Посредник - Педро Касальс

Спустя десять месяцев после свадьбы, у Монтсе, так и не испытавшей чувства любви, родилась дочь. Сала не смог удержаться от соблазна наречь ее собственным именем и девочку назвали Хуаной. Больше детей у них так и не появилось. По мере того, как шли годы, Монтсе хорошела, в то время как муж ее бесповоротно старел. Свои поездки в Барселону она использовала для массажа, консультаций по лечению диетой; одной из первых женщин в Вике она приучилась ежегодно обследоваться у врачей. Монтсе не побоялась даже подвергнуться операции хирурга-косметолога.

Когда ей исполнилось сорок два, она стала брать на ежегодное обследование и Хуану, которой было тогда двадцать. К тому времени Монтсе уже была знакома с кардиологом — доктором Теной, которому полностью доверяла. Довольно скоро, женившись на дочери Салы, Тена стал членом их семьи. Самые тесные отношения у него завязались с тещей, и это раздражало Салу.

Уязвленный к тому же тем, что зять имел университетское образование. Сала не пропускал ни единой возможности в наглядной форме продемонстрировать, как велико его состояние, дабы врач лишний раз убедился: в их клане Сала всему голова. Кража масла, которую они с Теной неожиданно обнаружили, снова выставляла Салу в нелепом свете перед этим мальчишкой, оказавшимся сегодня свидетелем самой неприятной прогулки, которую Сала когда-либо совершал.

Вернувшись в огромный гараж, Сала кое-как поставил машину и ушел в дом. Он заперся в своем кабинете, который одновременно служил и библиотекой, и архивом для наиболее ценных бумаг. Из этой комнаты он обычно вел по телефону деловые переговоры.

Мысль о краже масла непомерной тяжестью, словно могильная плита, давила на сознание Салы. К тому же его угнетало нелепое положение, в котором он очутился перед Теной, — это был еще один невыносимый удар, нанесенный ему судьбой.

Как это ни странно, но за материальные последствия этого урока Сала переживал меньше, чем за унижение, которое он претерпел перед этим постылым человеком, женившимся на его любимой дочери. Впрочем, в душе Салы сейчас царила такая сумятица, что трудно было разобраться, какая из двух неприятностей раздражала его больше. До него пока никак не доходило, что эта баснословная кража грозит ему разорением, в то время как ущерб, нанесенный его тщеславию, — всего лишь внутрисемейное дело.

Сала листал черную книжечку в потрепанной обложке, где у него были записаны самые важные телефоны. Наконец он нашел то, что искал, и принялся набирать номер в Брюсселе.

— Алло! — услышал он голос, перебивший другие звуки на проводе.

— Пожалуйста, — Сала вновь почувствовал себя униженным, так как не умел говорить по-французски,— пожалуйста, скажите, мсье Лафонн дома?

Женский голос ответил что-то неразборчивое. Но через пятнадцать секунд Лафонн уже взял трубку:

— Да!..

— Лафонн? Это Сала.

— Добрый вечер. Как дела?

— Плохо. Очень плохо.

— Что случилось? — встревожился бельгиец.

— У меня украли весь запас масла.

— Как?

— Вот так... как я сказал...

— Что вы говорите, Сала! — воскликнул уже по-испански, но с сильным франко-бельгийским акцентом его собеседник.

— Видите ли, Лафонн, по телефону мне трудно объяснять все подробно.

— Понятно, понятно... Но скажите хотя бы в двух словах, как это обнаружилось.

— Сегодня... я пошел посмотреть баки с маслом. А масла нет... Вместо него грязная вода... Масло увезли. Только немного оставили сверху, чтобы не сразу заметно было.

— Что вы говорите?!

С этого момента разговор шел как в дурном сне. Сала говорил на испанском с каталонским акцентом, а Лафонн на каком-то словесном винегрете, где преобладали испанские слова, сдобренные французскими, а временами и английскими.

Так они проговорили с полчаса. Беседа, казалось, застыла на одной точке. Ограбление грозило разорением Сале, но ставило под угрозу и блестящую карьеру генерального директора фирмы СОПИК — Лафонна. Поскольку именно он рекомендовал административному совету своей фирмы войти в долю с Салой, приобретя 10 процентов его дела. Это был первый шаг СОПИК, намеревавшейся в дальнейшем расширять свою деловую активность на территории Испании.

Под конец Лафонн, потеряв терпение, сказал:

— Завтра же утром вылетаю в Барселону. Когда билет будет на руках, сообщу, каким рейсом прибуду.

— Я буду ждать вас в аэропорту Прат.

