Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья - Олег Васильевич Волков

Отсюда дальше к центру города улица Кирова – каменный глухой коридор. Лишь единичные названия да редкий дом хранят память далекого прошлого Москвы. Так, где-то против Банковского переулка, названного так по первому в России Казенному Ассигнационному банку, открытому при Екатерине II в строгановском доме на Мясницкой, стоял дом графа Брюса, знаменитого сподвижника Петра, командовавшего в Полтавской битве русской артиллерией, прослывшего в народе колдуном за свои занятия астрономией. Брюс автор первого в России календаря, о котором хочется сказать два слова. Еще в начале XX века в отрывных календарях воспроизводились так называемые «брюсовские» предсказания погоды, хотя в его календаре, содержащем, правда, немало курьезов, их как раз и не было. Яков Вилимович Брюс был высокообразованным человеком и выполнял царские поручения главным образом по ученой части. Но, человек своего времени, он отдал изрядную дань еще распространенным тогда астрологическим представлениям, что и отразилось на его календаре. На четвертом листе подлинника читаем заголовок: «Предзнаменование действ на каждый день по течению луны и зодии»; ниже двенадцати знаков зодиака и луны следуют три таблицы, из которых узнаем, когда надо «кровь пущать, мыслить почать, брак иметь или жену пояти», какое время благоприятно, чтобы «кровь и жильную руду пущать, чины и достоинства воспринимать, долг платити, чтобы осуждения не было, прение начати и в чем причины искати».

Неподалеку от брюсовского двора находились хоромы Глебовых-Стрешневых, за ними Дмитриева-Мамонова, далее шли князья Кольцовы-Масальские, князь Куракин, барон Строганов – чуть не вся улица принадлежала знати вплоть до XIX века. Были тут и церковные владения, восходящие к более ранней эпохе. Так, в XVII веке по Мясницкой располагались подворья Рязанского архиерея, Вятского, Псковского, Коломенского и других.

В подворье Рязанского архиерея, выходившего на улицу где-то в районе Фуркасовского переулка, против дома с магазином «Книжный мир», в 1678 году был открыт первый в Москве военный госпиталь. После первой секуляризации церковного имущества Петр отдал подворье под Тайную канцелярию. С упразднением Тайной канцелярии дом отвели «под временное проживание» грузинскому царевичу Вахтангу.

Но у домов, как и у книг, – свои судьбы. Рязанскому подворью пришлось вновь разместить под глухими сводами своих подвалов пыточные камеры, и стены его вновь огласили стоны допрашиваемых и покрикивание палачей. В 1774 году здесь разместилась учрежденная Екатериной Тайная экспедиция, порученная присяжному мастеру сыскных дел императрицы – Степану Шешковскому. В экспедиции допрашивались Пугачев, позднее Новиков. У Пушкина записан разговор Потемкина с Шешковским:

« – Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?

На что Шешковский всегда отвечал с низким поклоном:

– Помаленьку, ваша светлость».

Про Шешковского рассказывали, что, присутствуя на пытках, он читал акафисты и увешивал застенок иконами.

Мы приближаемся к площади Дзержинского. И снова память заставляет остановиться меня у одного дома. Павильон готовой одежды, загораживавший его фасад, теперь убран, и он хорошо виден с улицы. Я имею в виду современный Дом научно-технической пропаганды на углу Фуркасовского переулка. Он богато и безвкусно декорирован в конце XIX века. Таких фасадов с праздными кариатидами, гирляндами, рогами изобилия, головками амуров и лицами роковых женщин с диадемой в виде змей видишь немало на старых дворянских домах, переделанных позднейшими владельцами по моде века. В пушкинские времена этот дом принадлежал А.Д. Черткову, известному библиофилу, чье обширное книжное собрание ныне входит в состав Государственной исторической библиотеки. Чертков длительное время возглавлял Общество истории и древностей российских. У него в 1820 – 1850 годах собирались московские писатели, ученые, артисты. Здесь часто бывали Гоголь, Загоскин, Федор Глинка, Щепкин, Погодин. Посетил его однажды и Пушкин, интересовавшийся книжными коллекциями хозяина. Сильно с тех пор перестроенный, дом сохранил сводчатые помещения нижнего этажа, восходящие, как полагают, к палатам, пожалованным в XVII веке Касимовскому царевичу. Уцелело несколько интерьеров, свидетельствующих о богатстве и вкусе прежнего убранства.

Помимо Черткова Пушкин бывал на Мясницкой у М.П. Погодина, дом которого, стоявший напротив чертковских хором, не сохранился. У Погодина бывали Гоголь и С.Т. Аксаков, который, кстати, и привел к нему молодого автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки». А в самом начале Кривоколенного переулка, у первого его «колена», лицом к Мясницкой стоит старинный, средней руки дворянский двухэтажный особняк, принадлежавший родителям поэта Дмитрия Веневитинова. Именно там впервые читал Пушкин своим друзьям «Бориса Годунова». Это произошло 12 октября 1826 года, по возвращении Пушкина из Михайловского.

