Встречи у метро «Сен-Поль» - Сирилл Флейшман

— Да, вот именно! — горячо соглашался Золотов. — Для первой сцены надо сочинить грустную еврейскую песенку, чтобы публика…

Эстель исписывала кучу блокнотов и превращала каждое дружеское чаепитие в кошмар, что-то путное получалось, только если Золотов с Идновским, наплевав на правила вежливости, просто переставали отвечать на ее неуклюже-дотошные вопросы.

Впрочем, Идновский теперь заходил к другу не каждый день, а тот от нечего делать стал уделять больше внимания аптеке.

Бесконечные вопросы и непрошеные ответы Эстель демонстрировали их необразованность, казалось, еще немного — и они усомнятся в своих заветных идеях!

У Золотова проснулся интерес не только к фармации: после многолетнего воздержания он был бы не прочь перевести беседы с Эстель из теоретической плоскости в эротически-практическую. Но она всегда была так серьезна, что он не смел и заикнуться.

И хорошо, что не смел, — Эстель они оба интересовали не как мужчины, а лишь как живые кладези обычаев, предрассудков, символов и мифов, любовью тут и не пахло. Для этого она нашла другого партнера — соседа по лестничной клетке Анри, сына Эфемербаумов, молодого человека двадцати пяти лет с приятной наружностью, который учился одновременно на врача и на продавца готового платья. Обе профессии он осваивал в родительской лавке на вещевом рынке Сент-Уэн, так что на любовь с Эстель почти не оставалось времени. Это, однако, всех вполне устраивало, особенно мать Анри, которая их связь не одобряла. Еще бы — ведь в конце года сын чуть не провалился по готовому платью. За медицину она не беспокоилась — тогда эта наука была еще не так сложна. А вот карьеру продавца слишком частые свидания могли и загубить. В те трудные годы, чтобы получить диплом врача, выдающихся способностей не требовалось, другое дело — место продавца на рынке, тут был строгий отбор, и даже родственные связи не помогали.

Анри навещал Эстель тайком по ночам — перебегал через площадку в носках — и рассказывал о суровых порядках на рынке. Сразу записывать ей было неловко, да и не очень-то попишешь, лежа в постели нагишом, — нечем и не на чем, но, едва Анри уходил домой, она вскакивала и хваталась за свой блокнот. С удвоенным рвением влюбленной и социолога она излагала на бумаге свои мысли — их было не очень много — и почерпнутые из рассказов Анри Эфемербаума наблюдения за жизнью и нравами людей, совсем не похожих на обитателей Семнадцатого округа. Он описывал вперемежку истории болезней, которые проходил на медфаке, и истории с участием продавцов и покупателей, которые происходили в другом его университете. Сент-Уэнские новости интересовали Эстель гораздо больше, потому что студентов-медиков среди ее предков с заставы Шапере и улицы Токвиль и так хватало, а рыночных торговцев раз-два и обчелся, а то и вовсе ни одного (не путать Сент-Уэн, где торговали новыми вещами, с барахолкой, куда родители не раз ее водили в детстве и где не было ничего особенного).

Иной раз после любовных игр Анри засыпал, ему снились кошмары, и он так кричал во сне, что Эстель было страшно слушать:

— Где я возьму вам пятьдесят второй, когда у меня одни сорок шестые! Экзамен из-за вас завалю! Кто не привередничает, тому и сорок четвертый вместо пятьдесят второго сгодится! Не верите — спросите у главного врача! И вообще, носить куртку сорок шестого размера, когда у вас пятьдесят второй, полезно для здоровья.

И так далее.

Она советовала Анри попросить Идновского, чтобы тот выписал ему успокоительное на оставшееся до экзаменов время, но будущий медик, хорошо зная, что пристрастие доктора Идновского к расшифровке Библии идет во вред его профессиональным качествам, поостерегся к нему обращаться, и правильно, не то заболел бы по-настоящему. Не доверял он и его приятелю, аптекарю Золотову, у которого Эстель просиживала часами. И недоумевал, какую пользу для своих исследований могла она извлечь из этого общения.

— С таким же успехом ты можешь задавать свои вопросы мне. Об идише или о чем угодно, — говорил он. — В конце концов, я и сам кое-что в этом смыслю, и спросить могу — у отца, у дяди, да мало ли! Найдутся в квартале знатоки не хуже твоего Золотова и чокнутого Идновского.

— Ты к ним несправедлив. Они знающие, добросовестные специалисты.

— Мешугенеры они, и больше ничего! Знаешь, что значит мешугенер? Это такой чудак: спросят его, который час, — он покажет свое причинное место, а попросят показать это самое место — достанет часы.

