Имя твоего ангела - Марат Кабиров

– Нет, она действительно счастливая, – сказала она. – То, что было сегодня, не считается. Эта ночь – случайное явление.

Но мужчина чувствовал, что его ночные похождения выходят за границы случайности.

– Сегодня день моего рождения, – вновь повторила Ляйля.- Ты стал самым большим подарком для меня.

Она крепко поцеловала Хамита в губы и, резко повернувшись, ушла. Он остался стоять на месте не в состоянии сказать или сделать что-то. Даже придя в себя, Хамит не торопился домой. Ему казалось, что его одежда и тело пропитались чужим женским запахом, и стоит ему войти в дом, как он распространится вокруг. Нужно было немного проветриться во дворе. Хамит закурил. Руки его немного дрожали. Так у него бывает всегда, когда он чувствует свою мягкотелость и бессилие. Ну почему он не вышел немного позже?! Почему не сдержался?! Да, легко только перейти за греховную черту. Стоит только сделать шаг – обратного хода уже нет. Это тебе не в соседний сад сходить. Вот и приходится жить, скрывая свое бессилие и ничтожество.

Как бы желая освободиться от нахлынувших мыслей, Хамит резко зашагал в сторону ворот. Взялся, было, уже за ручку, но выйти на улицу не хватило смелости. Осмотрелся по сторонам: поискал, за что бы зацепиться взглядом, о чем бы подумать. Перед глазами, мучая его, стояли лишь эпизоды ночи. От безысходности он вышел на улицу.

Было темно. Людей не видно. Хоть бы кто-нибудь показался.

Перекинуться бы хоть с кем-нибудь словечком. Тогда поверил бы, что жизнь идет своим чередом и ничего сверхъестественного не происходит.

Но никто не показался. Хамит посмотрел на столбы ворот, желая хоть за что-то зацепиться взглядом. Но придраться было не к чему. Да и восхищаться собственно было нечем. Красиво-то красиво, конечно.

Но в такое время восхищаться не хочется. Ничто не радует глаз.

Посмотрел на почтовый ящик, и душу вдруг обуяла радость. Забыли взять вчерашние газеты! А когда из почтового ящика достал и журнал «Тулпар»[3], счастью его не было предела. Вот что отвлечет его, заставит забыться!

Было еще темно. Хамит включил на веранде свет, закурил и сел на крыльцо. Но только он открыл первую страницу журнала, как оттуда выпало письмо. Хамит даже вздрогнул. Сам он не любил писать письма. И вообще они ни с кем не переписывались. Но Хамит пугался каждый раз, когда изредка от кого-либо приходили письма. Чувствовал себя безмерно виноватым. Ему почему-то казалось, что в письме содержится весть, которая обречет его на вечное страдание. И сейчас он почувствовал то же. «Уеду завтра же! Завтра же, – подумал он, как только увидел письмо. – Нет, сегодня! Не задержусь ни на минуту!» Но, вскрыв его, немного успокоился. Никакой страшной весточки в нем не было. Хамит прочитал письмо, но ничего не понял.

Он уловил только то, что не из-за чего беспокоиться. От радости сидел, уставившись взглядом в калоши на полу. После этого опять потянулся к письму. В этот раз прочитал его с большим вниманием.

Но чем больше он его читал, тем сильнее растягивался его рот в улыбке. В приподнятом настроении он пошел в дом.

В этот момент он совершенно забыл о том, что произошло на скирде за хлевом.

Он поднялся на верхнюю палубу. Катер, пересекая волны, взял направление на Манхеттен. А Халиль, смотря на здания, увеличивающиеся с каждым мгновением, глубоко вздохнул. И он, пересекая жизненные волны, мечтал найти свое счастье. Ради этого решился даже покинуть родину. Кем бы был он сегодня, если бы остался в России? Неизвестно. Но он не захотел остаться там. Ему захотелось жить свободным, не нуждающимся ни в чем человеком. И он, вроде, добился своего. Во всяком случае, жаловаться ему не на что.

Он может делать все, что захочет. А это неплохо для мужчины старше пятидесяти пяти. Так, почему же его душу что-то гложет? С палубы отчетливо бросались в глаза и нижний Манхеттен, и Нью-Джерси, что в южной части Бруклина, Сайт-Айленд и далекий мост Верразано.

Халиль стоял какое-то время, не отрывая от них взгляд. Это было удивительным зрелищем. Неожиданно он обратил внимание на плывущий навстречу торговый корабль. Корабль, казалось, не плыл, а увеличивался на глазах. Халиль даже вздрогнул. И его иногда охватывает какое-то неприятное состояние, и все то, что оставил он в прошлой жизни и постарался забыть, оставить в тумане лет, всплывало вдруг в памяти какой-то точкой, которая, как этот корабль постепенно увеличивалась, заполняя все вокруг. И сейчас случилось то же самое.