В небольшой гостиной собрались М.П. Погодин, С.П. Шевырев, С.А. Соболевский, братья Киреевские, братья Хомяковы.

Все «пришли спозаранку и с трепещущим сердцем ожидали Пушкина. В двенадцать часов он является…» – записал Погодин в своем дневнике. И началось…

Наряжены мы вместе город ведать,Но кажется, нам не за кем смотреть.Москва пуста…

Сидели вокруг стола, Пушкин стоял, держа в руке листки. Его ожидали, а теперь слушали «с трепещущим сердцем». Мы и сейчас, восстанавливая в воображении эти знаменательные минуты, не остаемся равнодушными: нам шире открывается непреходящее значение «Бориса Годунова», чем предчувствовали его друзья, присутствовавшие на чтении…

Мясницкая улица была дорога поэту. Он вспоминал ее в «Дорожных жалобах»:

То ли дело быть на месте,По Мясницкой разъезжать,О деревне, о невестеНа досуге помышлять!

Шутливый тон маскировал тоску, лежавшую у него на душе. Стою перед домом Веневитинова и гадаю: за которым из окон сидели московские друзья и знакомые поэта в тот день, почти полтораста лет до нас, когда впервые прозвучали строки, всем нам теперь знакомые с детства и сопровождающие нас через всю жизнь? Пушкин, Пушкин… Слава его имени осветила, как лучом, путь нашего общества. Счастлив и горд своей принадлежностью к его народу.

Вероятно, в тот день друзья засиделись у Веневитинова допоздна, потом кто-нибудь отвозил Пушкина домой на своих лошадях. Из переулка экипаж свернул на Мясницкую по направлению к Лубянской площади. Поэт плотнее закутался в шинель и из-за поднятого воротника оглядывал булыжную мостовую, паперть Гребневской церкви с толпящимися вокруг нищими и бродяжками, редких прохожих, обывательские дома на запоре… Все ему знакомое и понятое им, как никем: что есть русские и русский характер, Пушкин знал, как никто больше!

Архитектор Афанасий Григорьев

Я вглядываюсь в фотографию Афанасия Григорьева, сделанную в последние годы жизни. Суховатое бритое лицо, усталое и сосредоточенное, как у людей, не знающих праздности. Он в глухом сюртуке, на шее орденский крест, вдоль подлокотников кресла – слегка тронутые возрастом руки, с чуть согнутыми пальцами, точно готовые всякую минуту взяться за карандаш и кисть. Основное впечатление, пожалуй, – терпеливый, настойчивый характер, подчиняющий себе обстоятельства и удачу, умение идти к цели. И в самом деле, этот человек мог, перефразируя поговорку, сказать, оглянувшись на длинный пройденный им путь, что «талант и труд – все перетрут».

«Лета 1804 года августа 24 дня я, генерал-майор и кавалер Николай Васильев сын Кретов отпустил вечно на волю крепостного своего дворового человека Афанасия Григорьева, холостого… записанного за мной Тамбовской губернии Козловского округа в слободе Васильевской, и вольно ему с сею отпускною жить, где пожелает…» Гадать ли, как сложилась бы судьба этого дворового человека, не обрати его помещик, выдающийся участник Отечественной войны, внимание на способности своего крепостного и не дай ему впоследствии «вольную». Афанасий Григорьевич Григорьев, будущий крупный архитектор, внесший немалый вклад в строительство послепожарной Москвы, родился в 1782 году, за восемь лет до того, как Радищев опубликовал «Путешествие из Петербурга в Москву».

«Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Так начал он свою знаменитую книгу, в которой речь шла именно об утеснениях и угнетенном положении русских мужиков, плотью от плоти которых был Григорьев, росший, несомненно, в уверенности, что он всего только Афонька, которому всю жизнь прислуживать барину да получать тычки…

Сведения о ранних годах Григорьева, проведенных им в деревне, отрывочны и скупы, однако, задумываясь над его наследием, приходишь к заключению, что усадебная обстановка оказала значительное влияние на будущее творчество архитектора. Да, были тяжкие и уродливые стороны жизни, бесправие и жестокость, но наряду с этим – цвела и благоухала благодатная природа Средней России, жили в деревне поэтические предания старины, и была непреходящая красота стильных усадеб, какие строили тогда в своих вотчинах душевладельцы под влиянием прекрасных форм и хорошего вкуса, привитых русскому зодчеству замечательными отечественными архитекторами второй половины и конца XVIII века. Впоследствии в лучших работах Григорьева скажутся запомнившиеся с детства уют и изящество помещичьих домов, где за скромным портиком и колоннами фронтона были расписанные и вылепленные доморощенными художниками плафоны и фризы, воспроизводившие в малых размерах великолепие столичных дворцовых интерьеров.