Маримба! - Наталия Терентьева

Третье произведение мы узнали по первым тактам. Знаменитейшее «Libertango» латиноамериканского композитора Астора Пьяццоллы, которое мы слышали и на скрипке, и в оркестровом исполнении, и на аккордеоне. Катька любит напевать первые две строчки на английском: «Strange, I’ve seen that face before…» («Странно, я ведь видела это лицо раньше»). «Действительно, как все странно и сложно сопряжено в этом мире», – думала я гораздо позже, вспоминая тот концерт.

На маримбе «Либертанго» звучало просто волшебно. Еще раз доказывая, что мировая гармония есть. И что все же именно прикосновение к ней вызывает невероятный трепет и волнение в душе. У всех великих, чьи портреты висят в консерваториях разных столиц мира, есть в основе произведения простая, красивая, а то и просто милая мелодия. Вся буря страстей, океан звуков зиждется на ней.

– Нравится, мам? – чем-то очень взволнованная Катька с надеждой смотрела на меня.

– А тебе?

– Мне – очень!

– И мне тоже.

– Мам, у меня такая странная мысль сейчас пронеслась… Я думаю, у него есть брат-близнец…

Я покосилась на Катьку.

– А собачка? Шпиц? Или такса?

– Мам!..

Катька отвернулась от меня и стала дальше хлопать вместе со всем залом. Музыканта никак не хотели отпускать, он выходил и выходил кланяться, благодарно и смущенно улыбался, пунцовый от радостного волнения. Но бис играть не стал.

– Мам, ну что ему, жалко? Почему он на бис не сыграл?

– Сейчас – выйдем, объясню. – Я подтолкнула Катьку к выходу. – Пойдем. Ничего больше не покажут. Он не знает больше ничего, не выучил пока.

– А! Ладно, – вздохнула Катька. – Ой, смотри, смотри, кто на концерте был…

– Кто?

– Вон… – Катька показала глазами.

Да я уже и сама увидела. Местная знаменитость. Когда живешь в городе, в котором девять округов, в каждом из которых обитает два миллиона, то маленькие радости поселения с численностью пятнадцать тысяч человек воспринимаешь с легкой иронией. Да, это главный и единственный дирижер самого главного (и единственного) оркестра в городе.

Оркестр чудесный, духовой. Играет не на свадьбах и похоронах, и не вечеринках пенсионеров. Играет в… парке. Да, в парке. С мая по сентябрь. Для жителей города и гостей. А также участвует в международных конкурсах и фестивалях. В репертуаре не просто вальсы и марши, а вполне серьезная музыка. Причина моей иронии? Великодержавный шовинизм. Гипертрофированное чувство значимости собственной великой нации, от которого невозможно избавиться. В стране все плохо, начиная от дорог и экологии и заканчивая образованием и правительством. Все не так, все сикось-накось, но…

Есть две нации на Земле, которые знают всё и всех учат. Одна – непонятно по какому праву – а именно американская, крайне юная нация, которая учит, как и зачем жить, во что верить, как не страдать, как не толстеть, объедаясь, понимать все, ничего не читая, кроме той единственной книги, где написано, как стать счастливым, прочитав эту книгу. Учит отдельных людей, страны и человечество в целом. Очевидно, именно в силу своей юности самонадеянно и удивительно поверхностно.

Про вторую нацию учителей и философов можно не объяснять. У самих все не так. Сапожник без сапог, портной без порток. Но право имеем. Всем понятно, благодаря чему, точнее, кому, имеем – всем великим, которые родились здесь, на среднерусской равнине, страдали, думали, писали, творили, пытаясь понять этот мир. Пользуемся мы этим правом избирательно – то с большой охотой, то с иронией и сомнением. Как уж научили…

Но духовой оркестр маленького приморского городка, важно именуемый «Большой городской оркестр», и правда заслуживает уважения. Дирижер – весьма оригинальный человек со внешностью гнома и Зевса одновременно. Как посмотреть. То вроде – гном гномом, смешной, нос, как и положено, уточкой, щеки толстенькие, глаза веселые, хитрые, маленькие, а то – грозный взгляд, высокий лоб, крепко сжатые красивые губы, вдохновенный фас… Гном по имени Зевс. Простите меня, все маленькие нации, вместе взятые, сразу и за все. Простите великодержавную спесь и иронию. Тем более что в случае с литовским Зевсом это очень личное…

– Ты поняла? Поняла, кто это? – не успокаивалась Катька.