— До завтра.

Сала сидел подавленный, глубоко погрузившись в кресло. Глаза его блуждали по полкам картотеки — этой «святая святых», где стояли вперемежку и справочники с адресами всевозможных фирм, и ящички с карточками данных о клиентах, и рекламный календарь вин Хереса.

Сала испытывал новое и непривычное для себя ощущение полного бессилия. Это было невыносимо, почти как физическое страдание. Посредник сколотил свое состояние благодаря огромной работоспособности, ловкости во всякого рода жульнических проделках, умению хитроумным образом обходить законы. Он всегда отыскивал решение любой проблемы, даже если это стоило ему огромных усилий и приходилось кого-то подмазать. Но на этот раз Сала чувствовал себя совершенно разгромленным. Этот удар был совсем не похож на все остальные. И он не знал, как отвести его, даже не представлял, как подступиться к решению вопроса, вставшего перед ним.

Масло, хранившееся в цистернах, не было официально декларировано налоговому управлению, как того требовали правила. А потому он не мог обратиться в полицию: в таком случае могли вскрыться и предыдущие многочисленные нарушения. Одна лишь мысль об этом вызывала у него холодную дрожь во всем теле.

Хуан Сала вышел из кабинета. Лицо его стало совсем восковым. Он знал, что ему не удастся заснуть. И, чтобы избежать объяснений с женой, решил сделать вид, будто на него неожиданно свалилась срочная работа.

Сала пошел в гараж, влез в свой громадный автомобиль и нажал на кнопку. Автоматическая дверь гаража скользнула в сторону. Проскочив метров пятьдесят по усадьбе, он открыл железные ворота и, выехав за пределы своих владений, направился в сторону Барселоны. Туман сгущался.

Сала бросил взгляд на свои сверхплоские золотые часы на массивном, из золота же, браслете, подаренные представителем фирмы, поставляющей ему шоколад. Стрелки показывали пятнадцать минут первого. Проехав Вик, он остановился возле своей конторы, к которой примыкал огромный склад. Туман действовал Сале на нервы. Почувствовав неодолимое желание остановиться, он съехал с шоссе и поставил машину на большой стоянке у самого входа в здание. Сала, поздоровавшись на ходу с ночным сторожем, вошел в кабинет. Вид деловых бумаг, лежавших в беспорядке на рабочем столе, немного успокоил его.

Он подумал, что лучше всего было бы провести ночь, разбирая бумаги, нежели ехать в Барселону, где все ему было чуждо, а на каждом повороте дороги грозила опасность. К утру, надо полагать, туман рассеется, и у него вполне хватит времени добраться до аэропорта.

«Лафонн — европеец, человек образованный, связи у него большие. Наверняка у него появится какая-нибудь дельная мысль, как нам действовать в этой ситуации. К тому же он рискует своей должностью», — подумал Сала. Это рассуждение немного успокоило, ему стало как-то легче от сознания того, что тяжесть навалившейся беды удастся переложить еще на кого-то.

Понемногу обретая уверенность в себе, Сала принялся подсчитывать, какой ущерб нанесла ему кража масла. В иных случаях, когда он чувствовал себя хозяином цифр, игра с ними доставляла ему истинное наслаждение. Теперь же, при каждом нажатии на кнопку счетной машинки, он непроизвольно вздрагивал.

К трем часам примерные цифры уже были под рукой: украденное масло исчислялось кругленькой суммой — миллиард песет. Сала со злостью ударил кулаком по столу. Счетная машинка вместе с бумагами упала на зеленый палас, слишком роскошный для такой конторы и в то же время очень уж тонкий, чтобы создать настоящий комфорт.

Сала вышел из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Это снова успокоило его, он ощутил новый прилив энергии, так необходимой для предстоящей борьбы. Он вспомнил, что ему уже пятьдесят лет, и это вызвало в нем смешанное чувство. Годы он осознавал только, когда глядел на себя в зеркало и видел морщины на лице да редкие седые волосы. Умом же он никак не желал мириться с той ловушкой, в которую заманивало его время, — ему все еще помнились лишения и трудности юности. И вот теперь — еще один удар, самый жестокий, который когда-либо наносила жизнь.

«Кое-кто, видите ли, считает, что я не очень честно действую! — подумал он с гневом. — Да разве в жизни можно действовать в белых перчатках? Так могут поступать только наследники больших состояний, да и те в третьем поколении разоряются».

Сала подошел к шкафу и вытащил оттуда охотничье ружье «Бенелли». Потом взял в руку несколько патронов на кабанов, покатал их на ладони.