Не белы снега… - Анатолий Знаменский

— Н-да… Зима, это верно, — кивнул Никанор Иванович. — С самого декабря осадков не наблюдается. Факт крайне нежелательный…

— Чичер-ячер посреди бела дня! В эту пору «моряку» уж пора бы подуть, а оно вон как, — сказала Анастасия. — Ждали, ждали и — дождались!

Никанор Иванович положил протез левой руки на стол, а правой взял вилку. Анастасия отвернулась. Этот пластмассовый, розовато-прозрачный протез со скрюченными, мёртвыми пальцами всегда пугал её.

— Очистить картошку-то? — спросила, не глядя на стол.

— Ничего, обойдусь, — сказал Никанор Иванович. Он наколол крупную, бородавчатую картофелину, а держачок вилки устроил между скрюченных пластмассовых пальцев, как в рогульку. Правой рукой начал не спеша сколупывать с клубня разварившийся мундир. Выходило у него неплохо, руку он потерял давно, ещё до войны, и привык обходиться.

— Бабка Подколзина говорит: цуклон какой-то, божья напасть. А сама и в бога-то не верит!

— Антициклон. Сибирский. Прорвался по Южному Уралу и Заволжью, от самой целины. Это бывает. Солнечная активность, — пояснил Никанор Иванович. Говорил он всегда грамотно, любил подчеркнуть свою эрудицию, хотя образование имел небольшое. «Вы по дипломам и прочим бумажкам о человеке не судите, — не раз подчёркивал он. — У иного человека, допустим, числится всего семь классов, формально. А ежели семь — но старых, довоенных? Вот тут и получится форменная ин-тёр-пелляция. Потому что старых семь классов — это всё равно, что теперешний институт! В голову тогда больше вкладывали!»

— Вот, говорят, високосные года трудные, а прошлый год вышел с хлебом, — вздохнула Анастасия. — Ничего не поймёшь в этой природе по нынешним временам… Утром иду по-над яром, а ветер с краю-то прямо сосёт, сосёт землю! Будто вершки со снежного заструга взмётывает! Страсть глядеть… Хорошо ещё — хутор наш под горой, а в степи-то как же? Пересевать, что ли, будут?

— Придётся, верно, пересеять кое-где… Но техники теперь много, управимся. Яровые вывезут.

— Техники-то много…

Она смотрела, как он мёртвой рукой держит вилку с полуголой неряшливо ободранной картофелиной, и мурашки бежали по телу. «Пора бы ему уж и уходить, а всё сидит… — думала она, оглядываясь на часы. — И чего сидит, ума не приложишь…»

Она ждала, что Никанор Иванович вот-вот заговорит о главном, ради чего пришёл, сделает упор на хорошую материальную базу, если иметь в виду его пенсию и её высокий заработок, для совместного проживания в дальнейшем, и торопливо соображала, как и чем отвести опять этот ненужный разговор. Не успела ничего путного придумать, а Никанор Иванович уже отложил вилку и вытер замасленные губы чистым рушником. Подался ближе.

— Сын-то пишет чего-нибудь? Как они там?

Вопрос выглядел вполне пристойно и даже невинно. Но ясно же было, что тут речь не о сыне, а о другом человеке, и речь всё та же, только — с дальним подходом…

— Как они там? Не занесло их красными песками на этом полуострове?

— Ну, чего уж!… Там и песков-то нету вовсе, камень гольный, — сказала она, досадуя, что не придумала ничего подходящего. — А Коля и верно… не писал что-то давно. Полгода уже писем не шлёт, окаянный… Может, и правда уехали с буровой куда-нибудь в пески?

Поднялась, принесла чайник с плиты, начала звенеть стаканами.

— Сын-то… теперь уж отрезанный ломоть, — сказал Никанор Иванович, будто хотел ей внушить нечто новое. — А вы-то как? До каких же пор будете ждать от них вестей? О себе-то не пора ли подумать? Гляжу на вас, Настасья Семён-на, и, откровенно если, то… жалею. Себя жалею и — вас…

«Вот, вот. Началось… — вздохнула Анастасия. — Пошло опять, заново!»

Она пересилила что-то в себе, какую-то робкую напряжённость души, и засмеялась, откинув голову с тяжёлой корзиной волос, прикрываясь ладошкой:

— Чего уж там жалеть, Никанор Иваныч, когда за сорок перевалило! Старые люди верно говорили: сорок лет, мол, бабий век!

Получалось как-то неладно у неё. Говорила о бабьем веке, а зубы смеялись молодо, и в чёрных, повлажневших глазах металась какая-то порочная тьма.

— Старухи, они по-разному говорили. И в сорок пять — баба ягодка опять, — придвинул он к себе горячий стакан. — Ей-богу, от души говорю!

— Ой, господи, да я уж вам говорила…

— Да что ж, что говорила? До каких же пор вам ждать-то?

— А спешить-то куда?

