На крыльях пламени - Иштван Галл

— Что, надеетесь на холяву? Не выйдет! Знаю я вас, пижонов командировочных. — На физиономии повара темнели следы ожога, покалеченный глаз пылал ненавистью ко всему белу свету. — Конечно, без денег явились. Вам их выдали, чтоб вы сами кормились или встали у нас на довольствие. А вы пропили их по дороге!

Он нас видел насквозь. Как, наверное, глянув на говяжий оковалок, передержанный во льду сверх положенного, безошибочно определял, что мясо — снаружи твердое, ледяное — у кости уже подпортилось.

Мы немного еще пошумели, хотя ясно было, что парень с бельмом скорее станет отличным снайпером, чем нашим кормильцем.

— Пошли, ребята, к начальнику, — решил я. — В конце концов, он здесь командует, а не этот пятнистый жираф.

Начальник заставы квартировал поблизости, в домике, отделенном от задов казармы живой изгородью из малиновых кустов. Продравшись сквозь них, мы несколько опешили, увидев перед собой фруктовые деревца, привязанные к аккуратным колышкам; на свежевскопанных грядках стройными шеренгами, будто воины на параде, стояли пучки зелени. Мы робко, гуськом потянулись к веранде.

— Вы к мужу? — удивленно воскликнула выбежавшая навстречу нам молодая женщина. На ней был изящный, в горошек, фартучек и не подходящие к нему туфли-лодочки. — Не здешние? В самом деле сегодня приехали? — Глаза ее восторженно округлились, — Какие же вы счастливчики! Ну рассказывайте, что нового в городе? А то в нашей глуши…

И, усадив на зеленые садовые скамейки, обрушила на нас град вопросов. Она знала в городе все эспрессо и увеселительные заведения. Мы и названий-то многих не слыхивали, но строили из себя завсегдатаев. Пока не засыпались на том, кто из ударников где барабанит по вечерам.

— Эх вы, шантрапа желторотая! — засмеялась она с издевкой. — Поди, на трамвае-то зайцем катаетесь!

Но не ушла и продолжала сидеть, игриво покачивая ногой и занимая нас болтовней; иногда она ни с того ни с сего заливалась смехом и заученным движением рук поправляла прическу, зная, что руки у нее красивые, а грудь при этом движении дразняще колышется.

Но вскоре, промчавшись по безукоризненно прополотому огороду, к нам подскочил старший лейтенант.

— Что такое? Почему здесь? — отрывисто закричал он. — Как посмели сюда ворваться?!

— Что ты, пупсик…

— Я не пупсик! Сколько раз тебе повторять?

— Мальчики ждали тебя.

— Солдаты! Не мальчики! И это сто раз тебе говорил. Шагом марш!

Он пригнал нас во двор казармы, где стоял наш джип.

— Становись! Кто старший? Докладывайте.

— Товарищ старший лейтенант, докладывает ефрейтор Магош…

— Я все знаю, — прижав кулаки к бедрам и вытянувшись во весь рост, прервал меня напыщенный лейтенантик; макушка его была вровень с моим носом. — Пока работаете на минном заграждении, будете подчиняться мне. Ясно? В пять подъем, физзарядка. Затем с разводящим отправляетесь на участок границы. В восемнадцать ноль-ноль возвращаетесь и докладываете, что сделано за день. О питании, как мне донесли, вы решили заботиться сами. Не возражаю! — с торжеством прогремел он. — Но место расположения без моего разрешения покидать запрещается. У нас порядок, прошу зарубить на носу! Эта грязная колымага — ваша? Помыть! — Он выхватил из кабины запыленного джипа ключ зажигания. — Машина вам не понадобится. Нечего без дела кататься. У меня все!

Вечером мои удрученные приятели растянулись на тюфяках и попытались заснуть. Мы были зверски голодные и усталые. Еще бы, ведь ящики со своим хозяйством мы тащили к границе на горбу. Мины ставили кое-как, лишь бы скорее закончить. Но как бы мы ни спешили, работы было не меньше чем на три дня.

Я курил в окутанном мраком дворе и с урчащим желудком смотрел на манящие звезды. Они были далеко. А с кухни, что была в двух шагах, кисло пахло остатками пищи, и я жадно принюхивался к этому запаху.

Потом разыскал политофицера заставы.

— Что вы хотите от повара! Он теперь сам не свой. Тут связисты у нас работали, линию исправляли, ну и спутались с его кралей в деревне. — Лейтенант Франтишек покачал головой. — Все они, бабы-то, одинаковы. Так и тянет их на новенькое. А этот дурень возьми да и опрокинь на себя кастрюлю с кипящим супом. У него, видите ли, нервы сдали!

В комнате Фридеша Франтишека стены пестрели лозунгами. На полу — завалы газет и брошюр. Кроме бездны этой премудрости, здесь умещалась только железная койка лейтенанта. Политофицеры в то время были в армии еще новичками.