— Ну что ты мелешь!

На этом разговор обычно заканчивался.

Зато беседы с аптекарем, к которому она повадилась напрашиваться на чай, не прекращались. Стал снова захаживать, чтобы убить время, и Идновский. Хоть знал, что рискует напороться на пытливую Эстель. Доктор ломал себе голову, как это она ухитряется так точно угадать, когда явиться, — ведь он теперь старался приходить то пораньше, то попозже. Но каждый раз, спустя пять минут, на пороге появлялась мадемуазель Натюрель и направлялась прямиком в подсобную комнатку, где Золотов кипятил чайник. С полминуты она молча слушала, а потом доставала блокнот и принималась строчить в нем и задавать вопросы по очереди то витающему в облаках Золотову, то Идновскому, упорно притворявшемуся глухим, если она уж слишком его допекала:

— Вот вы сказали, что цифровое значение этого слова, умноженное на семь и разделенное на три, позволяет заключить, что лето, когда родился фараон, было очень жарким, но в Египте летом всегда жара…

В таких случаях он фыркал, не глядя на нее:

— Поговорите лучше с господином Золотовым, он моложе меня и больше разбирается во всяких ваших лекциях, профессорах и диссертациях. Я для этого слишком стар.

Эстель переключалась на Золотова, вспугнув его театрально-эротические грезы.

— Ах, мадемуазель Натюрель, — говорил он со вздохом, — вам бы на сцену с вашей скульптурной пластикой! — И ударял себя по лбу. — Вы мне напоминаете мою мать в «Донье Соль» Виктора Гюго.

— В «Эрнани»! Донья Соль — это из «Эрнани», месье Золотов!

Это по-французски «Эрнани», а на идише эта пьеса называется «Донья Соль», — твердо заявлял он, а Эстель, в невольном замешательстве, записывала.

Все это она обсуждала со своим психоаналитиком, которого посещала, будучи девушкой серьезной и несколько нервозной. Но когда однажды — к слову пришлось — сказала о своих визитах Золотову, аптекарь мрачно произнес:

— Не прикасайся к этому, несчастная! — И добавил: — Это я не вам, не вам, мадемуазель Эстель! Что было бы с театром, если б Фрейд стал не врачом, а режиссером еврейской труппы! — Он мечтательно вздохнул.

— Вы хотите сказать… — изумилась она и даже перешла на шепот.

— Не будем об этом, мадемуазель Эстель. Давайте лучше выпьем чаю, вон, я вижу, идет Идновский.

И, глядя на старого приятеля, Золотов звучно произнес:

— Театр согревает душу, как хорошая грелка, не правда ли, доктор?

Премудрость месье Ж. K

Жозеф Культурклиг взял все как есть: и лавку, и товар, и даже продавщицу. Поменял только вывеску; теперь на ней значилось: «Ж. К. — тесть, преемник».

Книжная лавка, которую он приобрел, находилась далеко от квартала Сен-Поль — Бастилия. В Седьмом округе. Тут жили аристократы, богачи или ученые — для нормального человека публика довольно скучная. Был бы выбор, он ни за что не взялся бы торговать книгами на французском и на английском, поскольку сам умел читать только на идише. Впрочем, шил же он когда-то зимнюю спортивную одежду, хоть никогда не стоял на лыжах. А тут книги — какая разница, тем более что от него не требовалось их печатать.

Просто когда его зять, бывший владелец лавки, был близок к разорению, он, вместо того чтобы давать и давать ему деньги в долг без всякой надежды получить обратно, перекупил у него дело. Зять, лишенный коммерческой жилки, пошел куда-то служить и был счастлив, что больше не надо терпеть муки каждый конец месяца. Ну а сам Культурклиг с удовольствием вернулся к активной деятельности — он было ушел на покой, но дома ему не сиделось.

Поначалу он предоставил обслуживать клиентов продавщице. Однако долго оставаться в стороне не мог.

— Послушайте, мадемуазель, — говорил он ей, — вы очень милая девушка и хорошо разбираетесь в книгах, но позвольте я вам покажу, как надо работать. Стойте рядом со мной и подсказывайте, что написано на обложках, остальное я сделаю сам.

Появлялся покупатель. Пока он обходил магазин и разглядывал новинки на прилавке, Культурклиг ему не мешал. Но, увидев, что он, как часто бывает, собирается вежливо распроститься и уйти с пустыми руками, подходил и заводил разговор:

— Извините за беспокойство, но не могли бы вы сказать мне одну вещь: вы по-французски читать умеете?

Покупателю ничего не оставалось, как ответить утвердительно. Тогда Культурклиг продолжал: