Как женились Чекмаревы - Григорий Коновалов

- Не могли вызвать меня, - сказала Валя, и в тоне, и словах ее был еще один упрек Кате: уж она-то могла бы схлопотать, перевести Василия в экспедицию.

Кроме горя, ничего не видела Катя в ее сетовании - брат сам прежде заговаривал с женой со снисходительной угрозой: мол, вот, попрошусь в экспедицию. Но Валя находила это неудобным.

6

Афанасий думал, что батя шутя поощряет себя на жениховские подвиги, молодит ножницами усы, расческой распутывает хохолок над крутым лбом. Недостающий передний зуб пополнил таким же белым, как все свои природные, и перестал пришепетывать. Батя еще туже подобрался, глазами стал поигрывать - то исподлобья блеснет искрой, то искоса обрежет, и зрачки, как-то хворо расширившиеся после смерти матери, теперь сузились до булавочной головки, затаив в себе зоркость и силу. И Афанасий радовался возрождению отца. Только все реже стали они встречаться.

Начали рыть оборонительные обводы за поселком в степи недалеко от хутора в пять дворов.

В связи с прорывом немцев к Дону и явно наметившимся наступлением на Волгу все поселковые мужчины неслуживых возрастов были сведены в истребительную дружину народного ополчения. Игнат с новобранческой прытью устремлялся после работы в свою ополченскую роту. Бывало, забегал к Афанасию в райком партии доложиться, куда и по какому делу идет, дома будет в такое-то время, еда стоит в погребе. Всегда был под руками. А тут совсем засолдатился, запропастился на целую неделю.

Да и сам Афанасий все чаще ночевал в райкоме, в своем кабинете на диване, потому что с фронта шли все более тревожные сообщения: немцы вышли к излучине Дона.

Забежал он к себе домой: двери в сенцы торопливо обшизал паутиной проворный паучок, похлебка на кухне кисло пузырилась, кошка с голодухи начала есть ржавую воблу.

От командира ополченской дружины узнал, что Игнат Артемьевич на казарменном положении - днем работает, ночью стопт в степном хуторе за поселком.

Быстро, по законам военного времени, сдружились ополченцы с жителями, помогали сенокоспть, ловили рыбу - пруд от зноя обмелел, караси прорезали гребешками поверхность мутной воды в зеленой чешуйчатой ряске.

Нередко видел Игнат возвращавшихся на телеге из поля ополченца с женщиной - туда ехали, она правила конем, а он сидел в задке с ружьем, а домой - вожжи уже в его руках, и женщина, приспустив платок на глаза, чему-то рассеянно улыбалась, держала в зубах былку.

Игнат Чекмарев попросился на постой к первопопавшейся хозяйке, но та будто с цепи сорвалась, насыпалась на него:

- Испужался, вояка? Я тебя чё? Под подол спрячу с г немца? Немец заявится и сразу в это убежище заглянет.

Глазами геройски моргаешь, а?

- Цыц, меделянская сучка!

- Ах, ты еще обижать!

И тут Игнат услыхал голос за низкой стеной, размежевавшей усадьбы:

- Опять ты, Полька, с похмелья, идол! Пошто ругаешь ополченца? - Голос смиренный, молодой.

- А за какие заслуги жалеть его? Стыдить их надо, чтоб храбрость появилась. Диви бы дело, был жидковат, молоденький, а то вона какой - сваи заколачивать. С такой фигурой мог бы пропереть до Берлина, а ты тута искус на баб пущаешь. Гренадер усатый!

Игнат измаялся, не подымал глаз, как к степному мимолетному ветру прислушивался к речам женщин.

- Да как же у тебя, Полька, язык поворачивается на ругань? Мужики маются. Не слушай ее, идем ко мне, служивый.

- Да ты, Варька, проморгайся, увидь жаль-то свою, поместится ли в хате атаман-то?

И когда Игнат, вскинув ружье за плечо, шагнул к лазейке, Полька преградила ему дорогу:

- У тебя что, не все дома? - покрутила пальцем у своего виска. - Бабью душу не знаешь? Обидчив больно.

Ты бы на немца серчал, а нас жалеть надо.

"Война измаяла", - виноватой едкой жалостью пожалел ее Игнат, но не остался - слишком отчаянно-пропащие глаза у женщпны да бражный запах.

Во дворе пригласившей его Вари седой ополченец со шпалопропиточного завода, засучив штаны, мял глину, хозяйка поливала водой, потом сама, подоткнув юбку, залезла в круг, сверкая белыми икрами ног.

Была она рослая, смуглая, с черным платком на голове крутого и гордого постава.

- На Польку Новикову не гневайся. Только злые дураки говорят, будто она уже не женщина, а бутылка изпод пива, - сказала Варя. - Судить Польку грех - муж и сын сложили головы. Горем надорвалась.

- Догадался: бедой мечена... Однако лечение одно у нашего брата работа, - рассудительно сказал Игнат.

- Да какую же еще ей работу, если Полька кочегарит на электростанции.

- Ну, ну, не знал я. Хотя, видно, крепко сбита.

- - Аль успел пощупать? - вмешался седой ополченеп, вытаскивая ноги из глины. - Намагниченные у тебя, Игнат, руки - так и тянутся к бабам...

Игнат сложил амуницию в сенях, засучил штаны и полез мять глпну. "Трудно угнаться за такой длинноногой", - подумал он.

Поля Новикова заглянула через дувал во двор Вари.

- Варька, погоняй швпдче коней... Ха-ха-ха!

Помогал Игнат обмазывать глухую стену избы, от ужина отказался, уснул в сенях. Утром вышел во двор к колодцу умыться. Вся намятая вчера глина размазана по стенам избы. Седой ополченец нанянчился за ночь с глиной, выпил вишневки и, закусив сырыми яйцами, спал на лавке головой к божнице, храпел натужно, как спят мужики после страды, в дождь. Варя пекла блины.

- Не дождался блинов? - сказал Игнат. - А я думал, вы ночью-то соловушек слушали.

- Какие там соловьи? Только на глину и хватило сердешного... И как при такой слабости думаете побеждать?

- Одолеют наши сыновья, а мы, старики, так, вроде для поддержки штаиов тут, с тыла - так, бывалыча, говаривали в первую мировую войну, балагурил Игнат, ловя взглядом каждый жест Вари.

Было жарко, как в полдень. Хозяйка, смуглая, с тенями под глазами, принесла на столик под вишнями блинчики и бутылку самодельной вишневой настойки прошлогоднего урожая.

Выпила с ним, концом платка вытерла полные, розовым букетиком губы. Рот маленький и сочный.

Начал Игнат рассказывать о своем горе: жена умерла, сына Виктора убили...

- Не знай, живу я. не знак, просто существую. А тут, девка, война камнем придавила... Варя, вспомни что-нибудь веселое в своей жизни, а?

- Вот все вспоминаешь ты, воин. И мне велишь вспоминать. У нас с тобой одни заупокойные думы пойдут.

Мужа до войны степь взяла. Застрял зимой в метель на грузовике, камера спустила. Домкрат свалился, колесомто руку придавило... Мерзлого нашли под снегом...

- Дети где же?

- Не было... И гляди ты, здоровая, и он хоть куда, а не было...

Спокойная красота загорелого заветренного лица ее волновала Игната.

- Да, молодая ты, тугая, - качнул он головой.

- Сорок лет - бабий век, а мне сорок с гаком. Может, не рожала, оттого и тугая вся.