По следу Черта - Данил Корецкий

— Я не хочу тебя подставлять. Но я устал. Давай закончим разговор.

— Давай, — Серегин, похоже, обрадовался. — Отдохни, выспись, утро вечера мудренее… Сейчас я отвезу тебя в гостиницу.

— Отвези меня на Таганку. Надо зайти к товарищу, есть одно дело. А в гостиницу я потом сам доберусь.

Серж остро глянул, но тут же притупил взгляд и плавно тронул «мерседес» с места. Похоже, он знал, какой товарищ живет на Таганке и какое у Волка к нему дело. Светало, ночь нехотя уступала место очередному дню. По улице в облаке водяной пыли медленно двигалась поливальная машина.

Для конспирации Волк вышел за несколько кварталов до нужного дома. Уловка, конечно, примитивная, но одно дело предположения и догадки, другое — достоверные факты. Пусть Серж думает что хочет. Думать — не знать.

Из ближайшего автомата он позвонил Софье. Та ответила сразу, будто и не спала. Странно… Но мягкий уютный голос растворял все странности.

— Это я… Можно к тебе зайти? — сердце колотилось, Волк волновался, как мальчишка. Все-таки звонить в пять утра — это наглость. Софья может рассердиться… К тому же… Вдруг у нее кто-то есть? Постоянный любовник, который появляется не раз в несколько лет, а постоянно живет рядом и при каждом удобном случае ныряет в теплую норку… Волк каменно сжал кулаки, превращаясь в беспощадную боевую машину, способную стереть в пыль неизвестного негодяя.

— Заходи, — певуче сказала Софья. — Код не забыл?

Кулаки разжались. А сердце заколотилось еще сильнее, но уже от радости.

— Нет! Конечно, нет!

Маршевым шагом он шел по чистому прохладному городу. Кое-где шаркали метлы дворников. Начинали попадаться первые прохожие: приятные добрые люди с милыми лицами. Предплечье болело все сильнее, но он не обращал на это внимания. В душе празднично пели флейты. Хотелось купить цветов, но, как назло, цветочные лотки не попадались. Зато самый красивый подъезд с каждым шагом становился все ближе. Кнопки замка мягко прощелкали волшебную мелодию пропуска в сказку, высокая полированная дверь распахнулась.

Он взбежал по лестнице и коротко позвонил. Послышались легкие шаги, скрежет ключа, и дверь в квартиру открылась. На пороге стояла Софья в коротком синем халатике, под которым — он знал это совершенно точно, — ничего кроме сдобного тела не было. Она улыбалась.

— Ничего себе, в какое время ты ходишь в гости!

Волк шагнул вперед и схватил ее в охапку. Как всегда в таких случаях, у него не было слов. Софья подалась было навстречу, но тут же отстранилась и скривила личико.

— Подожди, ты весь пропах дымом… И еще чем-то! Где это ты был?

Без косметики она выглядела совсем по-домашнему, на миг Волк ощутил себя мужем, вернувшимся домой после дьявольски трудной командировки. К верно ждавшей любимой жене.

— Получилась одна ерунда… Я случайно ввязался в драку, потом меня забрали в милицию и хотели посадить, по-настоящему посадить, понимаешь?

— Понимаю. Давай быстро в ванную…

Волк долго плескался под душем, смывая пот драки, запах милицейского «обезьянника», боль во всем теле, пережитое нервное напряжение, страх от прошедшей рядом смерти… Рука неожиданно перестала болеть, вытираясь, он взглянул в зеркало и увидел, что татуировка сидящего на месяце черта исчезла. В недоумении он потрогал чистую кожу. Ни месяца, ни черта, ни гитары, ни карт… Ничего, никаких следов. В покрывающей тело синей росписи зияло белое пятно, словно след от снятого портрета в картинной галерее.

— Ни фига себе! Как это получилось?

— Да очень просто! — сварливо сказал кот. — Чертяка копыта отбросил. Ласты склеил. Вроде как «откинулся». Думать надо, когда пиской[3] машешь!

— Что ты так долго? — послышался из комнаты голос Софьи. Он был важнее болтовни кота, да и вообще важнее всего на свете. Уронив полотенце, Волк выскочил из ванной и коршуном бросился к распростертому на кровати белому телу…

Потом Софья, как всегда, лежала будто без чувств, закрыв руками лицо и вздрагивая всем телом. Волк подошел к окну и, спрятавшись за шторой, смотрел на просыпающийся город. Все проблемы, тревоги и переживания отошли на второй план, а может, вообще растворились в атмосфере. Он испытывал полное умиротворение и спокойствие.

