Весна для репортера - Максим Замшев

Ноги сами понесли меня по Кольцу в сторону Остоженки, над которой в самом ее начале нависает автомобильный мост. Я люблю этот момент: когда с шумного и не очень уютного Зубовского бульвара поворачиваешь на патриархальную Остоженку. Идешь немного вдоль моста, а потом погружаешься в неспешную московскую старину. Напротив, на другой стороне, два чудесных одноэтажных желтых особнячка. В одном из них, кажется, жил Тургенев, в другом, как я слышал от отца, располагалась чуть ли не штаб-квартира нашей разведки. Но сегодня мне не до созерцания городских красот. И Остоженка кажется вовсе не такой уж сказочно-гармоничной.

Я – телеведущий. Как это все приключилось? Еще утром возможность вести эфиры казалась мне до жути нелепой, а уверения Ларисиной мамы, что мне пора на экран, раздражали до колик. Почему не отказался? Чем я соблазнился? Стормозил? Босс загипнотизировал меня, лишив воли? Или все же я преступно не знаю сам себя и мои амбиции ожили от первого неожиданного прикосновения к ним? Ответов на эти вопросы не находилось. Не поздно еще набрать Кабанова и отказаться. Да. Это выход. Пусть ищет другое новое лицо! Не один же я такой подходящий! Надо только выдумать вескую причину. Или просто отказаться без всяких объяснений. Нет. Это все же слишком. Решит, что я невменяемый… Опять «Турецкий марш». Кто это так не вовремя? Папа? Неужели?

Он нечасто звонил мне, поэтому я удивился. Но когда я услышал первые его слова, удивление усилилось многократно. Оказывается, он уже в курсе моего повышения и боится, что я из скромности откажусь. Из скромности! Во как загнул! Ушам своим не верю. Он решил все же вмешаться в мою жизнь? Не поздновато ли? Раньше о таком нельзя было и помыслить. Когда я однажды по какому-то весьма значимому для меня поводу позволил себе вполне невинный вопрос: «Доволен ли он мной?» – получил резкую отповедь: его это не касается, моя жизнь – это моя жизнь, и доволен он мной или нет, не должно меня волновать. С тех пор я зарекся не только спрашивать его о чем-то по поводу себя, но и вообще чем-либо делиться. И несмотря на все это, наши отношения оставались идеальными: мы живо обсуждали все, что не касалось напрямую меня; вместе выбирали подарки близким, а по выходным, если представлялась возможность, ехали в теннисный клуб, где играли до полного изнеможения. Мою игру он никогда не оценивал. И вот теперь он как ни в чем не бывало уговаривает меня не отклонять предложение руководителя канала «Ньюс» Кабанова, которого он к тому же, мягко говоря, недолюбливает, считает лицемером и перевертышем. Да еще и твердит о моей скромности, которая сейчас якобы неуместна.

Я промямлил в трубку что-то маловразумительное, но из чего отец смог сделать вывод, что я не собираюсь отказываться от предложения Кабанова. Потом я спросил его, откуда он знает о предложении Кабанова. Он неловко кашлянул, а потом, фальшиво посмеиваясь, заявил, что напрасно я думаю, будто такие вещи можно в наше время сохранить в тайне. Пожалуй, он прав. Хотя – не факт. Какая теперь разница?

– Думаю, тебе сегодня надо появиться дома пораньше. Мать что-то неважно выглядит и постоянно спрашивает о тебе. – В мастерстве непринужденно менять тему ему не откажешь.

– Хорошо, папа.

После того как мать захворала, отец принял все заботы о ней на себя, тем самым ограждая меня от них. Он снисходительно относился ко многим ее капризам, оберегал, опекал. Единственное, чего он ей не спускал, это высказываний о политике, которые считал вредными и неправильными. Так, на днях мать за ужином пожалела певца Макарова, резко выступающего против вхождения Крыма в Россию. Она осуждала тех, кто призывал бойкотировать его, не посещать его концертов и не покупать дисков. Настаивала, что это недемократично и даже подло. Что талантливый человек может заблуждаться, что не по политическим взглядам следует оценивать людей искусства. Папа резко одернул ее. По его мнению, Макаровым руководит только страх потерять свои винные заводы в Крыму, а не убеждения. И что вовсе не такой он суперталантливый. Мать не унималась, раскраснелась, доказывая, что заводы – это выдумки кремлевской пропаганды и что на песнях Макарова выросло целое поколение, и не самое плохое поколение. В конце концов папа просто махнул рукой, замолчал. Обижаться на нее он не мог, но согласиться был не в силах. Мне это напоминало наши споры с Ларисой. Разве что отец был намного более убежден в своей правоте, чем я.

Я пообещал отцу, что сегодня обязательно вечером приду домой. Вспомнил, что днем мать меня уговаривала не ночевать сегодня у Ларисы. Они сговорились, что ли?

Я никогда не задумывался, какие у матери с отцом по-настоящему отношения. Они супруги и, значит, обязаны любить друг друга. Отец человек публичный. Это всегда вносит в семью нечто несемейное. Но мне виделось, что папа и мама все это успешно преодолевали… Но так ли это? Чего больше сейчас между ними? Подлинных чувств или привычного уважения? Мать намного более закрытый человек, чем папа. Хотя в папиной открытости не так уж много очевидного.

