На линии Ориона - Стивен Бакстер

Но работа вскоре прогнала тревожные мысли.

Наконец мы справились с призраком. Джери сорвала с него перевязь с инструментами, и мы как можно дальше запихнули его тушу в гущу канатов. Грязная была работа. Мы толкали призрака, а из всех дыр у него лезли еще какие-то внутренности, уже застывшие, и я едва сдерживал рвоту, когда эта дрянь проплывала у самого лица.

Мы сделали что могли. Прозрачная маска Джеру покрылась черными и красными пятнами. Джеру сильно вспотела, и лицо у нее порозовело. Но она улыбалась, и трофей — пояс призрака — висел у нее через плечо. Мы повернули обратно, соблюдая все ту же СОП.

Возвратившись в свое логово, мы застали академика Паэля в беде.

Паэль свернулся клубком, закрыв ладонями лицо. Мы его развернули. Глаза у него были закрыты, лицо покрывала нездоровая краснота, и пластинка маски густо запотела.

Вокруг на канатах висели части снаряжения — в том числе, по-моему, взломанный пистолет. Я узнал призмы, зеркала и дифракционные решетки. Ну, если он не проснется, никто нам не объяснит, чем он здесь занимался.

Джеру осмотрелась. Центральная звезда-крепость сияла намного сильней. Наше укрытие теперь просто было залито светом и зноем, а все эти канаты совсем не давали тени.

— Есть идеи, юнга?

Возбуждение после рекогносцировки быстро покидало меня.

— Нет, сэр.

Покрытое потом лицо Джеру стало напряженным. Я заметил, что она бережет левую руку. Там, у стручка-детской, она упомянула, что повредила палец, но с тех пор ни разу о нем не заговорила и теперь не стала тратить на него время.

— Ладно… — Она сбросила с себя снаряжение призрака и глотнула воды через патрубок капюшона. — Юнга, ты за старшего. Попробуй прикрыть Паэля своей тенью. И если он придет в себя, спроси, что ему удалось узнать.

— Да, сэр.

— Хорошо.

И она исчезла, растаяла в тени канатов, словно с детства среди них играла.

Я нашел место, с которого мог держать круговой обзор, и постарался прикрыть Паэля своей тенью, хоть и не верил, что это поможет.

Делать было нечего. Я просто ждал. Корабль призраков шел каким-то неведомым курсом, и узор теней от канатов сдвигался и разворачивался. Мне показалось, что я ощущаю вибрацию — медленную гармоничную дрожь, проходившую по всему телу гигантского корабля. Возможно, так звучат низкие голоса призраков, перекликающихся между собой от кормы до носа. Полезно было напомнить себе, что все вокруг меня — абсолютно все — было чужим и что я очень далеко от дома.

Я считал удары сердца и вдохи и пытался сообразить, сколько тянется секунда.

— Тысяча один, тысяча два…

Человек не может не следить за временем: время для нас основной ориентир, оно поддерживает связь мозга с реальностью. Но я все время сбивался со счета.

И никакие старания не помогали отогнать мрачные мысли.

В драматические моменты, вроде встречи с призраком, ты не соображаешь, что происходит, потому что организм блокирует мысли: на каком-то уровне ты знаешь, что сейчас раздумывать некогда. А теперь я не двигался, и на меня разом навалилась вся боль последних часов. У меня до сих пор ныли голова, спина и, конечно, сломанная рука, не говоря уже о глубоких ссадинах и ранах под перчатками. И похоже, я растянул плечо здоровой руки. Болел палец на ноге — я подумал даже, не сломал ли еще одну кость в этом жутком мире, где кости у меня становятся хрупкими, как у старика. И еще у меня саднило в паху, и под мышками, и под коленями, и на локтях, натертых скафандром. А ведь я привык к нему: обычно я бывал куда выносливее.

И лучи солнца, бившие в спину, тоже меня доставали: казалось, я лежу под нагревательным элементом духовки. Голова болела, желудок скручивало, в ушах стоял звон, а перед глазами плавали черные мушки. Может, дело было в усталости и обезвоживании, а может, и не только в этом.

Я стал перебирать в памяти детали операции, в которой побывал с Джеру. Лучше бы не вспоминал.

Ладно, столкнувшись с призраком, я выдержал и не выдал расположения Джеру. А вот когда она бросилась в атаку, я замешкался в первые, самые важные секунды. Может, окажись я крепче, комиссар не блуждала бы сейчас одна в чаще, когда ее все время отвлекает боль в сломанном пальце.