Мы сидели друг против друга у письменного стола я цедили кисленькое. Когда нужно было подлить, лейтенант выдвигал ящик, где под папками что-то позвякивало и перекатывалось.

— Видали его огород? Странный тип, — отозвался он о начальнике. — Притащил сюда эту дамочку; она в городе-то, поди, до вечера и на улицу не выходила. Я тут как-то зашел к ним, а она мне: «Приветик!» И правильно делает старший лейтенант, что прячет ее от людей. И чего вас туда понесло?

От выпитого на голодный желудок комната плавно закачалась передо мной в желтом свете настольной лампы. Днем мы надергали на кооперативном поле сахарной свеклы, но в эту пору, в начале лета, она оказалась еще горькой. Турнепс и того хуже, признался Франтишек. В войну он был на фронте в трудовом батальоне. А вернувшись домой, в Шалготарьян, узнал, что жена сошлась с каким-то башмачником. Франтишек вернул ее, но в конце концов запах сапожной ваксы оказался для нее все же притягательней!

Кисленькое мало-помалу одолевало нас.

— Неважно! Все это пустяки, — стучал лейтенант по тумбе стола, дребезжащей стеклянным звоном. Морщины на темном шахтерском лице его стали резче, глаза скосились к переносице. — В научном мировоззрении женщины ни бельмеса не понимают… Но когда-нибудь они пожалеют об этом… Еще как пожалеют! Что толку им объяснять, что мы готовимся к решающей схватке с империализмом. Вот в чем суть! Как сказал товарищ Сталин, от этого все зависит! И мир на земле, и обед ваш…

Вот я и рыскал на другой день по деревне, и в дом тот пытался проникнуть, чтобы, помня о светлом будущем, обеспечить наше жилье и на ближайшее время.

Хозяйка приняла меня в затемненной от солнца гостиной. На ней был желтый халатик.

— Хелена, — сказала она, протягивая руку.

Я щелкнул каблуками растоптанных грязных сапог и, элегантно согнувшись, запечатлел на ее ручке поцелуй, какой венгры видывали разве что в фильмах с участием Явора[4]. Дело было в шляпе: Хелена, внезапно вспыхнув, зарделась, приоткрыла рот и облизнула пересохшие губы. Широко посаженные серые глаза-миндалины придавали ее лицу загадочность. Она пронзила меня взглядом и отошла, с трудом сдерживаясь, чтобы не раскачивать крутыми бедрами.

Я поднял деку рояля и тренькнул струнами — хозяйка, уже открывавшая дверцу резного, с мраморной крышкой посередине орехового буфета, вздрогнула и резко обернулась; во всей ее ладной фигуре сквозила нервозность.

— Инструменты нужны, — с важным видом изрек я. — В другой раз прихвачу.

— Уж проверьте его как следует, — запахнула она халатик, но так неуверенно, будто стояла перед врачом и знала, что вынуждена будет повиноваться. — Ведь вы не торопитесь?

Мы пили зеленый ликер. («Пока готовится обед».)

— Единственное утешение осталось, — повернулась она к роялю.

На резном комоде стояла фотография в рамке: Хелена в миртовом венце и напыщенный кавалер с лихими усами. А рядом другое фото: мужчина уже без усов, с раздобревшим, округлым лицом. Я вопросительно кивнул на него.

— Лаци приходит вечером, — улыбнулась Хелена. — Он в госхозе работает.

Она рассказывала мне о Капошваре. О комитатских балах, где, сменяя друг друга, играли два цыганских оркестра. Как элегантен был Енё в мундире! Потом война… Фронт… Енё писал из Германии, звал к себе. Но, когда она собралась, было уже поздно.

Мы сидели на кожаном диване, и я затуманенным — наверное, от ликера — взглядом косился на фотографии.

— О, вы не так меня поняли! — засмеялась Хелена и, показывая рукой на фото безусого, легонько прижалась ко мне. — Лаци — мой деверь. Пригласил пожить у него до лучших времен. Он в мои расчеты никогда не входил! Был управляющим в этой дыре… — Она трону, да меня за плечо и зашептала, дыша ликером: — Хотя добивался. Да как! А когда мы остались вдвоем, создалась совсем щекотливая ситуация. Но я не хочу! Ни за что! — Она откинулась на спинку дивана и засмеялась. — Пускай довольствуется этой грымзой. Но он и при Бориш меня ревнует…

Мы обо всем договорились: я приду к ней завтра, с ключом, и настрою рояль. Меня будет ждать обед. И друзей моих, разумеется, если я приду не один.

Пока она застилала круглый обеденный стол шитой скатертью и ставила на двоих расписные фарфоровые тарелки, я должен был рассказывать ей о нашей жизни.

— Что, серьезно, собирались стрелять ворон? На суп? — Хелена, прислонившись к столу, закатилась прерывистым смехом. — И жаркое из сусликов?.. Почему же из сусликов, фу!.. Не соскучишься с вами!