По Остоженке ползли автомобили, разрезая темный весенний воздух внимательными огнями фар. От «Кропоткинской» мне до дома по прямой… В вестибюле метрополитена я почувствовал себя лучше. Нет ничего более определенного в городе, чем метро.

Ларисе я позвонил сразу после того, как вышел из метро «Чистые пруды». Находя в «контактах» ее имя, неизменно гадаю, где застанет ее мой звонок. На кухне, в обществе мамы за милой семейной болтовней? За чтением модных журналов? Или в постели перед телевизором? Или в парикмахерской, колдующей над прической очередного клиента? Или в магазине, разглядывающей срок годности так любимых ею молочных продуктов?

– Привет, милая.

– Привет, дорогой. А мы только что говорили о тебе с мамой. – В ее интонации мне почудилось что-то карикатурное.

– К чему-то пришли?

– Что ты должен в скором времени начать вести эфиры. Ты такой умный, красивый.

– Это она так решила? Или вы вместе?

– Не заводись. Я знаю, как ты относишься к этому. Капризничаешь. Но, по-моему, тебе надо кое-что пересмотреть. Надо двигаться вверх. Такая сейчас жизнь!

Боже! Какая банальность. Но иногда за эти банальности я так люблю ее.

– Уже пересмотрел. Вернее, пересмотрели за меня.

– В каком смысле?

– В таком, что с завтрашнего дня я буду вести новостную программу.

– Правда? Супер! Как круто! Я поздравляю тебя. – Она, как я и ожидал, возликовала.

– Особо пока не с чем.

– Когда тебя смотреть? – Она словно не услышала мою реплику. Ну да и бог с ней.

– Сообщу. Слушай, мне по работе на одну презентацию надо завтра вечером. Пойдешь со мной?

– А что за тусовка?

– Евгений Примусов представляет книгу своих воспоминаний.

– Примусов? Это старенький такой? А… Вспомнила. Солидный человек. У него еще мешки огромные под глазами.

– Да. Это он.

– Фуршет будет?

– Думаю, да.

– С тобой хоть на край света.

В конце разговора я сказал ей, что сегодня ночую дома, и она, судя по спокойной реакции, не очень огорчилась. О командировке в Киев я решил пока умолчать.

Вокруг памятника Грибоедову толпились какие-то сомнительные личности, и я поневоле ускорил шаг. На лавочке грязноволосый пацан фальшиво распевал под гитару песню Макарова «Мы охотники за удачей». Вскоре с бульвара я свернул в переулок. Из домов уютно проливался свет. Я поднял голову и увидел, что в нашей квартире горят все окна.

Правильно, что я не поехал к Ларисе.

За ужином отец выглядел взволнованным и счастливым. Стало понятно, почему он так зазывал меня домой. То, что мать якобы все чаще спрашивает обо мне, было очевидной натяжкой. Сегодня он участвовал в совещании у президента по вопросам безопасности. Его предложения об изменении внешнеполитического курса восприняли очень хорошо, и не исключено, что многое из высказанного им войдет в новую международную доктрину России, которую обнародуют в самое ближайшее время. Мать никак не комментировала эту новость, зато бабушка все время одобрительно кивала, хотя я не побьюсь об заклад, что толком разбиралась в том, о чем он говорит. Видимо, сам факт, что ее зять был у президента, поражал ее воображение и примирял с действительностью. Я вглядывался в лицо матери и с огорчением подмечал, что она стала заметно сдавать. Ее все сложнее чем-то увлечь, на лице ее все чаще появлялось бесстрастное выражение. Вот и сейчас она, как только мы закончили ужин, удалилась в спальню. Папа с тревогой посмотрел ей вслед.

За кофе отец заставил меня во всех подробностях рассказать о моем разговоре с Кабановым, что я и исполнил, умолчав только о встрече с таинственным информатором. Отец, по мои наблюдениям, остался вполне удовлетворен услышанным и даже произнес нечто подобное речи о том, что сейчас решающее для Отечества время и если мы, государственно ориентированные люди, не возьмем все в свои руки, это сделают наши враги. С учетом того, что слушал его только я, пафос выглядел несколько чрезмерным. Я не стал допытываться у него, кого он подразумевает под врагами. Это ни для кого не секрет… Василий Громов имел репутацию закоренелого консерватора, приверженца имперских взглядов. Соответственно врагами его автоматически становились либералы всех мастей, особенно розлива «проклятых девяностых». В последние месяцы его точка зрения предельно сблизилась с официальной. Боюсь, он не догадывался, что я не так уж убежден в правоте нынешних государственников, особенно новоявленных. Многое в нашей политической жизни, на мой взгляд, выглядело карикатурно и бесцельно, особенно бездумные патриотические декларации тех, в ком отец видел соратников, наивно иногда полагая их столь же искренними, как он сам. Однако его презрение к тем, кто за иноземные деньги расписывается в ненависти к своей Родине, я разделял полностью…