Шлюпка «Маргарита» - Елена Хаецкая

Я наклонился над Константином Абэ и потормошил его:

— Вставай.

— Еще чего, — огрызнулся Абэ, — мне вон как спину всю расквасили. Я и пошевелиться не могу.

Делать нечего, я оставил Константина лежать на палубе спиной вверх, а сам спустился в камбуз и там взялся за дело.

Перво-наперво я решил сократить оставшиеся дни плавания, для чего побросал в котел как можно больше припасов и опустошил, к своему удовлетворению, изрядный запас крупы. Бульон я готовил на той колбасной «попке», что обнаружил в одной из книг, а также на засаленных страницах; но теперь я был научен опытом и тщательно выловил из бульона все бумажные листки, прежде чем заправлять похлебку.

Покончив таким образом с первой частью работы, я взял первую из искалеченных книг и устроился с нею под лампой. В моем распоряжении имелись большой лист бумаги, в который некогда заворачивали мыло, и пара тряпок черного и темно-синего цвета. Тряпки эти я вымочил в воде с уксусом и получил таким образом довольно сносные чернила, а листы разрезал по формату книги.

Затем я раскрыл покалеченную нами с Константином книгу и прочитал несколько строк перед лакуной — или, лучше сказать, опустошением.

…Плотно завернувшись в темный плащ, изгнанник шел по городу, торопясь поскорее покинуть края, где его могут узнать. Клевета следовала за ним по пятам; казалось — стоит лишь обернуться, и ее уродливый лик вынырнет из-за ближайшего угла.

Но он не мог уйти навсегда, не простившись с…

На этом текст обрывался; я обмакнул остро отточенную палочку в чернила и продолжил:

…Маргаритой. Пусть хоть весь мир ополчится на него, но только не она!..

Рискуя жизнью, Демериго заглянул за садовую ограду ее дома. Маргарита была там, в саду, среди цветущих деревьев, словно ожидала его; и сегодня она была стройна, как никогда.

Заметив Демериго, она остановилась и сказала:

— Оттого что ты подглядываешь за мной, у меня так и чешется живот!

Тогда он понял: она не верит ничему из дурного, что говорят о нем.

Тут Демериго протиснулся между прутьями и предстал перед Маргаритой совсем близко.

— Я мог бы подуть на твой живот, — предложил он, — если бы ты не закрывала его.

Так он хотел дать ей понять о своей невиновности.

Ее глаза блеснули в прорези шелкового, туго обтягивающего платья. Ткань слегка заколебалась и покрылась изнутри влагой, когда Маргарита произнесла в ответ:

— Если я обнажу перед тобой живот, это будет бесстыдством.

Говоря так, она потянула шнурок, и корсаж начал медленно раскрываться. Сперва Демериго увидел тонкие ноздри — от одного только их разреза можно было бы потерять сознание! — затем и рот с такими пухлыми губами, каких еще свет не видывал.

Тут Демериго скинул свою рубаху и прижался животом к животу прекрасной Маргариты, и они соединили языки в незабываемом поцелуе.

Покончив таким образом с первой книгой, я немедленно взялся за вторую. Честно говоря, меня не слишком занимало то, что случится с изгнанником и его подругой; в конце концов, они познали мгновение счастья и таким образом могли считать свою жизнь совершенной.

Да будь я даже любопытен на их счет — у меня попросту не было времени дочитывать фолиант до конца. Я спешил проделать всю работу до того, как в лампе закончится масло, а на столе у меня закончится резаная бумага. Поскольку и того и другого оставалось уже совсем немного, спешка моя была вполне оправданна.

Пришлось, правда, прерваться, чтобы снять похлебку с огня, но я проделал это весьма ловко и быстро, после чего с охотой вернулся к писательству.

Вторая книга пострадала в том месте, где Рыжий Родерик вскочил на коня и очертя голову бросился в атаку. Его противник, полный ярости и гнева…

…отразил бешеный выпад Родерика, подставив двуручную алебарду под его рассекающий меч. Демериго испустил воинственный клич, многократно умноженный специальным устройством, встроенным в пластины доспеха на животе. Родерик ответил таким же воинским кличем, и горы ответили обвалом. Гигантские валуны, вздымая тучи пыли и вырывая с корнем деревья, покатились в долину. Но Демериго лишь засмеялся в ответ на это.

Он пришпорил свою верную лошадь Маргариту и устремился на Родерика, определенно зная, что одержит победу. Маргарита громко и победоносно заржала. Выбитый из седла, Родерик испустил дух под копытами коней, прискакавших к Демериго на подмогу, и под валунами, которые наконец прикатились на поле битвы с отдаленных гор.

Я вклеил написанные мною страницы в книги и отложил их в сторону. Оказалось, что быть писателем — довольно трудное занятие. Пот градом катил по моему лицу, и некоторые капли, падавшие со лба и носа, были окрашены синим: краска, которой на моем лице была нанесена отметина, постепенно вымывалась из кожи.

Не могу сказать, чтобы это обстоятельство сильно меня огорчало. Немного приятного в том, чтобы так разительно отличаться от других.

Имея голову на плечах и лицо на голове, я в бытность мою на острове животоглавцев постоянно сожалел об этом. На корабле я также не был похож на прочих здешних обитателей: к примеру, тут никто не перечеркивал себе лица, хотя многие носили татуировки на руках, груди, спине и неудобосказуемых местах.

Не то чтобы я так уж стремился слиться с толпой, однако не без справедливости полагал, что существуют какие-то другие, более тонкие способы отличаться от простонародья, нежели узоры на теле или вопиющая прическа.

Об этом не раз рассуждал со мной Демериго, добрый мой хозяин с острова животоглавцев. Подобно многим молодым мужчинам, Демериго носил живот открытым, его лицо свободно глядело на мир широко расставленными серыми глазами. Я вспоминал, как мы вместе ходили на кальмаров и как пронзали их длинными тонкими дротиками… Должно быть, я задремал, и во сне ко мне пришел йодистый запах побережья, полного кальмаров…

Когда я очнулся, было темно; лампа догорела, а надо мной нависало чудовище, похожее на кальмара. Длинные щупальца шевелились, и с них капала на меня влага.

Я сдавленно закричал… и проснулся уже по-настоящему. Лампа едва мерцала; чистый лист ожидал, пока я разбросаю по нему буквы, а Константин Абэ с растрепанной головой сидел на табурете и таращил на меня свои раскосые глаза без век.

— Ты бросил меня на палубе умирать в одиночестве, — сказал мне Абэ с укоризной.