Показалось, что тень от корабля закрыла все вокруг. Но он прошел.

После него все стало еще ярче. Но тяжелое впечатление в душе осталось.

Может, тоска заставляет так сходить с ума?! Или чувство вины не дает жить спокойно? Возможно, и то, и другое. Возможно, до этого он не замечал всего по молодости и желанию наладить свою жизнь. А сейчас, когда жизнь уже сложилась, да и возраст берет свое, мысленно возвращается в прошлое и корит себя за содеянные ошибки. Хотя он и не желает, открыто признавать это, но душу обмануть невозможно.

С самого начала он поступил неправильно. Никому ничего не сказав, уехал за границу. Да и время тогда было такое, что об этом нельзя было громко говорить. Хотя была же возможность раскрыть свой секрет самым близким. Но Халиль не сделал этого. И потом не подал никакой весточки. Сначала боялся навредить семье, усложнить их жизнь, а потом уже чувствовал себя неловко. Его давно уже, наверное, вычеркнули из списка живых. Смирились с его потерей.

Поэтому думал, что не стоит ворошить старое.

Конечно, его внезапное исчезновение не могло повернуть жизнь семьи в худшую сторону. Что ни говори, он у родителей не единственный, чтобы позаботиться о них в старости, у Халиля на родине осталось еще три брата. В этом плане душа у него спокойна, но…

Сойдя с катера, он пошел по забитой машинами и людьми улице. Не думал, вроде, ни о чем. Только в душе какая-то пустота.

Дойдя до конца Бродвея, остановился, оглянулся по сторонам.

Остановил взор на убогой церкви. В первые дни за границей единственным знакомым местом была церковь. Их было много и в Казани. Не потому ли, всегда, когда проходил мимо нее, душу охватывало какое-то смутное чувство. Тогда ему казалось, что он никуда не уехал, а просто ходит по улицам Казани. Сейчас такого ощущения не было. Он уже привык к жизни здесь. Но, все же, проходя по улицам, мечтал, чтобы хоть раз встретить кого-либо, говорящего на татарском языке. Вот уже пять лет эта мысль живет в его душе неосуществимой мечтой. Однажды ему даже показалось, что у магазина он услышал, как две женщины говорили по-татарски. Речь была настолько знакомой и родной. Но оказалось, что это были турчанки. И все же было приятно. А в другой раз вздрогнул от голоса мужчины, кричащего на татарском языке:

– Унбер алла! Унбер алла![4]

– Каких одиннадцать богов! Бог ведь один! – подумал он, слушая знакомые звуки. А когда подошел поближе и увидел старика – пакистанца, продающего дешевые зонтики, чуть не чертыхнулся:

– Umbrella! Umbrella![5]

И таких разочарований было немало. Поэтому и мечта услышать родную речь стала казаться неосуществимой. Денег у него было достаточно. Иногда он даже был уверен, что, если встретит на улице человека, говорящего на татарском языке, без всякого сомнения, выпишет ему чек. «Соглашусь на все, что пожелает этот человек», – решил Халиль позднее, когда понял, как далека от осуществления его мечта. Но такой человек ему не встретился. Конечно, татар здесь было немало. Они хорошо знали друг друга, частенько встречались. В такие моменты говорили по-татарски. Но это не считалось. Встреча на улице – совсем другое дело.

Сейчас он хорошо начал понимать то, к чему в начале относился снисходительно. Первый встретившийся ему татарин был Габдулла Хамит. Попав в плен во время Великой Отечественной войны, не желая гнить в сталинских тюрьмах, он жил сначала в Западной Германии, затем переехал в Америку. Этот старик показался Халилю очень интересным человеком. Он не мог слушать татарские песни спокойно, без слез. Об истории татар, их искусстве, литературе мог говорить часами. Иногда казалось, что его, кроме этого, больше ничто по-настоящему и не волнует. Он заказывал знакомым, которые часто ездили в Казань, книги и любил читать их вслух. Читал не стихи. Если были бы стихи, еще было бы понятно. Но это были не стихи. Он вслух читал прозу. И всегда при этом плакал. Именно это и удивляло Халиля. Как можно вслух читать прозу?! И как при этом можно плакать?! Странно! А сейчас начал понимать: на Габдуллу бабая действовали не только события и герои, но и звучание родной речи, ее мелодичность и красота. Тогда мистеру Хамиту было восемьдесят лет.

А сколько лет Халилю? Если так пойдет и дальше, то он станет таким же, как Габдулла бабай.