Журнал «Вокруг Света» №1 за 1994 год - Вокруг Света

Кое-кто из молодежи пытается уйти от тяжелой жизни в горах. Для стариков это не так просто.

Когда Суин, старейшина одного рода, последний раз была на ежегодном празднике «тысячи оленей», это оказалось трудным испытанием и для нее, и для ее животных. Власти организовали праздник на покрытой травой равнине. У Суин, привыкшей дышать горным воздухом, сильно поднялось давление. И все подумали, что она умрет. Но как только старейшина оказалась наверху, в родных горах, она немедленно выздоровела. Села верхом на оленя и целый день, в метель и мороз, искала свою семью. Одна. Ей – 81 год.

По материалам журнала «Stern» подготовил А.Ельков

Комментарий ученого

К зарисовке, с которой познакомился читатель, следует добавить несколько слов. Картина, конечно, нарисована безрадостная, но, увы, во многом правдивая. И все-таки все не так ужасно. Самое, наверное, неприятное – утрата языка.

В Монголии живут не одни монголы. На ее земле обитают китайцы и русские, буряты и казахи, дархаты и хамниганы. И маленький народ цаатаны. А еще народы, которые когда-то монголами не были, но сейчас себя ими считают – дэрбэты, торгуты, байты, мингаты, хотоны, сартупы.

В истории этносов всегда происходит «вбирание» в себя, ассимиляция более мелких, зачастую неродственных групп.

«Цаа» – по-монгольски, как уже говорилось, означает «олень», «цаатан» – «имеющий оленей». Так называют их монголы. Но сами цаатаны, как утверждает монгольский этнограф Бадамхатан, посвятивший их изучению несколько лет, называют себя урянхайскими уйгурами, а свой язык уйгурским. Самые близкие их родственники-тоджинцы соседней Тувы и сойоты Окинского района Бурятии – тюрки. Кстати, следует отметить, что, по мнению ученых, среди предков цаатанов, тоджинцев и сойотов были самые разнообразные этнические группы, в том числе совсем не тюркские. То есть на протяжении истории сменялись и языки.

Некоторые старики и сейчас еще помнят свой тюркский язык, но только говорить им уже не с кем. Молодежь его не знает совсем, поскольку училась в монгольских школах, а самих знатоков языка осталось очень мало, и живут они все порознь, каждый со своими детьми и внуками, а иногда и вовсе в одиночестве, выпасая своих оленей.

Цаатаны живут в трех сомонах (районах) – Баян-дзурх, Улаан-уул и Ринчин-лхумбэ. Их численность – не более 200 человек, и в каждом из трех сомонов они образуют лишь небольшую бригаду, которая находится за много десятков километров от центральной усадьбы. Они редко спускаются на равнину и тем более к берегу озера Хубсугул.

Олень цаатанов – это тот самый олень, который водится или еще недавно водился в диком виде по всему северу от Аляски до Лабрадора и от Норвегии до Чукотки. Но одомашнили его только народы евразиатского севера (от саамов и ненцев до эвенов и чукчей) и Саяно-Алтайского нагорья (тувинцы-тоджинцы и тофалары). А также цаатаны. Вместе со своими стадами они совершают от 10 до 15 кочевок в год.

И – это главное – пока существует олень, не изменится основа жизни цаатанов, а следовательно, сохранится их самобытность. Но, может быть, новые веяния в Монголии приведут и к тому, что возродится их язык?

Наталия Жуковская, доктор исторических наук

Via est vita: Путешествие в Золотой век, или наши простаки за границей (1)

Сбылось – мы вышли в море, наперекор всем пророчествам и обстоятельствам. Вышли, оставив за собой керченский причал и рогатки таможни. Вышли, не обменяв ни рубля на лиры или драхмы, не дождавшись богатых спонсоров, чьими Деньгами можно было бы расплачиваться за стоянки в портах, за горючее и воду, за хлеб и овощи. В деревянных утробах лодий перекатывались лишь отечественные банки консервов…

Забегая вперед, скажу, что вопросы быта, житейские проблемы и то, как они решались, давали богатую пищу для размышлений о современных пилигримах, о «челночниках» и многом другом, что вошло сегодня в нашу жизнь.