Пустой разговор был. Она ускользала от него, точно зелёная ящерка в некошеной траве, и он тихо злился.

— И сыну надо прописать, чтобы вертался, нечего по чужим краям… — настаивал он. — Недавно на исполкоме я был, постановили в районе, что хутор наш пе-ре-спективный! Никуда уезжать не будем, только усадьбы по-новому нарежут, чтобы трубы газовые короче класть, а также и водопровод. Асфальту меньше. А многолюдства больше станет, потому — другие, малые хутора будут к нам свозить. Работу ему найдём не хуже, чем в песках…

— Это когда же будет? — перепугалась Анастасия.

— В скором будущем. На двадцать лет план-то, а начинать прямо завтра, сказано было.

— Бат-тюш-ки!

— Дом культуры большой, на городской манер будем строить, для молодёжи. А на Мангышлаке этом всякое может случиться. Всякий там народец, сборный! Говорят, вон, и в карты один другого проигрывают. Хоть правый, хоть виноватый — им все одно!

Никанор Иванович, склонный по своему характеру к положительному резонёрству, умеющий и успокоить, и найти «позитивную» сторону даже в ином неприглядном факте, на этот раз предпочёл указать именно на теневую и даже опасную сторону жизни в чужих краях. Такое смещение внутренней точки было, по-видимому, выгодно ему.

— Толпа ведь. Сборище! — сказал он. — Зарежут ни за понюх табаку!

— Ну-у нет… — потемнела она лицом. — У буровиков, у них постоянная бригада, и жизнь бригадная, постоянная. Там баловства этого нету и головорезов не держут…

— Всяко бывает! Напишите, чтобы вертался.

Никанор Иванович поступал правильно. Если уж она не хотела слушать главного, с чем он пришёл, то стоило уклониться к сыновней судьбе. Таким путём он хотя и не прямо, так исподволь и косвенно проникал в семейные заботы.

— Я об вас завсегда думаю, Анастасия Семён-на, и, прямо говоря, беспокоюсь, — закончил он свою мысль и убрал со стола левую руку.

Анастасия посмотрела на него чужими, безразличными глазами, собираясь что-то ответить, но тут вспыхнула электрическая лампочка над головой. В комнате посветлело, сразу пропали широкие тени по углам, а керосиновая коптилка на столе показалась вдруг жалкой и ненужной. Анастасия обеими руками провела по лицу, будто спросонья, и пошла в.угол, к радиоприёмнику.

— Мы вот тут сидим, болтаем без толку… — сказала она на ходу, — а люди в степи работают, на морозе. Столбы, видишь, подняли. Шутка-дело, на таком ветрище по столбам этим лазить!

В приёмнике щёлкнуло, запищало, и вдруг, нарастая, выплеснулся шутливый песенный речитатив:

Ну что тебе сказ-зать пр-р-ро Сахалин?

На остр-р-рове нор-р-маль-ная пого-да!…

И разом всё смолкло, она выключила клавиш.

— Черти бы их разымали! — заругалась Анастасия. — Тут и вправду надо погоду послушать, а они…, И скажи ты, какие люди! Слова попросту не скажут, обязательно стишками, да в рифму!

Никанор Иванович понял, что пора уходить. Но уходить, как всегда, не хотелось, и он искал ещё повода, чтобы затянуть время.

— Культура! — сказал он, закурив папироску «Беломор». — Культурой пренебрегать, Настасья Семён-на, не стоит. Я вот последнее время книги стал усиленно читать, много полезного почерпнул… От иной книжки прямо не оторвёшься!

— Про любовь небось книжки выбираешь теперь? — откровенно издеваясь, сжала она губы. Ждала с внутренней усмешкой, что он опять выскажется в духе своих прежних лекций: мол, никакой любви в чистом виде в природе нет и быть не может, поскольку влечение полов все достаточно хорошо объясняет на материальной базе, без предрассудков. Но Никанор Иванович от подобного разговора уклонился.

— Зачем про любовь? Познавательные книги, в смысле потока информации, — сказал он. — Читал вот недавно про исторические времена. В райцентре библиотекарша посоветовала. Книга под названием «В прекрасном и яростном мире».

— Чего же там?

— Факты! Из истории. При царе Петре, оказывается, тоже хотели канал Волго-Дон прорыть. А я, откровенно говоря, даже не подозревал. Имел существенный пробел по этой части…

— Гляди-ка! — поразилась Анастасия. — Ну, и как же? Чем дело-то кончилось?

— Ну, в те времена-то, конечно, у них не вышло. Техника не та, да и наука промашку дала… Выкопали канал, конечно, и шлюза учли, и всё прочее. Одно из виду упустили: откуда вода будет.

— Ах ты, господи! Незадача… И чего ж царь на это?

— Ну, царь дело знал! Велел главному штейгеру, который из немцев, голову отрубить, Чувство ответственности высоко было поставлено.