Чего бы тебе хотелось - Анна Котова

Наконец милосердный сон навалился и отключил мечущееся сознание.

Всю ночь мне снилась Аля.

она

В городе, оказывается, не было никакого главного архитектора. Когда-то был, но потом старый господин Эрекаци отошел от дел и уехал в Рану к дочери и зятю. Для ремонта ратуши пригласили знаменитого немца, герра Брукнера. Я вспомнила это имя — Отокар упоминал его. С исчезновением Отокара положение Брукнера весьма улучшилось — прежде он был всего лишь на подхвате у моего опекуна. О чем, впрочем, никто в городе не помнил.

Я познакомилась с Карлом-Иоганном Лихтенбергом. Мне трудновато было притворяться, что мы знакомы, но он оказался славным дядькой… наверное, даже молодым человеком, потому что ему не было тридцати лет. Впрочем, он не слишком вникал в мою биографию (которой я сама не знала), так что все сошло гладко. Интересно, почему именно он оказался теперь моим опекуном? Спасибо, однако, судьбе — или кому я должна говорить спасибо? — за то, что я перешла, так сказать, по наследству в хорошие руки…

А в дортуаре теперь разговаривали только об одном. Девчонки забирались под одеяла, тушили свет и требовали: "Расскажи о своем Отокаре". Они считали, что я его выдумала, разве что Жужа верила мне. Но истории про Отокара слушали, развесив уши. Я должна была непременно описать его внешность, его манеру говорить, его походку, и как он улыбался, и как я с ним познакомилась (вот эта часть моей повести была чистой фантастикой — я придерживалась прежней своей легенды), и как он навещал меня, и куда уехал — тут рассказ становился предположительным, потому что я не знала ответа на этот вопрос. Польза от моих рассказов была несомненной — теперь я совершенно свободно болтала по-марьятски, хотя и с акцентом. Но иногда я с ужасом понимала, что образ Отокара из моих баек вытесняет настоящий. Вдруг он сможет-таки вернуться за мной, а я его не узнаю?! Однажды я пожаловалась Жуже, что стала забывать Отокара. "Ничего, — утешила меня Жужа. — Ты ведь в него влюблена, я знаю. Не бойся — когда он вернется, ты сразу узнаешь. Сердце подскажет". Больше всего я была благодарна ей за слово "когда". Сама-то я думала — "если"…

--

Дни тянулись долго-долго, недели бежали, а месяцы пролетали со свистом… Промчалось лето со свадьбой барона Лихтенберга — это было великое событие, меня как подопечную барона отпустили на два дня из пансиона, и как ни поджимала губы вдовствующая баронесса, а молодые потратились на нарядное платье для меня, и я даже танцевала на балу. Весьма неуклюже, конечно, но юное чудо моих лет — троюродный брат невесты по имени Йозеф — не отходило от меня весь вечер и ворковало нежные слова о моих неземных чертах. То ли бедняжка был подслеповат, то ли и вправду со взрослой прической и в красивом бело-голубом бальном платье я неплохо смотрелась. Йозеф был прелесть, такой забавный и милый, и так был разительно не похож на Отокара, что я искренне веселилась — до тех самых пор, пока мне не почудилась знакомая фигура среди гостей. Я бросила бедняжку Йозефа и рванулась туда — но этот человек обернулся и оказался, разумеется, совсем незнакомым. В результате еще несколько дней потом я ходила, натыкаясь на стены, и бормотала себе под нос: "Где ты? Что с тобой? Мне так плохо без тебя!" А потом снова отпустило, и я целую неделю чувствовала себя превосходно, пока однажды при мне одна из девочек, рассказывая городские сплетни, не произнесла: "А у моей тетки был роман с…" Мне послышалось имя Отокара, я вздрогнула, руки похолодели, уши загорелись — я переспросила, и оказалось, конечно же, что был упомянут некий Отто Карой, абсолютно мне неинтересный.

Так время и неслось — приступы любовного бреда сменялись периодами затишья. И я уже радовалась этим периодам. А в состоянии невменяемости хваталась за карандаш и лихорадочно строчила — страницу за страницей — глупые излияния, которые потом летели в печку. Я даже нарисовала портрет Отокара. Он был совсем непохож, и все же что-то в нем такое проглядывало, индивидуальное, только его — какую-то черту я схватила. Тогда я решительно набросала распахнутый клетчатый ворот ковбойки, а потом сложила лист в восемь раз и спрятала под подушку, чтобы потом иногда доставать, разворачивать и предаваться печали.

он

Мы тянули ветку на Картын-гайну, переезжая все дальше в тайгу вслед за рельсами. Работа была тяжелая и монотонная, я чувствовал, как тупею с каждым днем. Иногда, впрочем, случались резкие перепады настроения, не слишком мне понятные. То я ходил как в воду опущенный, то вдруг летал в беспричинной радости, настолько яркой, что влиял на окружающее, хотя и не глобально. Не уверен, что неожиданное повышение расценок за укладку шпал было связано с моей внезапной эйфорией, но уж Васька бросил пить точно не без моего участия. А как-то после приступа хандры ветка повернула на Знаменку.

Иногда я неделями не вспоминал ни Марьятию, ни тем более Москву, и совесть моя лениво дремала. А иной раз вдруг накатывало, и я опять мучился виной перед Алей. Однажды мне приснилось, что она ищет меня в тумане, я хочу крикнуть: "Я здесь!" — но туман забивает горло, и я не могу вздохнуть. Проснулся в холодном поту и обнаружил, что наступила зима с сорокоградусным морозом. Когда я засыпал, был август месяц.

Но стройка века все еще держала меня цепко, хотя шпалы из деревянных несколько раз превращались в бетонные и обратно, а конечный пункт был уже не Картын-гайна и не Знаменка, а Усть-Каюк какой-то.

В тот день мы разгребали подтаявший снег лопатами, помогая полудохлому от старости бульдозеру (новый совсем сломался, как всегда вовремя, а снегу навалило по пояс), я тупо ворочал стылую жижу — и вдруг сердце мое бешено заколотилось, в глазах потемнело, меня накрыла внезапная темная паника, и почти теряя сознание, я увидел, как тайга тускнеет, тает, а сквозь нее проступают обшарпанные стены, выкрашенные скучной серо-зеленой краской.

Сильно запахло дымом.

она

Мы целый вечер клеили бумажные цепочки, вырезали ангелочков, завязывали пестрые ленточки на раскрашенных еловых шишках, а потом сложили всю эту красоту на подоконнике дортуара, потому что назавтра должны были привезти из леса настоящую елку.

И настало утро, и все девочки помчались вниз — ждать, кода же ее принесут, пушистую, пахнущую смолой и морозом. И будет ли она так же хороша, как в прошлый раз? И кто именно ее привезет? Даже сестра Адальберта убрала сегодня свою линейку и торчала в холле вместе с воспитанницами.

Я тоже стояла в холле, но настроение у меня было невеселое. Рождество!.. Я полгода живу здесь. Я полгода не видела Отокара. Над моей головой нависла перспектива выгодного — с точки зрения мадам Амалии — замужества. Неизвестно с кем. В неполные шестнадцать лет. Господи, если ты все-таки есть, сделай так, чтобы Отокар вернулся! Это будет для меня самый потрясающий, самый необыкновенный рождественский подарок… Я даже зашептала: "Pater Noster…" Но небеса не озарились ответом на мою молитву…