Весело покатились по мелкой волне лодьи, расправив квадратные паруса – у «Веры» и «Любови» – полосатые, а у флагмана «Надежды» – с изображением солнца и надписью «Миссия „Золотой век“. За ними, погружаясь глубоко в воду, шла моторно-парусная шхуна „Русь“. А рядом скользила „Украина“, яхта сопровождения с „Азовстали“. Черноморский ветер гнал су да вперед – путь флотилии, начавшейся в Петрозаводске на верфи фирмы „Карелия-ТАМП“, должен был проходить по центрам средиземноморской цивилизации. Там когда-то, если верить древнегреческим мифам, люди жили как боги. К этому-то Золотому веку и хотели приобщиться путешественники, часть которых уже побывала у Гроба Господня в Иерусалиме, да и на нынешнее плавание благословлял пилигримов архимандрит Августин, судовой священник, непременный участник всех путешествий клуба „Полярный Одиссей“. (Архимандрит Августин. „Под парусом надежды“ ВС 1-3/92)

Карельские лодьи, новоделы старинных поморских торговых судов, ждали также для участия в Колумбовой регате, посвященной 500-летию открытия Америки. Именно благодаря приглашению мэра итальянского порта Савоны мы получили визы для плавания в Италию, на парусную регату, которой должна была открываться «Встреча двух миров».

Соленая купель, или злоключения в Понте Эвксинском, а также в Эгейском и Ионическом морях

Под зычный клич полусотни здоровых глоток: «Даешь Италию! Вперед – на Стамбул!» – лодьи с гордо задранными резными носами двинулись вперед. Древнерусские деревянные щиты, навешанные по красно-черным бортам, впору было, прислушавшись к задорным выкрикам, прибивать, как встарь, к вратам Царьграда.

Оглядываясь сейчас на это многотрудное, многострадальное плавание через семь морей, вспоминаешь карельских умельцев, упрямо решивших себя показать и свет посмотреть, и думаешь, что ведь вытерпели наши пилигримы и безвалютную нищету, и голодуху, и позор в заграничных портах, которые мы прошмыгивали без таможенных сборов, и прочие неожиданные путевые напасти, и ведь не сломились, не погибли, не потонули в морской пучине, хотя всяческих происшествий, и печальных, и комических, и опасных, было предостаточно. Кто знает, какая кривая тут вывезла. Может, надежда на авось да небось, может, испытанная на огонь и воду расейская натура…

Штормить начало в первую же ночь: ветер до 12 м/сек, волнение до 7 баллов. Яхта «Украина», на которой я шел, постоянно держала связь с флотилией по радиостанции «Причал» на дежурном шестнадцатом канале, по которому передают сигналы бедствия и ведут переговоры. Чтобы не опережать флотилию, яхта уменьшила скорость на 2—3 узла, для чего команда сменила пару с «геную» на штормовой стаксель, а потом пришлось еще зарифить грот. Когда суда приблизились к «Украине», даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить печальное состояние флотилии. Лодьи, очень плавучие, мореходные, как утицы, крутились на волне, а впереди мамашей-наседкой неуклюже переваливалась с волны на волну «Русь». На ее остойчивость и ходовые качества явно влияла приваренная тяжелая надстройка, поэтому шхуна особенно плохо переносила бортовую качку. Во избежании возможной катастрофы решили изменить курс флотилии.

Укачанный вид матроса-новичка нельзя было скрыть от вездесущего глаза старых морских волков. Сурово глянув на мою бледно-зеленоватую физиономию, кэп лишь мимоходом обронил: «Только этого не хватало», а боцман, недовольно шевельнув усами, деловито заметил: «Травить с наветренной стороны!» Лишь добрый Вовчик-кокша сочувственно советовал: «Пожуйте спичку, и все пройдет…», или «Отлежитесь в койке, поспите…», или «Подышите на палубе…».

Сейчас воспоминания об этих штормовых днях в Черном, Эгейском, Ионическом морях, когда не хотелось ни есть, ни спать и было лишь одно страстное желание – ощутить под ногами не зыбкую палубу, а прочную земную твердь, сливаются в одну тяжкую картину выматывающей душу качки и вызывают даже снисходительную улыбку к слабости своей натуры. Но тогда – точно помню – мне было не до смеха.

Наша яхта стала для меня одушевленным существом, которое из последних силенок борется за жизнь. Эта жалкая скорлупка чуть больше 10 метров в длину, одновременно и наш «Ноев ковчег», взлетая на высоченные гребни волн и ухая в водяные бездны, скользя по длинным волнам и трепеща на мелких, превратилась в частичку стихии, слилась в единое целое с колеблющейся гигантской массой воды.

Когда лежишь на койке в форпике – носовой каюте, то, кажется, что тебя подвесили под близким звездным небом в большой люльке и какой-то безумный великан раскачивает тебя как маятник: туда-сюда, туда-сюда. В заторможенном сознании мелькают обрывки привычных фраз, соответствующих обстоятельствам: «игрушка волн», «разверзлись хляби небесные и морские»… Люлька-яхта с плеском окунается в волны, и вода, журча, стекает по бортам.

Сотни качаний, толчки от соприкосновения с волной, однообразное бормотание воды – и вот уже сонная дрема начинает овладевать твоим бренным телом, заброшенным в морскую пучину…