– Поняла, – одернула я ее, – шагай вперед. Что ты, в самом деле, так завелась…

– Он успел домой съездить, переодеться, мы же только что видели его на концерте в парке, он был в своем концертном пиджаке, а сейчас в черном…

– Принарядился человек, Кать…

Это правда – по пути во Дворец мы успели послушать и духовой оркестр, год не виделись… Репертуар знаем наизусть, все то же самое. Но так все ровненько, хорошо, чистенько играют. И с изысками… То соло на тромбоне кто исполнит – тихий глуховатый тромбон звучит приятно и даже интимно, то вдруг музыканты, в основном мужчины, пропоют полстрочечки из известной французской или американской песни середины прошлого века, времен юности моих покойных уже родителей или просто вдруг крикнут «Хэй!»

Я взглянула на дирижера еще раз.

– Кать, а ты знаешь, это ведь его сын сейчас играл на маримбе…

– Его?.. Точно! Точно! Я же сказала тебе: у него есть брат-близнец!

– Ну брат – не брат, – засмеялась я, – а папа-гном точно есть.

– Мам… – Катька дернула меня за рукав точно так же, как обычно я одергиваю ее. – Поприличней себя веди!

– Хорошо, – кивнула я. – Выплывай из Дворца. Пойдем на море, подышим перед сном.

– Как похож, да, мам? – не успокаивалась Катька. – Очень похож…

– Очень, – согласилась я. – Только папа дольше жил и больше ел. А так – одно лицо.

Катька засмеялась, но я видела, что мои бесцеремонные шутки ей не очень нравятся, и шутить перестала. Ну что я, в самом деле! Мальчик действительно хорошо играл. Волновался, правда, страшно. Пунцовый весь был, никак начать не мог, все примерялся и примерялся. В конце «Либертанго» явно несколько нот сыграл от себя. А так – здорово. Тем более, мы действительно не знаем, как хорошо играют на маримбе, а как плохо.

– Тебе понравился маримбист? – спросила я Катьку, когда мы вышли на ветреный берег. – Да-а, не разгуляешься, дует страшно…

– Нет!

– В смысле что – не дует?

– В смысле – не понравился. – Раскрасневшаяся то ли от ветра и быстрой ходьбы, то ли от своих мыслей Катька повторила: – Не понравился!

– Ну конечно, ты призна́ешься, как обычно, недели через две после того, как он тебе разонравится.

Маленькая Катька никогда не говорила, кто ей нравится. Стояла до последнего. Все видно, все понятно. А говорить не хочет. Наверно, боялась, что я буду смеяться. Я же надо всем смеюсь. И над всеми, включая саму себя. А это нежное, первое, трепетное… Первая нежная любовь, поделенная в Катькином случае на нескольких обалдуев. Мальчик Ваня, мальчик Саша, мальчик Гера, мальчик Зайцев… Вот теперь… а как зовут, кстати, нашего нового героя?

– Кать, как зовут его?

– Кого? – невинно спросила Катька.

– Рентгеныча литовского, маримбиста, как зовут?

– Не знаю, – независимо пожала плечами Катька. – Кажется, Леонардас…

– Ка-ак? – ахнула я.

Вот какие чудеса. Только что я закончила роман, где придумала для своей милой героини нереального, слишком хорошего и… совершенно не русского героя. Латыша. И дирижера. С редким даже для Европы именем – Леонард.

– Леонард, – нахмурилась Катька. – А что? Хорошее имя. Лео…

– Да шикарное имя! – засмеялась я и обняла Катьку. – Пойдем с моря, а то продует остатки наших с тобой могучих мозгов.

– Почему остатки? – хмыкнула Катька.

– Потому что я дико устала от самой себя, писала-писала всю весну, а ты влюбилась, у тебя по определению мозгов нет.

– Мам… – Катька хотела было вырвать руку, но потом передумала, мирно прижалась ко мне. – Ты такая большая, теплая…

– И ты такая уже большая у меня и беззащитная… – Я покрепче обняла высокую, тоненькую Катьку и мы пошли по медленно темнеющему, роскошному парку.

Когда-то архитектор спланировал парк для семьи литовского графа на пятидесяти гектарах леса у самого моря. С хитро извивающимися дорожками, широкими аллеями, двумя озерцами, мостиками, живописными лужайками и парадной частью, в которой построен дворец и разбит чудесный розовый сад. Время шло, сменялись поколения и режимы, а парк рос, взрослел, буки, вязы, дубы, клены, а главное, сосны росли и крепчали, и соединялись кронами, и давали потомство. В парке стали жить косули, ужи, белки, разные птицы. Садовники ухаживают за парком так: прореживают быстро зарастающую чащобу и стригут метров на пять траву по бокам широких дорожек, рукотворных, но грунтовых. И ты идешь по земле, как должен ходить хотя бы три месяца в году, хотя бы месяц. По земле, не по асфальту.

Вечером за ужином мы еще поговорили про маримбу да и забыли. Столько разных других тем! Обложка для моей новой книжки, Катькина недавняя победа на вокальном конкурсе в Юрмале, от которой она еще не отошла, наша чудом не сгоревшая баня на даче, которую нам добрые соседи подожгли аккурат перед отъездом в Литву…