Софья вздохнула, пошевелилась, постепенно приходя в себя.

— Когда ты уезжаешь?

— Не знаю. Я пообещал Сержу… Но мне вообще не хочется от тебя уезжать.

— А я никуда не денусь. Буду ждать тебя.

Она подошла сзади, обняла, прижалась горячим телом, поцеловала в спину. Волка окатила волна блаженства. Он даже не обратил внимания на скабрезный смешок монаха, принявшего поцелуй на свой счет. И недавние опасения развеялись: Борсхана так Борсхана! Если человек однажды сделал что-то, значит, он может сделать это еще раз! А американцы… Плевать! Не только они умеют убивать… Но сквозь волну эйфории с трудом пробивалась трезвая мысль: большой риск, дело почти провальное… А может, и без «почти» — просто провальное!

— Как думаешь, ехать мне или нет? — спросил он, словно монетку бросил. Что выпадет, то и будет.

— Не знаю… Делай, как тебе лучше… Но раз ты обещал… К тому же ты говорил, что там можно хорошо заработать… А я буду считать дни до встречи… Хорошо?

Ну что ж… Раз так…

— Хорошо.

Волк машинально понюхал руку. Пальцы слабо пахли лимоном и ощутимо сексом.

Глава 2

Черт в Москве

Все пустыри одинаковы, независимо от того, располагается он на Лысой горе в Тиходонске или рядом с железнодорожной станцией Москва-товарная. И люди на них ночами собираются одинаковые, и костры, которые они жгут, тоже похожи, как близнецы. Пляшут рыжие сполохи, стреляют жгучими красными искрами, отбрасывают мертвенные блики на жутковатые лица вокруг, от чего они и вовсе становятся похожими на оживших мертвецов. Это бомжи, маргиналы, бродяги, нищие, — для отторгнутых обществом неудачников придумано много обозначений. Но, по сути, они и есть живые трупы.

Их трое. Верблюд самый опытный, он неоднократно бывал в зоне и потому пользуется непререкаемым авторитетом. Сейчас Верблюд жарит насаженный на металлический прут кусок найденной в мусорном баке колбасы. Колбаса шипит и потеет жиром.

— Если б были такие комиссионки, куда хавку сдавать можно, — цедит он, старательно вертя арматурину. Но колбаса проворачивается и не хочет обжариваться равномерно. Один бок обугливается. Верблюд матерится.

— Не урони жратву, — бурчит Волдырь. — И не сожги, как в прошлый раз.

Он здесь второй по значимости. Фитиль самый молодой и потому права голоса не имеет. Сейчас он занят важным делом — готовит «Бориса Федоровича»: бросив соль в банку с клеем «БФ», ладонями быстро крутит опущенную в него палку. Когда-то первобытные люди так разводили огонь. Время от времени он очищает палку от налипшей массы и с надеждой взбалтывает содержимое банки, которое становится все более жидким.

Грохочет очередной товарняк, стук колес отражается от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно входит совершенно голый мокрый тип с поломанной гитарой под мышкой. Гриф у нее оторван, а в корпусе что-то постукивает.

— Черт! — испуганно вскрикивает Волдырь.

Тип худой, но мосластый, у него узкое лицо, низкий скошенный лоб, выступающая вперед острая челюсть. На синей коже синеют тюремные татуировки, но главное: все тело — от горла до лобка — рассекает зловещий багровый рубец, каких не бывает у живых людей.

— Черт! — Фитиль вскинул голову и отшатнулся. — Ты что, из морга?

— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил узловатый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.

— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!

Волдырь и Фитиль притихли.

— Ты чего волну гонишь? — вмешался Верблюд, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию. — Чего развыступался?

— Не, правда, я же работал в морге санитаром! — приободрился Фитиль. — Там у всех такие отметины после вскрытия! И все они внутри пустые!

— Сейчас и ты пустой будешь…

Голый сунул в корпус сломанной гитары голую руку и тут же вытащил обратно. Теперь в ней была зажата длинная финка, какими в деревнях любят колоть свиней. Он шагнул вперед, к Фитилю. Лицо незнакомца ничего не выражало, в глазах горел адский огонь.

Может быть, испуганный Верблюд воспринимал так отблески костра. Его криминальный опыт хотя и многократно преувеличивался им самим, но реально ограничивался одной малозначительной и неавторитетной статьей — «бродяжничество». В зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «держать шишку».