Нувориш - Ростислав Самбук

– Остальное за первый месяц получите недели через две, – пообещал Иван Павлович. – Вы в основном дома?

– У себя или на тренировке.

– Я вас найду через две недели. – Луганский поднялся и побрел по аллее, параллельной проспекту Грушевского. Не оглянулся, шагал с видом человека, уладившего еще одно не совсем приятное дело. По крайней мере, мне так показалось, хотя мог и ошибиться.

А я все еще сидел на скамейке и размышлял: может, поступил и неосмотрительно. Скорее всего, именно так. Но стоит ли казнить себя за это? Поживем – увидим.

Сие «поживем – увидим» хоть немного успокоило меня. Ведь жизнь, невзирая на нашу украинскую неустроенность, удивительна и прекрасна. К тому же, всегда можно найти оправдание любой ситуации. То виновато правительство, приведшее народ к обнищанию, то соседняя страна, требующая слишком высокие цены за нефть, то просто злобный вражина, распускающий о тебе мерзкие слухи. Все виноваты, кроме тебя…

Мне стало грустно. А впрочем, зачем грустить? Ведь твоя заветная мечта осуществилась, Лев Моринец. Наконец ты, выиграв Олимпиаду, стал на одну ступень с человеком, который был для тебя образцом. Человеком, тридцать лет назад считавшимся самым сильным в мире. Хотя он был для тебя образцом, идеалом не только потому, что на Олимпиаде в Риме стал чемпионом. Ну, вырвал штангу, какую еще не подымал никто на свете… Однако этот же человек чуть ли не через тридцать лет, бородатый и утомленный, поднялся на самую высокую трибуну в своей тогдашней стране и впервые произнес слова, которые за семьдесят лет не осмеливался сказать никто: как опутали всю страну гебисты, как диктовали свою волю народу, как уничтожали людей.

Твой старший коллега, Лев Моринец, чемпион римских олимпийских игр Юрий Власов.

Это было три года назад, я слушал Власова и думал: на такое отважится лишь сильный духом. Во всяком случае, порядочный человек. И ведь настоящий чемпион не может кривить душой. И ты, Лев Моринец, должен стать сильным духом.

Слушая тогда Власова, я поражался его мудрости и смелости, а в то же время думал: вот человек, начинавший с малого, с обычной штанги, казалось бы, все усилия его были направлены лишь на преодоление веса, наращивание мышц, как, кстати, сейчас и у меня, но в конечном счете, что такое эти железные мышцы в сравнении с мудрой головой, высокими мыслями, истинным талантом?

Стоит на трибуне человек с седою бородой, запавшими щеками, которого когда-то, как и тебя нынче, знали во всем мире…

Сколько их было таких, а многих ли вспоминают сейчас? Одни спились, другие незаметно сошли в небытие…

Да, я и теперь завидую Власову – за смелость и разум. И мне становится стыдно, что несколько минут назад взял у Ивана Павловича пачку новеньких тысячных купюр. Что продался гебисту, не зная, в какой водоворот затянет меня: поддался искушению и вовсе забыл, что пообещал себе никогда не кривить душой.

И споткнулся о первый житейский порог.

Однако – Маша с Дашей…

Ну что ж, Лев Моринец, всегда можно оправдать что угодно и не терзаться укорами совести. А все же, сознайся: сегодня ты скурвился.

ГРИГОРИЙ И ЛЕСЯ

Жара…

Нынешнее лето выдалось на Украине знойным. Ходили слухи, что на одесских и николаевских землях сгорели озимые, однако Григорий не очень-то печалился: ему что, сгорели, так сгорели, на юге неурожай, уродит на Полтавщине, он всегда устроится. Есть голова на плечах, здоровья – сколько угодно, деньжата водятся, в общем, жить можно. И неплохо.

Григорий остановился в лижинской гостинице. Отдельных номеров не было, но он вложил в паспорт солидную купюру, администраторша понимающе глянула на него, номер сразу отыскался, даже с душем, и через несколько минут Григорий стоял под упругими холодными струями, отдыхая и телом, и душой.

Как-никак, жить еще можно, тем более, что Иван Павлович Луганский, его нынешний шеф, не поскупился: выложил двести кусков, правда, приказал провернуть дело в течение недели.

Приняв душ, Коляда побрился, освежился одеколоном и, придирчиво оглядев себя в зеркало, остался доволен. Вряд ли в Лижине найдется кто-либо, способный конкурировать с ним. Американские джинсы, тенниска с иностранной надписью, модные туфли.

Григорий улыбнулся сам себе: о'кей, симпатичный молодой человек, которым можно только любоваться. У девок глаза загорятся, когда увидят Григория, и недаром Иван Павлович выбрал именно его для лижинской операции.

