Нона - Стивен Кинг

Четырнадцатого, в день святого Валентина, я решил, что настало время сменить обстановку. Потом появилась Нона, но об этом вы уже знаете.

Если вы хотите разобраться во всей этой истории, вы должны понять наши отношения. Она была прекрасней любой другой девушки, но дело даже не в этом. В процветающей стране много хорошеньких девочек. Дело в том, что было у нее внутри. Она была сексуальна, но ее сексуальность была какой-то растительной. Слепая, цепкая, не знающая преград сексуальность, которая не так уж и важна, потому что основана на инстинкте, как фотосинтез. Не как у животного, а как у растения. Поняли, о чем я? Я знал, что мы будем заниматься любовью, точно также, как и все остальные мужчины и женщины, но я знал и то, что наши объятия будут такими же притупленными, отчужденными и бессмысленными, как и те объятия, в которые плющ заключает железную решетку.

Наш секс был интересен только тем, что он был абсолютно неинтересен.

Мне кажется — нет, я уверен в том, что насилие было единственной побудительной силой. Насилие не было просто сном, оно было реальным. Оно было таким же мощным, молниеносным и резким, как форд Эйса Меррила. Насилие в столовой «Хорошая Еда для Джо», насилие в машине Нормана Бланшетта. И в нем тоже было что-то слепое и растительное. Может быть, она действительно была чем-то вроде вьющейся виноградной лозы. Ведь Венера-мухоловка — это тоже разновидность лозы, но это растение плотоядно, и она сжимает челюсти совсем как животное, когда муха или кусочек сырого мяса попадают в чашечку его цветка.

И последней составляющей наших отношений была моя собственная пассивность. Я не мог заполнить дыру в моей жизни. Но не ту дыру, которая образуется, когда девушка бросает тебя — нет, я не хочу возлагать на нее никакой ответственности — а ту черную, засасывающую воронку, которая всегда существовала во мне. Нона заполнила эту воронку. Она заставила меня двигаться и действовать.

Она сделала меня благородным.

Может быть, теперь вы кое-что понимаете. Почему она снится мне. Почему зачарованность остается несмотря на раскаяние и отвращение. Почему я ненавижу ее. Почему я боюсь ее. И почему даже сейчас я все еще люблю ее.

От Августовской заставы до Гардинера было восемь миль, и мы преодолели их за несколько быстро промелькнувших минут. Я зажал пилку одеревеневшей рукой и смотрел на вспыхнувшую в свете фар надпись «ЧТОБЫ ВЫЕХАТЬ ИЗ ГОРОДА ПО ШОССЕ 14, СВЕРНИТЕ НАПРАВО». Луна скрылась за облаками, и начало моросить.

«Жаль, что не могу подвезти вас подальше», — сказал Бланшетт.

«Все в порядке», — сказала Нона мягким голосом, и я почувствовал, как я ненависть вгрызается в мой мозг, словно отбойный молоток. «Просто высадите нас на заставе».

Он ехал, соблюдая ограничение скорости до тридцати миль в час. Я знал, что я собираюсь сейчас сделать. Ноги словно превратились в жидкий свинец.

Пост был освещен только одним фонарем. Слева через сгущающийся туман я мог различить огни Гардинера. Справа ничего, кроме черноты. Ни одной машины не было видно вокруг.

Я вышел. Нона соскользнула с сиденья, одарив Нормана Бланшетта прощальной улыбкой. Я не беспокоился. Все шло, как по нотам.

Бланшетт улыбался отвратительной свинячьей улыбкой, испытывая облегчение от того, что наконец-то отделался от нас. «Ну что ж, счастливого вам…»

«Ой, моя сумочка! Не увозите мою сумочку!»

«Я заберу ее», — сказал я ей. Я заглянул в машину. Бланшетт увидел, что у меня в руке, и свинячья улыбка застыла у него на лице.

Чьи-то фары сверкнули на холме, но было уже поздно останавливаться. Ничто не могло удержать меня. Левой рукой я схватил сумочку Ноны. Правой я воткнул стальную пилку прямо в глотку Бланшетту. Он издал короткое блеяние.

Я выбрался из машины. Нона махала приближающейся машине. В снежной темноте я не мог разглядеть ее как следует, все, что я видел, это два ослепительных луча света от фар. Я спрятался за машиной Бланшетта, наблюдая за Ноной через заднее стекло.

Голоса почти не были слышны в нарастающем шуме ветра.

«… случилось, леди?»

«… отец… ветер… сердечный приступ! Не можете ли вы…»

Я сделал короткую перебежку, обогнув багажник машины Нормана Бланшетта, и осторожно выглянул. Теперь я мог видеть их. Гибкий силуэт Ноны рядом с высокой фигурой. Они стояли рядом с пикапом. Потом они подошли к «Шевроле» с левой стороны, к тому месту, где Норман Бланшетт сгорбился над рулем, и пилка Ноны торчала из его глотки. Водитель пикапа был молодым парнем, одетым во что-то вроде авиационной куртки. Он заглянул в машину. Я подошел сзади.

«О Боже мой, леди!» — сказал он. «Да этот парень весь в крови! Что…»

Я зажал его шею правой рукой, а левой рукой взялся за свое правое запястье. Потом резко дернул его вверх. Его голова стукнулась о верхнюю часть двери, раздался глухой звук. Парень обмяк и свалился мне на руки.

Можно было бы и не продолжать. Он не успел как следует разглядеть Нону, а меня не видел вообще. Можно было бы и не продолжать. Но он был человеком, вмешавшимся в наши дела, еще одним человеком, который встал на нашем пути и пытался обидеть нас. Я устал от обид. Я задушил его.

Когда все было кончено, я поднял взгляд и увидел Нону в пересекающихся лучах фар «Шевроле» и пикапа. Ее лицо было гротескной маской ненависти, любви, торжества и радости. Она раскрыла мне объятия, и я пошел к ней. Мы поцеловались. Губы ее были холодными, но язык — теплым. Я глубоко запустил пальцы в пряди ее волос. Вокруг нас выл ветер.

«А сейчас приведи это все в порядок», — сказала она. «Прежде чем появится кто- нибудь другой».

Я привел все в порядок. Это была небрежная работа, но я знал, что это все, что нам нужно. Выиграть немного времени. Потом это будет уже неважно. Мы будем в безопасности.

Тело молодого парня было легким. Я поднял его на руки, перенес через дорогу и выбросил в овраг. Его обмякшее тело несколько раз перекувырнулось по пути на дно, совсем как набитое тряпками чучело, которое мистер Холлис заставлял выносить меня на кукурузное поле каждый июль. Я вернулся за Бланшеттом.

Он был тяжелее, и кровь из него лилась, как из зарезанной свиньи. Я попытался поднять его, сделал три неверных шага, а потом тело выскользнуло у меня из рук и упало на дорогу. Я перевернул его. Свежевыпавший снег налип ему на лицо, делая его похожим на маску лыжника.

Я наклонился над ним, ухватил его под руки и потащил к оврагу. Его ноги оставляли на снегу глубокие борозды. Я швырнул его вниз и наблюдал за тем, как он скользит вниз по откосу на спине, вскинув руки над головой. Его глаза были широко раскрыты и наблюдали внимательно за падающими прямо на них снежными хлопьями. Если снег и дальше будет так идти, то к тому времени, когда появятся снегоочистители, на месте его глаз окажутся два небольших сугробика.