Эстафета смерти - Юрий Курик

Манюня не обращал внимания на прелести природы. Манюня кайфовал. Он держал в руках целую палку твердокопченой колбасы. Разломил ее и нюхал. В нос ударил волнующий аромат смеси имбиря, кардамона с нотками корицы и чеснока. Сорта колбасы Манюня не знал. По большому счету этот факт не имел для него значения. Твердокопченая колбаса любого сорта, ее запах, были для Манюни символами богато сервированного стола, сытой, до икоты, жизни. Она была для него знаменем благополучия, фетишем счастливой, ничем не омраченной жизни… Вспомнились тонко нарезанные кружки сервелата, темно-янтарная маслянистость армянского коньяка…

Манюня ловко ухватил подвернувшийся кусок батона, и разломанным концом колбасы принялся энергично натирать его. Откусить и разжевать твердокопченую колбасу Манюня не мог. У него практически не было зубов. С помощью длинных черных изломанных ногтей и красных распухших десен ему, наконец, удалось отломить от палки колбасы кусок, который целиком, вместе с плесенью, поместился ему в рот. Кусок этот Манюня принялся сосать, перекатывая языком, и с наслаждением шумно сглатывал скопившуюся ароматную слюну. Достал из глубокого кармана бутылку стеклоочистителя. Выловил из груды мусора пластмассовый стаканчик. Налил в него стеклоочистителя и принялся размачивать в нем черствый кусок батона. Завтрак бомжа Манюни выдался на славу! Нашлись в баке с мусором остатки шпрот в банке, немного гречневой каши с луком и тушенкой и грамм двести выдохшегося шампанского в бутылке с отколотым горлышком.

«Аристократический» завтрак Манюни уже подходил к концу, как на горизонте появилась черно-коричневая псина неопределенной породы. Она издали виновато – приветливо завиляла хвостом.

– А, сучка! Иди на хрен отсюда! – заорал Манюня на собаку, и замахнулся на нее пластиковым ящиком. Псина поджала хвост, обиженно отбежала в сторону метров на пять и уселась на землю.

Псина обижалась совершенно справедливо. Во-первых, она была не сукой, а кобелем с нормальной сексуально ориентацией и влечением к любой сучке, находящейся в периоде течки. В отличие от Манюни, который свое либидо прочно утопил на дне бутылки еще до бомжевания, и сейчас понять стремления своего четвероного дружбана, был не в состоянии. Поэтому оскорбил его, назвав «сучкой» и грязно послал при этом как штатного гомосексуалиста. Высосав остатки стеклоочистителя, Манюня подобрел. Посмотрев на сидящую почти рядом псину, призывно махнул ей рукой:

– Иди сюда, прохиндей! Кормить буду!

Собака, радостно виляя хвостом, подбежала. Манюня вывалил на картонку остатки каши, хлеб, рыбьи потроха и даже четверть палки твердокопченой колбасы. Псина осторожно принялась за еду, а Манюня, наглаживая загривок собаки, приговаривал:

– Если ты, сволочь патлатая, будешь бросать меня, твоего единственного другана, ради любой блохастой сучки, то крест во всю пузу и якорь мне на жопу, самолично кастрирую и хрен твой на пятаки изрублю!

Пьяно икнув, бомж тут же, за мусорным ящиком, растянулся на картонном ложе и захрапел. Верный пес наскоро похватал еду и, уставший от сексуальных утех с сучкой из соседнего двора, свернулся клубком у спины Манюни и тоже заснул.

Манюня запамятовал, сколько зим он пережил. Главное – не сдохнуть в первую зиму. Ему повезло. Он не замерз по пьянке на мусорке, не сгорел в конуре на свалке от своей самодельной печки, не задохнулся от угара тлевшего тюфяка в колодце теплотрассы. Он, волею случая и Божьим провидением, выжил в первую и последующие зимы. Терял товарищей по несчастью, богател их посмертным опытом и выжил, Зачем? – не понимал сам. Жил по инерции, цеплялся за жизнь по привычке. С годами деградировал, растворяясь в подобных себе, впитывая в себя, их судьбы. Напивался он быстро, и всегда плакал над своей судьбой. Выдавал себя то за воина-афганца, то за жертву банкротства, то за несчастного рогоносца красавицы-жены, то за инвалида – ликвидатора аварии в Чернобыле, то обманутого собственными детьми и лишенного их коварством всего движимого и недвижимого имущества. Манюня напивался, со слезами рассказывал очередную историю. Рассказывал убедительно, талантливо и с такими деталями, что со временем сам стал верить в эти истории и плакал над ними пьяными слезами. За повышенную слезливость и получил среди бомжей кликуху Манюня. Трудно сказать, кем был в прошлой жизни бомж Манюня. Если судить по изрядно потрепанному бомжовскими перипетиями лексикону, то он мог быть в равной степени и директором завода, и бывшим офицером, банкиром, классным спецом в любой отрасли промышленности, которую наши доморощенные политиканы планомерно уничтожают, выбрасывая на улицу миллионы безработных. Из их числа, по вине государства, пополняются по всем городам и весям легионы бомжей.

Страна протухшего социализма с человеческим лицом, и дикого капитализма со звериным оскалом новоявленных нуворишей стала пристанищем миллионов лишних рабочих рук…

Кто такой БОМЖ? Ученики младших классов в легкую расшифруют эту аббревиатуру: человек «Без Определенного Места Жительства».

Как просто! ЧЕЛОВЕК есть, а места жительства у него нет! Между количеством бомжей и количеством квартир, необходимых для удовлетворения народных нужд, существует прямая зависимость. Видимо, это и есть очередной национальный проект. Малозатратный, не афишируемый на TV и СМИ проект: чем больше бомжей, тем меньше нужно квадратных метров жилья, детских садиков, больниц, поликлиник, школ.

Бомжи умирают часто. В одиночку и группами. Но не так часто, чтобы исчезнуть с глаз чиновников. В любом дворе, от пролива имени товарища Лаперуза до самых западных границ, по всей земле Российской, за исключением Кремлевского двора, любой житель квартиры, выглянув за окно ранним утром, увидит кучкующихся бомжей. У каждого в руке пакет или сумка. В них умещается немудреный их скарб. Не мытые, не бритые, красные испитые рожи, грязные патлы волос, случайная, найденная на мусорке одежда и обувь. Глаза бомжей… Если они не затуманены каким-нибудь стеклоочистителем, всегда испуганно-вороватые, опущенные веки, трясущиеся руки. Как правило, у одной бомжихи по два, а то и три кавалера на зависть благополучным одиноким женщинам с постоянным местом жительства, но без мужика. Ни одного, а не то чтобы двух или трех сразу! Возле взрослых бомжей никогда не видно беспризорных детей. Их на просторах России больше, чем за все годы Великой Отечественной Войны. Кто их считал? Кому они нужны?

Конец ознакомительного фрагмента.