Это – если на товарной станции грузами ведает девушка…

Да, что ни говори, со слабым полом легче иметь дело. Как показала практика, редко какая девушка может устоять перед ним. Есть несколько стандартных подходов к ним, начиная от красавиц и кончая дурнушками. Какая из девушек не улыбнется, заглядевшись в большие синие глаза Григория, а если он еще опустит свои длинные, будто девичьи ресницы? А ямочка на щеке и едва заметная родинка под губой?..

Да, Григорий Коляда хорошо знал цену своим прелестям, а нынче у него, можно сказать, экзамен, чуть ли не важнее, чем на аттестат зрелости.

Григорий сунул подмышку портфель с единственной бумажкой – документом на вагон леса, адресованного будто бы Ребровицкой райпотребкооперации, и направился к станции. Как и предполагал, товарное отделение помещалось в похожем на сарай помещении: темный, грязноватый коридор с дверьми по обе стороны, на них изготовленные типографским способом таблички: «Начальник службы», «техотдел», «багажное отделение»…

Григорий заглянул именно сюда. Длинная комната, сплошь заставленная письменными столами, и, что отрадно, одни лишь девушки за ними.

За первым столом, у дверей, хорошенькая девушка в прозрачной кофточке, подчеркивающей ее упругие маленькие груди, – класс, а не девушка. Григорий уставился на нее, надеясь, что именно она сможет прислужиться ему, вытянул из портфеля бумажку, помахал ею и произнес как можно солиднее:

– Ну и порядки у вас! Три недели, как вышел из Брянска вагон с лесом, а до сих пор нет! Кто ответит за это?!

Женщина, расположившаяся под окном, подняла на Коляду недовольный взгляд.

– Почему шумите, товарищ? – спросила. – Кто вы? Коляда протиснулся между столами, что потребовало от него некоторой ловкости.

– Из Ребровицы. Райпотребсоюз. Люди без леса знаете, как бедствуют?..

– Документ?

Григорий подал ей накладную, взятую им у директора лесоторгового склада. Тому позвонили из райпотребкооперации, и директор с радостью отдал Коляде документ, поскольку Григорий пообещал ускорить продвижение вагона.

Женщина сверила номер накладной с какими-то своими записями.

– Нет, – сказала, словно отрубила.

– Как нет? Почему нет? – вскипел Коляда. – Однако, порядочки на вашей станции! Я буду жаловаться!

– Ну и что? – переспросила женщина. – Мы тут при чем? Идет ваш вагон, если не заблудился где-то.

– Побойтесь бога! – взмолился Григорий. – Люди ведь без леса, а вы – заблудился… Как можно?!

– У нас все можно… – надула губы начальница. – На лес из России лицензия нужна. Отделились, а теперь плачете.

Коляда постарался поприветливее улыбнуться ей. Прикинул: еще не старая, лет за тридцать и не так уж дурна, но, вероятно, замужем, и неизвестно, как все обернется. Но все же следует попробовать…

Спросил:

– А нельзя ли уточнить, когда этот вагон прибудет? И где он застрял? Стоит где-то в тупичке и кукует. Я бы смотался и вызволил.

Начальница посмотрела на Григория внимательно, и он понял, что, пожалуй, произвел на нее соответствующее впечатление: ишь ты, старая – не старая, а еще не против…

Коляда присел у ее стола, молвил просительно:

– Ну, пожалуйста, помогите.

– Много вас тут, всяких… – непочтительно ответствовала женщина, но Коляда каким-то образом ощутил, что это «всяких» в данном случае на него не распространяется.

И действительно, начальница развернулась на стуле и приказала через плечо:

– Леся, разберись с товарищем.

Теперь и Григорий увидел, кому именно адресован приказ. Прижавшись к стене, сидела некрасивая девушка с узкими, невыразительными глазами, веснушчатым лицом, кирпатая и с сильно выдающимися скулами. Григорий с трудом сдержал неудовольствие: придется иметь дело с этой мымрой.

Начальница перебросила Лесе документ Григория. Девушка, чтобы достать его, приподнялась над столом, и Коляда окончательно убедился: поистине мымра. Груди отвисшие, джинсы, плотно облегавшие зад Леси, не делали его привлекательнее: слишком большой и тяжелый.

Григорий неприметно вздохнул, но тут же решил: все же, в этом что-то есть – небось, мымра не привыкла к ухаживаниям и охмурить ее будет значительно проще, чем, если бы довелось, вот ту красотку у дверей.

На мгновение представил Лесю раздетой в своем гостиничном номере: вариант не из лучших, но ради дела надо переступить через это.

Григорий пересел к Лесиному столу, как-то втиснувшись в проход и полностью перекрыв движение по нему, оперся локтями на поцарапанный, в пятнах стол и уставился на девушку ясными синими глазами. Знал: не выдержит его взгляда, отведет глаза – так и случилось, Лесины щеки порозовели, веснушки на них будто взорвались, девушка сразу стала еще некрасивее и, как бы почуяв это, словно отгородилась ладонями от Григория.