Колонизация Новороссийского края и первые шаги его по пути культуры - Дмитрий Багалей

Глава II

Первые поселенцы

Первые колонисты запорожские казаки. Влияние местных условий на внутреннюю организацию их общины. Боевое значение Запорожья. Заселение ими степей: пространство, занятое Запорожьем в XVIII веке; виды запорожских поселков; статистика населения

Первыми поселенцами Новороссийских степей были запорожские казаки, основавшие свою Сечь за днепровскими порогами на острове Хортице в самом начале второй половины XVI века (при известном князе Дмитрии Вишневецком)[51]. С этого времени места Сечи менялись, то мы видим ее на острове Томаковке, то на Микитином Роге, то на Чертомлыцком Речище, то на реке Каменке, то в урочище Олешках, то над речкою Подпольной[52]. Переселение ее с одного места на другое обусловливалось не одною, а многими и разнообразными причинами, причем большую роль играли естественные условия[53]. Скажем более того: природа местности, столь подробно описанная нами раньше, оказала решительное влияние на внутреннее устройство Сечи и ее быт. Что из себя представляла Запорожская Сечь в первое время своего исторического существования (например, в XVI и даже в XVII веке)? Военное братство, скрывавшееся от татар на днепровских островах среди плавней, отказавшееся по необходимости от многих форм правильной гражданской жизни: от семьи, личной собственности, земледелия и других культурных занятий. И могло ли быть иначе? Смелая горсть русичей только и могла поселяться на днепровских островах; поселись она в открытой степи, она была бы немедленно раздавлена татарами; а тут на Днепре иное дело: плавни представляли из себя целый лабиринт заливов, островов, где, по словам Боплана, однажды запутались и откуда не могли выйти турецкие суда, решившиеся было погнаться за казацкими; здесь же большая часть их и погибла, и турки после этого не осмеливались уже подниматься далеко вверх по Днепру. Правда, речные долины Днепра и Буга не были покрыты таким густым слоем чернозема, как более возвышенные степи; но запорожцы не нуждались в этих черноземных полях, потому что не занимались на первых порах земледелием; всякая попытка их в этом смысле была бы немедленно уничтожена татарским отрядом. Понятно, следовательно, почему заселение степей началось с речной долины: здесь запорожцы имели, как мы видели, в изобилии рыбу, диких зверей и птиц; понятно, почему главными занятиями у них были рыболовство и звероловство; здесь же были весьма благоприятные условия для развития скотоводства, которое действительно скоро тут получило широкое распространение. «Великий Луг» – эта громадная плавня – сделался их «батьком», а Сечь – «матерью». Живя на Днепре, они не могли не узнать всех его извилин, заворотов, островов; по нему они спускались на своих легких челнах-чайках громить приморские турецкие и татарские города и селения, следовательно, Днепр, по которому они спускались в море, сделал их моряками. В такой суровой жизни, преисполненной всевозможными лишениями, нельзя не видеть прямого, непосредственного влияния дикой степной природы. Запорожцы жили непосредственно натуральной жизнью, и природа была для них иногда родною матерью, а иногда мачехой. Понятное дело, что не могли они в свое братство, преданное исключительно военным интересам, ввести семейного начала, ибо, во-первых, оно едва ли было возможно при той бурной, исполненной беспрерывных опасностей, жизни, какую вели запорожцы, во-вторых, оно бы разлагающим образом действовало на уклад их жизни (главным образом, на идею братства), в-третьих, наконец, запорожскому рыцарству и трудно было бы добывать себе жен. Как бы то ни было, Запорожье, в первое время своего исторического существования, несмотря на сравнительно небольшое число братчиков, представляло из себя такую военную силу, которую чрезвычайно высоко ценили соседи. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, вспомнить, что в XVI веке (в 1594) австрийский император Рудольф II посылал к запорожцам специального посла Э. Лясоту, чтобы побудить их через Валахию вторгнуться в Турцию; по словам самих запорожцев, они в это время могли выставить «шесть тысяч человек старых казаков, людей отборных, не считая хуторян (Landfolk), живущих на границах». Московское государство также ценило военное могущество запорожского войска. Известно, как оно уважало основателя запорожской Хортицкой Сечи князя Дмитрия Вишневецкого и даже пригласило его к себе на службу[54]. Польша испытала на себе силу Запорожья в XVII веке. Крым также трепетал нередко перед грозными обитателями днепровских островов, выставлявшими таких героев-удальцов, как, например, знаменитый Иван Серко, который был грозою для татар; очень характерные данные о его сухопутном нападении на Крым сообщает летопись Величко.