Наша подготовка предусматривает все, в том числе и такие запоздалые приступы раскаяния в минуты затишья. Нас учат, как их подавлять, или, еще лучше, извлекать из них уроки. Но оказавшись один в металлических зарослях, я почувствовал, что все, чему меня учили, вряд ли мне пригодится.

Хуже того, я начал задумываться о будущем, а этого никогда не следует делать.

Мне не верилось, что академик добился успеха со своими не желающими работать устройствами. И хотя разведка прошла увлекательно, мы так и не нашли ничего, похожего на мостик, и не обнаружили уязвимого пункта, с которого можно было бы начать атаку, и единственной нашей добычей оказался набор механизмов, в которых мы ничего не понимали.

Я впервые всерьез задумался о том, что вряд ли выберусь из этой переделки, что я умру, когда откажет скафандр или когда взорвется звезда, но в любом случае через несколько часов, не больше.

«Живущий кратко горит ярко». Так нас учили. Долгая жизнь делает вас консервативным, боязливым и эгоистичным. Человечество уже совершало эту ошибку, и она превратила нас в расу рабов. Живи быстро и яростно, потому что ты ничего не значишь — в счет идет только то, что ты делаешь для своего рода. Но я не хотел умирать.

Если мне больше не увидеть Меркурия, я не стану проливать слезы. Но сейчас моей жизнью являлся флот. И рядом были свои, народ, с которым я учился и служил вместе, такие, как Хэлл и даже как Джеру. В первый раз в жизни обретя чувство товарищества, я не желал так скоро с ним расставаться и в одиночку срываться во тьму — тем более если все это впустую.

И, может быть, у меня еще есть выбор.

Не знаю, сколько времени прошло, пока не вернулась Джеру. Она приволокла с собой серебристое одеяло. Шкуру призрака. И стала ее выворачивать. Я бросился ей помогать.

— Вы вернулись к тому, которого мы убили…

— И освежевала его, — отдуваясь, закончила она. — Просто соскребла эту дрянь ножом. Оболочка снимается легче легкого. И, смотри-ка… — Она быстро надрезала сверкающее полотнище, потом сложила края, провела пальцами по шву и продемонстрировала мне результат. Места разреза было даже не видно. — Самогерметизирующаяся и самозалечивающаяся оболочка, — сказала она. — Запоминай, юнга.

Мы принялись натягивать изрезанную шкуру над нашим убежищем, сооружая нечто вроде навеса, чтобы закрыть Паэля от солнца. На шкуре осталось несколько примерзших кусочков плоти, а вообще-то работать с ней было все равно что с тонкой, легкой металлической фольгой.

Оказавшись в тени, Паэль заворочался. Его стоны отражались на капюшоне яркими светящимися пятнами.

— Займись им! — прикрикнула на меня Джеру. — Заставь попить.

Пока я исполнял приказ, она открыла свою аптечку и стала опрыскивать раствором пальцы на левой руке.

— Дело в скорости света, — сказал Паэль.

Он забился в угол нашего ПУ, подтянул колени к груди. И голос, должно быть, звучал чуть слышно: биолюминесцентные знаки на скафандре распадались на фрагменты, и коммуникатор выдавал несколько возможных вариантов звучания.

— Поясните, — предложила Джеру сравнительно мягким тоном.

— Призраки нашли способ изменить скорость света внутри крепости. А именно — увеличить ее. — Он принялся толковать о квагме, физических константах и скрученных измерениях пространства-времени, но Джеру нетерпеливо взмахнула рукой:

— Как вы это выяснили?

Паэль стал перебирать свои призмы и решетки.

— Воспользовался вашим советом, комиссар. — Он поманил меня к себе. — Смотри, малыш.

Я увидел, как луч красного света, рассеченный и преломленный призмой, пройдя сквозь дифракционную решетку, нарисовал на листке гладкого пластика четкий узор из точек и линий.

— Понимаешь? — Он шарил взглядом по моему лицу.

— Простите, сэр…

— Длина световой волны изменилась. Она увеличилась. Красному свету полагается иметь длину волны, э… на одну пятую короче, чем мы здесь видим.

Я изо всех сил старался понять. Я поднял руку.

— Разве тогда эта зеленая перчатка не должна выглядеть желтой или синей?..

Паэль вздохнул:

— Нет. Твое восприятие цвета зависит не от длины волны, а от ее энергии. Закон сохранения энергии действует даже здесь, его призраки не нарушили. Так что каждый фотон несет ту же энергию, что и раньше — и передает тот же «цвет». А энергия фотона пропорциональна его частоте, следовательно, и частота не изменилась. Но поскольку скорость света равна произведению частоты на длину волны, увеличение длины волны влечет…

— Увеличение скорости света, — закончила Джеру.

— Да.