть тощими, чего не скажешь ни о белой, ни о бурой, довольно упитанных. Из этого дочь сделала вывод, что они появляются в нашем саду, когда уходят в загул, убегая от своих хозяев.

Или же эти две все-таки бездомные и растолстели, пожирая воробьев… Тогда ничего странного в том, что в последнее время воробьев в саду поубавилось. Найдя объяснение, я на том успокоился.

Но можно ли считать естественным, отвечающим пресловутому закону борьбы за существование тот факт, что кошки ради своего выживания поедают воробьев? Никак не могу этого ни понять, ни принять…

Глава вторая

Начиная с двадцатого января неожиданно похолодало, в феврале продолжали стоять холодные дни, однако слива перед домом зацвела довольно рано.

Я корпел над последними страницами «Замысла Бога» и, опасаясь холодного воздуха, из дома не выходил, поэтому и не знал, что слива уже расцвела. Но как-то раз, выглянув из окна гостиной, вдруг обратил внимание на цветущую сливу и поспешил в сад посмотреть поближе.

— Наконец-то заметили? А я уже дня четыре как расцвела. Все предвкушала тот миг, когда вы соизволите на меня взглянуть. У нас, у деревьев, нет голоса, мы не можем закричать: «Эй, посмотрите, я цвету!»

— Я не обращал внимания, уверенный, что в такие холода слива не цветет, но сейчас вижу, что именно в эту холодную пору, когда для цветов еще рано, твои благоуханные цветы как нельзя кстати!

— Шесть лет назад я расцвела в это же время. Тогда тоже стояли ясные холодные дни. После полудня ваша супруга неожиданно вышла из дома, подошла к садовому камню и, подняв глаза на мои ветви, сказала то же самое, мол, как мило, что, несмотря на холод, распустились эти прекрасные цветы… Я была польщена, взволнована. И когда она через три дня за обедом скоропостижно скончалась, мы, деревья, все опечалились. Провожая ее в день похорон, мы старались цвести изо всех своих сил… Да, с тех пор время как будто побежало быстрее.

После того как немногословной старой сливе удалось успокоить разобиженную магнолию, наши сердца точно раскрылись навстречу друг другу, мы часто задушевно беседовали. Но сейчас я помалкивал, весь превратившись в слух.

— Вы, наверно, помните, как однажды ночью, после смерти супруги, вы стояли одиноко в саду, шумящем под порывами северного ветра…