Наконец, и Турция видела под стенами своих приморских городов запорожский флот, который грабил, сжигал Кафу (нынешнюю Феодосию)[55], Трапезунд, Синоп и освобождал христианских пленников. Эти морские набеги и создали им славу неустрашимых воинов. Но кроме этих обширных сухопутных и морских нападений, запорожцы вели также в степях постоянную партизанскую войну, в которой они усвоили себе многие обычаи татар и в которой их заменить уже не мог никто другой. Степь, которая окружала их и которую они стали мало-помалу отвоевывать от татар, научила их вести степную войну, приспособиться к ней, усвоить себе те приемы, которые были выработаны раньше истинными сынами пустыни – крымцами и ногайцами. Вот весьма характерный летописный отрывок, ярко рисующий нам образ жизни запорожских удальцов, ведущих степную войну с татарами. В 1690 году образовалось в степях множество ватаг для борьбы против бусурман. «Ездичи же на тех пустошироких степах, иногда звериным мясом кормились, а иногда толокна только да сухарей толченых в сутки раз вкушали, с великим от татар опасением, не имея ни дороги, ни следа и коням ржати не допуская, и без огня, будто зверы, по тернах и комишах кормились и пути свои, порознившися, теряли, но паки познавая оные в день по слонцу и кряжах земных, и могилах, ночью же по звездах, ветрах и речках, сходились и, таки высмотревши татар, нечаянно малим людом великие их купы разбивали и живых в Москву или в Полшу (кому куда, способнее) отвозили, получая за то милость монаршую»[56].

Таково было военное значение запорожского «товарыства». Но рядом с чисто военными целями, самообороны и наступления, Запорожье преследовало и другую задачу – колонизацию дотоле пустынного края; в первый момент всецело, можно сказать, господствовала первая цель, но потом все большее и большее значение получает вторая. Мы не будем касаться подробностей, а постараемся только напомнить существенные моменты в этом деле. Пределы Запорожья, с течением времени, все более и более распространялись за счет Дикого поля, татарской степи. В самом конце своей исторической жизни Сечи (последняя, Новая) заключала уже в себе громадную территорию, в большей или меньшей степени заселенную. Все запорожские владения или «Вольности» состояли в это время из Сечи (в собственном смысле этого слова), восьми паланок и, наконец, зимовников. «Запорожская Сечь, – по словам князя Мышецкого, – есть небольшой, палисадником огражденный, город, заключающий в себе одну церковь, 38 так называемых куреней и до 500 куренных казачьих, торговых и мастеровых домов». В куренях жили члены «товарыства», т. е. неженатые сечевики. «Все курени, – по словам Коржа, – были выстроены в Сечи, в одном месте, хотя и не так, как обыкновенный курень, или шалаш пастуший строится просто, но были рубленые и из резаного леса, ибо «Великий Луг» на лес был достаточен; а притом столь обширны были палаты, что по шестьсот казаков и более могли вмещаться в каждом курене во время обеда»[57]. Это была, так сказать, столица войска, в 1775 году разрушенная Текелием и представлявшая из себя нечто совершенно своеобразное, не то город, не то крепость с казармами. Здесь жило и высшее начальство (выборное), которое заведовало всеми запорожскими владениями. Эти последние состояли (кроме Сечи) из паланок и зимовников. Запорожские земли занимали нынешние Екатеринославскую и Херсонскую губернии, исключая в этой последней Очаковской области, т. е. местности, лежавшей между Бугом и Днестром (нынешних Одесского, Тираспольского и Ананьевского уездов). Они тянулись главным образом по реке Днепру; на правой стороне Днепра, по словам князя Мышецкого, они начинались у устья реки Самоткани, откуда граница шла на запад до Буга, а оканчивались при впадении реки Каменки, откуда пограничная линия направлялась на северо-запад и, пересекая реки Ингулец и Ингул, доходила до Буга; на левом берегу Днепра запорожские владения ограничивались на севере рекой Самарою, на юге – Конскими Водами, а на востоке – Калмиусом[58]. Впоследствии селения запорожцев подвинулись несколько к северу и заняли также течение реки Орели. «Выше показанная по обеим сторонам реки Днепра земля, которая большею частью состоит из пустой и дикой степи, – говорит князь Мышецкий, – и которая в окружности простирается около 1700 верст, разделена на пять так называемых паланок… Первая паланка на Ингульце; вторая у реки Буга, где Гард (рыболовля), третья в Кодаках; четвертая при реке Самаре, а пятая у Калмиуса»[59]. Впоследствии к этим пяти присоединились еще три – Прогноинская (на Кинбурнском поле); Орельская (по реке Орели); Протовчанская (между устьями реке Орели и Самары)[60]. Из этих восьми паланок четыре северные, прилегавшие к заселенным местностям (Кодацкая, Орельская, Самарская и Протовчанская) имели села, деревни и хутора, в коих жили казацкие команды, женатые казаки и поспольство; остальные, более южные, «ни сел, ни даже постоянных местопребываний не имели, а учреждались ежегодно с весны на все летнее и осеннее время, для рыболовства, звериной и сольной добычи, а на зиму переходили к зимовникам неженатых или сечевых казаков для наблюдения за ними»[61]. Для охранения этих промыслов и порядка здесь находились полковники с командами. Очевидно, они соответствовали так называемым казацким уходам, или ухожаям, которые представляют собой первичную форму поселков в южнорусских степях. Нередко, впрочем, такие временные поселения запорожцев обращались в постоянные; так было, например, при основании слободы Николаевки (в 12 верстах от Таганрога); в 1769 году весной туда явилось пятьсот человек семейного запорожского казачества для рыбной ловли; но уже летом значительная часть их построила себе здесь шалаши, мазанки, землянки и зимовники; в августе по распоряжению коша, который хотел свою «землю превеликую, страну преболынущую заселить своими подданными», явилась новая партия казаков и в сентябре основала три слободы (Николаевскую, Троицкую и Покровскую)[62].